О крымском дворце Дюльбер, спасении Романовых, разорении Хлудова и мошенничестве с обществом «Сталь»
В Крыму, на Южном берегу, в Кореизе, есть парк, окруженный высокой зубчатой стеной. Там среди пальм скрывается белоснежный дворец с серебристыми куполами, причудливым восточным декором и арабской надписью над входом: «Да благословит Аллах входящего». Дюльбер (в переводе с тюркского – «прекрасный») – имение великого князя Петра Николаевича (внука императора Николая I). Построенный в середине 90-х годов XIX века, в первые десятилетия своего существования Дюльбер стал свидетелем весьма драматических событий. Собственно, историй, связанных с ним две, и они очень разные. Но двойственность тут, пожалуй, кстати. Без неё вообще не обойтись, когда речь заходит о русской революции, гибели Российской империи и судьбе династии Романовых. Здесь все по-своему правы и по-своему виноваты… И сочувствие тоже вызывают все. Итак, два сюжета о Дюльбере. Трагический и авантюрный. Можно сказать, один о том, как рушилась империя, другой о том, почему…
Сюжет первый. Узники Дюльбера
В Дюльбере в 1918-м году оказались под домашним арестом пятнадцать Романовых и двое членов их семей. Это сам владелец имения Пётр Николаевич с супругой и двумя детьми. Его родной брат – великий князь Николай Николаевич (любимец армии, Верховный Главнокомандующий в начале Первой мировой войны) с женой, черногорской принцессой и ее двумя детьми от первого брака. Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна и её взрослая дочь (сестра Николая II) великая княгиня Ксения Александровна с мужем великим князем Александром Михайловичем (знаменитым Сандро, внуком Николая I и двоюродным дядей, а также любимым другом Николая II) с шестерыми сыновьями, носившими титул князей императорской крови (1).
Некоторых оказавшихся на тот момент в Крыму членов семьи Романовых новая власть, впрочем, отпустила (2): в частности дочь Ксении и Сандро Ирина с мужем Феликсом Юсуповым (убийцей Распутина) остались на свободе и всё пытались наладить связь с пленниками Дюльбера. Феликс Юсупов вспоминал: «Навещать их позволили только двухлетней дочери нашей. Дочка стала нашим почтальоном. Няня подводила ее к воротам именья. Малышка входила, пронося с собой письма, подколотые булавкой к ее пальтецу. Тем же путем посылался ответ. Даром что мала, письмоноша наша ни разу не сдрейфила. Таким образом знали мы, как живут пленники. Кормили их скверно и скудно. Повар Корнилов, впоследствии хозяин известного парижского ресторана, старался, как мог, варил щи из топора. Чаще всего были суп гороховый да черная каша. Неделю питались ослятиной. Еще одну – козлятиной. Зная, что по временам они гуляют в парке, жена придумала способ поговорить с братьями. Мы шли выгуливать собак у стен именья. Ирина что-нибудь кричала собакам, и мальчики тотчас взлезали на стену. Завидев поблизости охранника, они спрыгивали обратно, а мы преспокойно шли дальше. Увы, скоро нас раскусили и свиданья у стен пресекли».
На самом деле, арест этот был не таким уж и жестоким делом, как может показаться из воспоминаний Юсупова. После октябрьской революции узников свезли в Дюльбер из родовых крымских имений – Кореиза, Чаира, Ай-Тодора, где они с самого февраля 1918-го содержалась под домашним арестом, вовсе не ради ужесточения режима. Дело в толстых и высоких стенах Дюльбера. За ними революционные матросы Севастопольского совета рабочих и солдатских депутатов спасали Романовых от других революционных матросов, Ялтинских. Дело в том, что Ялтинский совет постановил всех Романовых немедленно расстрелять, а более дисциплинированные севастопольцы ждали распоряжений от Ленина. За зубцами Дюльбера разместили пулемёты – к бою красных с красными готовились всерьёз. Непосредственный участник событий, в.к. Александр Михайлович (Сандро), писал в своих воспоминаниях:
«Я никогда не думал о том, что прекрасная вилла Петра Николаевича имеет так много преимуществ с чисто военной точки зрения. Когда он начал ее строить, мы подсмеивались над чрезмерной высотой его толстых стен и высказывали предположение, что он, вероятно, собирается начать жизнь «Синей бороды». Но наши насмешки не изменили решения Петра Николаевича. Он говорил, что никогда нельзя знать, что готовит нам отдаленное будущее. Благодаря его предусмотрительности Севастопольский совет располагал в ноябре 1917 года хорошо защищенной крепостью.
События последующих пяти месяцев подтвердили справедливость опасений новых тюремщиков. Через каждую неделю Ялтинский совет посылал своих представителей в Дюльбер, чтобы вести переговоры с нашими неожиданными защитниками. Тяжелые подводы, нагруженные солдатами и пулеметами, останавливались у стен Дюльбера. Прибывшие требовали, чтобы к ним вышел комиссар Севастопольского совета товарищ Задорожный. Товарищ Задорожный, здоровенный парень двух метров росту, приближался к воротам и расспрашивал новоприбывших о целях их визита. Мы же, которым в таких случаях было предложено не выходить из дома, слышали через открытые окна обычно следующий диалог:
— Задорожный, довольно разговаривать! Надоело! Ялтинский совет предъявляет свои права на Романовых, которых Севастопольский совет держит за собою незаконно. Мы даем пять минут на размышление.
— Пошлите Ялтинский совет к черту! Вы мне надоели. Убирайтесь, а не то я дам отведать Севастопольского свинцу!
— Они вам дорого заплатили, товарищ Задорожный?
— Достаточно, чтобы хватило на ваши похороны. <…>
Молодой человек в кожаной куртке и таких же галифе, бывший представителем Ялтинского совдепа, пытался нередко обратиться с речью к севастопольским пулеметчикам, которых хотя и не было видно, но чье присутствие где-то на вершине стен он чувствовал. Он говорил об исторической необходимости бороться против контрреволюции, призывал их к чувству пролетарской справедливости и упоминал о неизбежности виселицы для всех изменников. Те молчали. Иногда они бросали в него камушками или же даже окурками. <…> Великий Князь Николай Николаевич не мог понять, почему я вступал с Задорожным в бесконечные разговоры.
— Ты, кажется, — говорил мне Николай Николаевич, — думаешь что можешь переменить взгляды этого человека. Достаточно одного слова его начальства, чтобы он пристрелил тебя и нас всех с превеликим удовольствием.
Это я и сам прекрасно понимал, но, должен был сознаться, что в грубости манер нашего тюремщика, в его фанатической вере в революцию было что-то притягательное. Во всяком случае, я предпочитал эту грубую прямоту двуличию комиссара Временного Правительства. Каждый вечер, пред тем, как идти ко сну, я полушутя задавал Задорожному один и тот же вопрос: «Ну что, пристрелите вы нас сегодня ночью?» Его обычное обещание не принимать никаких решительных мер до получения телеграммы с севера меня до известной степени успокаивало. По-видимому, моя доверчивость ему нравилась, и он спрашивал у меня часто совета в самых секретных делах. <…> Однажды он явился ко мне по очень деликатному вопросу:
— Послушайте, — неловко начал он, — товарищи в Севастополе боятся, что контрреволюционные генералы пошлют за вами подводную лодку.
— Что за глупости, Задорожный. Вы же служили во флоте и отлично понимаете, что подводная лодка здесь пристать не может. Обратите внимание на скалистый берет, на приливы и глубину бухты. Подводная лодка могла бы пристать в Ялте или в Севастополе, но не в Ай-Тодоре.
— Я им обо всем этом говорил, но что они понимают в подводных лодках! Они посылают сегодня сюда два прожектора, но вся беда заключается в том, что никто из здешних товарищей не умет с ними обращаться. Не поможете ли вы нам? (великий князь Александр Михайлович был пионером и, можно сказать, создателем русской авиации. И вообще прекрасно разбирался в технике – прим. СДГ.)
Я с готовностью согласился помогать им в борьбе с мифической подводной лодкой, которая должна была нас спасти. Моя семья терялась в догадках по поводу нашего мирного сотрудничества с Задорожным. Когда прожекторы были установлены, мы пригласили всех полюбоваться их действием. Моя жена решила, что Задорожный, вероятно, потребует, чтобы я помог нашему караулу зарядить винтовки пред нашим расстрелом. <…>
Около полуночи Задорожный постучал в дверь нашей спальной и вызвал меня. Он говорил грубым шепотом:
— Мы в затруднительном положении. Давайте, обсудим, что нам делать. <…> Только что звонил по телефону Севастополь и велел готовиться к нападению. Они высылают к нам пять грузовиков с солдатами, но Ялта находится отсюда, ближе, чем Севастополь. Пулеметов я не боюсь, но что мы будем делать, если ялтинцы пришлют артиллерию. Лучше не ложитесь и будьте ко всему готовы. Если нам придется туго, вы сможете, по крайней мере, хоть заряжать винтовки.
Я не мог сдержать улыбки. Моя жена оказалась права.
— Я понимаю, что все это выглядит довольно странно, — добавил Задорожный, — но я хотел бы, чтобы вы уцелели до утра. Если это удастся, вы будете спасены.
— Что вы хотите этим сказать? Разве правительство решило нас освободить?
— Не задавайте мне вопросов. Будьте готовы.
Он быстро удалился, оставив меня совершенно озадаченным. Я сел на веранде. Была теплая апрельская ночь, и наш сад был полон запаха цветущей сирени. Я сознавал, что обстоятельства складываются против нас. Стены Дюльбера, конечно, не могли выдержать артиллерийской бомбардировки. В лучшем случае севастопольцы смогли бы добраться до Дюльбера в четыре часа утра, между тем, как самый тихоходный грузовик проехал бы расстояние между Ялтой и Дюльбером немногим дольше, чем в один час. Моя жена появилась в дверях и спросила, в чем дело.
— Ничего особенного. Задорожный просил меня присмотреть только за прожекторами. Они опять испортились.
Я вскочил, так как мне показалось, что вдали послышался шум автомобиля.
— Скажи мне правду, — просила меня моя жена, — я вижу, что ты взволнован. В чем дело. Ты получил известия о Никки? Что-нибудь нехорошее?
Я ей передал в точности мой разговор с Задорожным. Она с облегчением вздохнула. Она не верила, что сегодня ночью с нами случится что-нибудь недоброе. <…> Между тем, время шло. Часы в столовой пробили час. Задорожный прошел мимо веранды и сказал мне, что теперь их можно было ожидать с минуты на минуту.
— Жаль, — заметила моя жена, — что они захватили Библию мамы. Я бы наугад открыла ее, как это мы делали в детстве, и прочла, что готовит нам судьба. (эту Библию Мария Фёдоровна, будучи ещё принцессой Дагмар, привезла из Дании, библия сопровождала её всю жизнь, но при обыске была изъята в качестве контрреволюционного материала. Мария Фёдоровна умоляла взять взамен её драгоценности, но делавшие обыск отвергли это предложение, сказав: «Мы не воры». Десять лет спустя вдовствующая императрица, живя в Копенгагене, получила посылку, в которой обнаружилась та самая Библия. Один датский дипломат случайно увидел её у московского букиниста, купил и прислал Марии Фёдоровне. Это было незадолго до ее смерти, в 1928 году – прим. СДГ.)
Я направился в библиотеку и принес карманное издание Священного Писания, которого летом не заметили делавшие у нас обыск товарищи. Она открыла ее, а я зажег спичку. Это был 28 стих 2 главы книги Откровения Иоанна Богослова: «И дам ему звезду утреннюю».
— Вот видишь, — сказала жена, — все будет благополучно!
Её вера передалась и мне. Я сел и заснул в кресле.<…> В шесть часов утра зазвонил телефон. Я услыхал громкий голос Задорожного, который взволнованно говорил: «Да, да… Я сделаю, как вы прикажете…» Он вышел снова на веранду. Впервые за эти пять месяцев я видел, что он растерялся.
— Ваше Императорское Высочество, — сказал он, опустив глаза, — немецкий генерал прибудет сюда через час.
— Немецкий генерал? Вы с ума сошли, Задорожный. Что случилось?
— Пока ещё ничего, — медленно ответил он, — но я боюсь, что если вы не примете меня под свою защиту, то что-то случится со мною.
— Как могу я вас защищать? Я вами арестован.
— Вы свободны. Два часа тому назад немцы заняли Ялту.
<…> Ровно в семь часов в Дюльбер прибыл немецкий генерал. Я никогда не забуду его изумления, когда я попросил его оставить весь отряд революционных матросов, во главе с Задорожным, для охраны Дюльбара и Ай-Тодора. Он, вероятно, решил, что я сошел с ума. «Но ведь это же совершенно невозможно!» — воскликнул он по-немецки, по-видимому, возмущенный этой нелогичностью. Неужели я не сознавал, что Император Вильгельм II и мой племянник Кронпринц никогда не простят ему его разрешения оставить на свободе и около родственников Его Величества этих ужасных убийц? Я должен был дать ему слово, что я специально напишу об этом его Шефам и беру всецело на свою ответственность эту безумную идею. И даже после этого генерал продолжал бормотать что-то об этих русских фантастах!»
Таким образом Романовы, уже совершенно свободные, ещё некоторое время продолжали жить в Дюльбере, благодаря за своё спасение Господа Бога, давшего им надежду на «утреннюю звезду», крепкие зубчатые стены и матроса Задоржного. И только сожалея о том, что другие великие князья — Николай и Георгий Михайловичи (родные братья Сандро), а еще Дмитрий Константинович и Павел Александрович их не послушали и не приехали к ним в Крым из Петрограда, и под арест угодили именно там (уже после отъезда спасшихся в Крыму Романовых тех четырёх великих князей расстреляют в Петропавловской крепости, о чём я, впрочем, уже рассказывала в статье о великом князе Николае Михайловиче)…
В Крыму же жизнь мало-помалу наладилась. Феликс Юсупов вспоминал: «Старики вздыхали с облегчением, но все ж и с опаской, а молодежь просто радовалась жизни. Радость хотелось выплеснуть. Что ни день, то теннис, экскурсии, пикники. <…> В мае в Ялту прибыл адъютант императора Вильгельма. Привез от кайзера предложение: русский престол любому Романову в обмен на подпись его на брест-литовском договоре. Вся императорская семья отвергла сделку с негодованием. Кайзеров посланник просил у тестя моего переговорить со мной. Великий князь отказал, сказав, что в семье его не было, нет и не будет предателей. <…>
Накануне одной из <наших> увеселительных прогулок разнесся слух, что царь и семья его убиты. Но столько тогда рассказывалось всяких небылиц, что мы перестали им верить. Не поверили и этому, и веселье наше не отменили. Несколько дней спустя слух и в самом деле опровергли. Напечатали даже письмо офицера, якобы спасшего государево семейство. Увы! Вскоре стала известна правда. Но и тут императрица Мария Фёдоровна верить отказывалась. До последних своих дней она надеялась увидеть сына. <…>
Когда весной 1919 года красные подошли к Крыму, поняли мы, что это конец. Утром 7 апреля командующий британскими военно-морскими силами в Севастополе явился в Аракс к императрице Марии Фёдоровне. Король Георг V, в силу сложившихся обстоятельств сочтя отъезд государыни необходимым и безотлагательным, предоставил в её распоряжение броненосец «Мальборо». Командующий настаивал на отплытии ее и семьи ее вечером того же дня. Сначала императрица решительно отказалась. С трудом убедили её, что отъезд необходим. <…> Императрица поручила мне отнести великому князю Николаю Николаевичу письмо, в котором сообщала, что уезжает, и предлагала ему и семье ехать с нею также. <…>
На другой день отплыли и мы вместе с моими родителями. Тотчас вслед за нами из ялтинского порта отчалил корабль с нашими офицерами, ехавшими присоединиться к белой армии. «Мальборо» еще не поднял якорь, и, стоя на носу броненосца, императрица смотрела, как уплывали они. Из глаз у нее текли слезы. А молодежь, плывшая на верную смерть, приветствовала свою государыню, замечая за ней высокий силуэт великого князя Николая, их бывшего главнокомандующего».
Сюжет второй. О Василии Хлудове, невольно оплатившем строительство крымского чуда, и о жульническом обществе «Сталь»
Теперь вернёмся на пару десятилетий назад, в момент строительства Дюльбера. Великий князь Пётр Николаевич больше всего на свете интересовался архитектурой – хотя по должности ему положено было интересоваться совсем другими вещами, он ведь Романов, а значит на военной службе числился от рождения. Но здоровье у Петра Николаевича было слабое, туберкулёз гнал его из Петербурга в тёплые края, так что он всё больше путешествовал по странам Магриба и Ближнего Востока. Привёз оттуда уйму зарисовок и сам спроектировал себе дворец, построить который, впрочем, пригласил архитектора Краснова (того самого, который позже будет строить Ливадийский царский дворец. Но именно Дюльбер – его первый заказ от представителя царствующей династии).
Известно, что Краснов при строительстве Дюльбера проявил чудеса изобретательности, обходясь самыми дешевыми материалами. Резные деревянные наличники и мушараби (эркер-фонарь в средневековой архитектуре – прим. СДГ), придавшие дворцу причудливую нарядность – по сути обычная столярная работа. Лепные украшения, выглядящие как дорогой восточный фаянс, на самом деле выполнены из гипса и вазелина и покрыты спиртовым лаком. Словом, голь на выдумки хитра – ведь великий князь Пётр испытывал серьёзные финансовые затруднения в момент столь масштабного строительства. Впрочем, у него самого и на это денег бы не хватило. Крымское чудо было оплачено из кармана московских купцов, и прежде всего несчастного Василия Алексеевича Хлудова, которого лестное знакомство с великим князем совершенно разорило. В начале я обещала, что это будет история о том, почему рухнула империя. Конечно, нельзя сказать, что именно из-за финансовых манипуляций великого князя Петра Николаевича, но всё же кое-что это объясняет…
В середине 90-х годов на Московской бирже вдруг заговорили о громадных и неисчислимых залежах железной руды, обнаруженных близ Ладожского озера в Олонецком уезде, на земле, арендованной у крестьян великим князем Петром Николаевичем. Для добычи этой руды в Петербурге было образованно акционерное общество «Сталь», учредитель — Санкт-Петербургский Международный банк, связанный с иностранцами. Москвичи заволновались: снова столичные банкиры пронесут «пирог» мимо них, отдадут выгодное дело в руки иностранцев, как это у них обычно и бывало (вспомним хотя бы дело о продаже Николаевской железной дороги). По слухам выходило, что европейские капиталисты хлопочут о том, чтобы скупить все паи Общества, но великий князь хочет, что пайщиками в этом сверхвыгодном деле были русские. Василий Алексеевич Хлудов — нелюбимый сын московского миллионщика Алексея Ивановича Хлудова (отец недолюбливал Василия за вечную неудачливость в делах) схватился за этот шанс и стал охотится за паями, приглашая в дело и главу Московского Торгового банка Николая Найдёнова. Тот попросил разобраться и оценить прибыльность предприятия своего зятя — Николая Варенцова. Тот-то и раскрыл афёру.
Обратимся к мемуарам Варенцова, где подробно описывается всё это дело: «Хлудов уверял, что как только в Обществе «Сталь» всё будет пущено полным ходом, то цена паям поднимется чрезвычайно, но тогда, конечно, купить паи не представится возможным. Василий Алексеевич возводил свои глаза к небу, твердя только одно: «Поймите, близ столицы руда на земле, даже её рыть не придется, а качество её не хуже руды с горы Благодать на Урале. Если я получу только один пай, буду счастливейшим человеком!» В это время глаза его сверкали и вид у него был ненормального человека от жадности и боязни, что ему не достанется даже одного пая».
В том разговоре участвовал и представитель Санкт-Петербургского Международного банка Волынский, который «с усмешечкой отвечал: «Да кто же вам даст купить? Один пай может сделать человека богатым! Неужели думаете, что банк не сумеет устроить так, чтобы все паи «Стали» ушли за границу?» Всё это вызвало у осторожного Варенцова некоторые подозрения. Нужно было ехать на Тулмозеро, к отрогам и разбираться самому. В спутники себе он пригласил профессора-геолога Мешаева, знавшего толк в горном деле. Поехали втайне ото всех, в особенности от Волынского. И вот, они, наконец, на месте:
«Руда выходила из земли шестью или семью отрогами и довольно далеко тянулась вдаль. Остановили экипажи и бросились бегом осматривать чудеса природы, сулящие громадные богатства всем счастливчикам, роком предназначенным быть пайщиками Общества «Сталь». Зрелище было поражающее — не нужно быть геологом, чтобы оценить громадную стоимость этих залежей руды. Снять только выступы над землей, то и тогда денег не оберешься». Правда, это всё только на первый взгляд. Стоило посмотреть на руду повнимательнее, и картина изменилась: «Мешаев попросил штейгера приступить к пробе первого отрога. Тот начал сбивать руду инструментом, но труды его оказались недействительными: руды не оказалось! «Что же это такое?» — спросил Мешаев. Общее молчание». Варенцов стал выяснять и вскоре докопался до сути. У великого князя Петра Николаевича на берегу Ладожского озера было большое лесное имение, возле которого его управляющий обнаружил отроги железной руды. Эта земля принадлежала местным крестьянам, и они прежде сдавали её в аренду студенту Горной академии Нобелю за 100 рублей в год, не особенно вникая в то, что тот на арендованной земле делает. Проработал Нобель несколько лет, аккуратно уплачивая условленную плату, а потом крестьяне запросили с него больше — 300 рублей в год. Нобель отказался и бросил дело. Управляющий доложил Петру Николаевичу, и тот загорелся добывать руду. «Великий князь недолго думая отправился в С.-Петербургский Международшй банк к председателю правления Ротштейну, — продолжает Варенцов. — Ротштейн, осчастливленный столь высоким посетителем, с большим вниманием выслушал его и дал полное согласие на финансирование этого дела». С крестьянами, не торгуясь, заключили договор об аренде земли на 99 лет, с уплатой не 100 и не 300, а 1000 рублей в год. Банк согласился финансировать предприятие с условием, что Пётр Николаевич даст письменную гарантию: на этой земле имеются миллиардные залежи руды и ее качество соответствует представленным образцам. «Великому князю, согласно условиям, был выплачен миллион рублей наличными деньгами, и Банк приступил к организации Общества «Сталь» для эксплуатации руды в Тулмозере с паевым капиталом в 10 миллионов рублей, — пишет Варенцов. — Дело Общества «Сталь» обставлялось с широким размахом, денег не жалели: были приглашены инженеры-строители, горные штейгера; воздвигались дома для служащих, рабочих; строили шоссе; проектировались две доменные печи, и начали одну строить — словом, работа кипела! Приглашенный для руководства разработкой руды инженер Лунгрен прежде всего приступил к обследованию отрогов руды, о которых говорили выше. Какое же было удивление, когда после первого испытания отрога оказалось: толщина первого пласта была в один вершок, а за ним шел пласт доломита в один аршин ширины, за пластом доломита опять был вершок руды и так далее… Доломит есть порода минерала, видом, блеском, цветом весьма похожая на руду, но весьма крепкой формации; для удаления его нужно употреблять пироксилин, порох для этого слаб, вследствие чего отделение доломита обходится весьма дорого и стоимость полученной руды не оправдывается. Испробованы были все отроги, и везде оказался результат тот же. Приступили к рытью шахты, надеясь, что в земле руды будет больше, а пласт доломита будет уже, но и там оказалось то же, что и на поверхности земли. Обратили внимание на болотную руду, находящуюся в довольно большом количестве на дне озер, но эта руда оказалась плохого качества и не заслуживающей большого внимания.
Банк, получивший все эти сведения, сообщил их великому князю и поставил ему на вид, что один из пунктов договора не выполнен, а именно: гарантии миллиарда пудов руды не имеется, а имеющаяся руда, чтобы добыть ее, требует затраты большей, чем стоимость самой руды. От великого князя последовало на это заявление следующее: компетентность горного инженера, поставленного Банком, для него не обязательна, а он берется доказать правоту подписанного им условия авторитетностью крупного европейского ученого, доклад которого он доставит к известному сроку в правление Банка.
Великим князем было послано в Вену лицо к известному профессору-геологу (фамилию забыл) с предложением ему приехать в Тулмозеро и составить доклад с доказательствами о нахождении в этой местности в недрах земли миллиарда пудов руды. Знаменитость-геолог в Тулмозеро приехал: прожил три месяца с представлением ему большого комфорта. Профессором был составлен доклад обширных размеров с указанием в нем, что руды на этой площади имеется значительно больше, чем определил великий князь в договоре с Банком, и он представил его великому князю. За этот труд ему было уплачено великим князем 30 тысяч рублей деньгами и все расходы по поездке и содержанию».
Судиться с великим князем Банк не стал — во-первых, с Романовым поди-ка посудись, во-вторых, экспертиз не оберёшься. При желании можно скупать венских экспертов хоть пачками — а, значит, с доказательствами в суде будут проблемы. Но и терять миллиона рублей, выданный великому князю авансом, никто не собирался. Ведь можно было переложить убыток на плечи доверчивых москвичей, которых так просто было ослепить участием в деле титулованной особы. Тем более, что великий князь из благодарности, что от него отстали, отнюдь не возражал против использования его имени для распродажи паёв заведомо убыточного предприятия по баснословной цене… «Было больно и обидно за добродушие этих рыхлых москвичей, чрезвычайно хотелось их удержать и предостеречь от входа в это мошенническое дело», — пишет Варенцов.
Дальше события развивались феерически. Прознав о том, что Варенцов поехал на разведку в Тулмозеро, туда примчались представители Санкт-Петербургского банка и, как заправские фокусники, пускали пыль в глаза. Основной упор делался на щедрость и размах: авось московский гость, увидев, сколько денег тратится на предприятие, решит, что дело солидное, и не станет вникать в качество руды. Варенцов описывает роскошный обед, данный в честь него, дорогого гостя: «Трудно представить, что мы находились в глуши, куда всю провизию доставляли из С.-Петербурга, но как будто мы обедали в лучшем ресторане С.-Петербурга — «Кюба» или «Донон». Вина были дорогие и в большом избытке, шампанского сколько угодно и самых лучших марок. Обедали на лоне природы, с дивным ландшафтом, на отлично сервированных столах; кухня, специально построенная из досок, расположена была в недалеком расстоянии; предполагаю, что ею пользовались и ранее для специальных обедов-пикников. <…> На этом обеде я встретился со своим бывшим товарищем по учению, инженером Меерсоном, в его ведении были стройки. Студентами были друзьями; он бывал у меня дома, и разошлись с ним по следующему поводу: Меерсон хлопотал в студенческой кассе о ежемесячном пособии, объясняя, что отец его бедный и нуждающийся сам в помощи. Пособие он получил, но в каком размере, я теперь не помню, что-нибудь вроде 20–30 рублей в месяц, хотя в кассе для вспомоществования студентов денег было мало и выдавались только тем действительно нуждающимся, которым приходилось очень туго. Кто-то из студентов случайно узнал, что отец Меерсона, где-то на юге живущий, имеет довольно хорошие средства и высылает сыну ежемесячно довольно значительное пособие. Об этом узналось только после многих месяцев забирания Меерсоном в кассе денег. Этот его поступок послужил нашему расхождению. Как оказалось, Меерсон был приятелем Волынского и Фейнберга (представителей С.Петербургского банка, «охмурявших» Варенцова — прим. СДГ). Я и решил в своих записках указать этот случай, чтобы яснее выявить удельный вес нравственности этой милой компании. <…> Волынский, Меерсон и все другие их единомышленники были убеждены, что мы уже попали в их карманы: сидели за обедом с довольными лицами, говорили с большим апломбом о невозможности приобрести хотя бы малую толику паев: «Да кто же вам продаст? Ведь это дело — золотое дно!» — и т. д. <…> Я упустил в своих записках рассказать, что еще при знакомстве с Волынским в «Славянском базаре» пришлось от него услыхать, что в Тулмозере кроме руды имеются ясно выраженные признаки нахождения серебра. Разработка его оставлена на будущее время: «От железной руды не будем знать, куда девать деньги!» — сказал он. То же самое слышали мы неоднократно со стороны других лиц в Тулмозере, и на пикниках произносили тосты за это будущее серебро, придавая ему большое значение в будущем. Особенно старался петь дифирамбы на обеде Меерсон о будущности разработки серебра». <…>
Но, конечно, и с серебром оказалось всё то же самое. Профессор Мешаев спустился в расщелину и вскоре вернулся. «Возмущенный профессор показывает нам сбитую штейгером подделку признаков серебра — бирюзового цвета, приделанную сравнительно грубо к скале в глубине расщелины. Когда штейгер подал эту подделку профессору, он, тщательно осмотрев ее, возмущенный проделкой штейгера, закричал: «Как вам не стыдно так обманывать?!» Поездка к этой расщелине была длинна и утомительна: часы показывали, что в действительности было не менее двадцати верст от дома, а обратный путь мы сделали скоро. Из чего заключили, что нас возили обходными путями с целью утомить, надеясь, что мы откажемся от осмотра признаков серебра. <…> Для нас дело стало ясным. Торопливо начали собираться уезжать отсюда, чтобы попасть к поезду в Сердоболь. <…> Явился Волынский с предложением поехать из Сердоболя не железной дорогой, а на пароходе, принадлежащем Валаамскому монастырю, находившемся в их полном распоряжении. Он сказал: «Вы будете доставлены в монастырь как раз к обедне, после чего можете осмотреть все его достопримечательности, а вечером с отходящим ежедневно пароходом в Шлиссельбург и приедете в Петербург раньше, чем по железной дороге».
Предложение нам понравилось: кроме того, что поездка интересна, но поедем одни, без Волынского и всей «милой» компании. При прощании я передал свои четыре обратных билета до Петербурга Волынскому, как нам уже не требующиеся. Довольно примирительно простились <…>. Подъехали к пристани Ладожского озера, где красовался маленький, беленький и красивый с виду пароходик, предназначенный для отвоза нас на остров Валаам».
И только когда они уже отплыли, выяснилось, зачем их отправили пароходом, а не железной дорогой: «Монах-капитан рассказал, что им получено распоряжение доставить нас в монастырь, ухаживать за нами, хорошо кормить и поить, возить по острову, показывая все его достопримечательности, чтобы мы не могли соскучиться в эти три дня. «Как в три дня! — вскричал Обухов. — Мы завтра должны быть в Петербурге! У нас спешное дело». — «Нет, — отвечал монах, — вам придется прожить у нас трое суточек: пароход, могущий доставить вас в Петербург, сегодня уже ушел из Валаама и вернется через трое суток, не раньше». <…> Дело неприятное: в три дня Волынский с компанией могут Бог знает что натворить в Москве! На острове Валаам не имеется телеграфа и переговорить с Москвой не придётся никак. Очень вероятно, что Торговый банк под влиянием слов Волынского, Фейнберга, из боязни ухода паев в другие руки, сочтет невозможным ожидать нашего возвращения в Москву и возьмет паи Общества «Сталь», предполагая, что если бы там было что-либо не так хорошо, то я уведомил бы по телеграфу Найдёнова. Молчание мое и отъезд на Валаам сочли бы как знак полного благополучия в деле. Всё это мне рисовалось возможным и допустимым: да, мы попались!
Позвали капитана в каюту, искренне все ему рассказали, в каких условиях очутились мы; причем попугали его, что, приехавши в Петербург, мы заявим прокурору о всём с нами проделанном этими бандитами с помощью валаамских отцов, предполагая, что для них, монахов, будет неприятно наше заявление. Монах-капитан нас понял и, сочувствуя, дал совет: «Мы должны приехать на Валаам в четыре часа утра, если машина будет пущена полным ходом. Вы идите к настоятелю и расскажите ему всё, что говорили мне, я думаю, он даст вам благословение на этом пароходе отправиться обратно, и вы успеете своевременно прибыть в Сердоболь к отходу поезда».
Благословение обошлось в 25 рублей, но это уже было неважно. Главное, они всё-таки успели на поезд. На перроне встретили Волынского и прочую «компанию», страшно испугавшуюся при виде Варенцова. «Я обратился к Волынскому: «Отдайте мои обратные железнодорожные билеты». Он поспешно, с испуганными глазами, видимо, сильно волнуясь, вытащил билеты из кармана и отдал мне, сильно толкнув кучера, чтобы скорее уезжал, как видно, опасаясь возможности с моей стороны испробовать свою силу на его спине. Было противно на такого труса смотреть и притом и смешно. Нужно сознаться, мне и хотелось огреть его как следует. На вокзале они куда-то исчезли, а также и в поезде их не видали, нужно думать, сидели в купе запершись и ни разу не вышли. <…>
В три часа дня на другой день были в Москве. Быстро умылся, переоделся и поспешил в Торговый банк, чтобы застать Н. А. Найдёнова. На мое горе, извозчиков на их обыкновенной стоянке не оказалось, быстро пошел до первого извозчика; услышал, что меня обгоняет кто-то; я обернулся и вижу едущего В. А. Хлудова на своей неказистой лошадке, погруженного в думу, с устремленными глазами вниз, можно было думать, что он поглощен каким-то событием и весь отдался ему. Я кричу: «Василий Алексеевич! Василий Алексеевич! Остановитесь!» Наконец он вышел из нирваны, остановился, я сел с ним. Рассказал вкратце о вс`м виденном и пережитом нами и в заключение сказал: «Общество «Сталь» состоит из людей формации червонных валетов (то есть изощренных мошенников. Червонными валетами называла себя банда ловких аферистов, прославившаяся продажей заезжему англичанину генерал-губернаторского дворца на Тверской (хозяин Москвы князь Долгоруков считал, что подписывает приветственный адрес, а сам подписал купчую, написанную по-английски) – прим. СДГ), от них нужно бежать!»
Василий Алексеевич схватил меня за руку и взволнованным голосом сказал: «Что вы, что вы! Разве так можно говорить! Там участвуют великий князь Пётр Николаевич, Ротштейн — друг Витте, и еще много солидных людей, а вы позволяете себе так говорить!» Я умолял его послушать меня и быть осторожным с ними: «Если моё обследование вас не удовлетворяет, то организуйте комиссию с лицами опытными, учёными и честными, не жалейте на это денег, не будьте так доверчивы!» <…> Потом оказалось, что в то время, когда я ездил в Тулмозеро, его, бедного раба, окрутили оставшийся в Москве Фейнберг со своими компаньонами по спиритическим сеансам, где духи предсказали Василию Алексеевичу большой успех. Василий Алексеевич попал на большую сумму, с ним также доктор Богуш, внесший все свои сбережения; В. И. Якунчиков, Н.П. и К. П. Бахрушины, С. В. Перлов и еще многие, фамилии которых забыл.
Я не скрывал ни от кого результатов своей поездки в Тулмозеро и всем интересующимся Обществом «Сталь» сообщил все свои наблюдения и утверждал, что всё дело построено на мошенничестве. И не сомневаюсь, что мои рассказы воздействовали как холодный душ на некоторые горячие головы, взвинченные разными небылицами об ожидаемых громадных дивидендах, что-то вроде 30 %, которые и были выданы в первый отчетный год Общества «Сталь» из денег, как говорили, полученных за паи от В. А. Хлудова. <…>
Вокруг меня возгорелась борьба — я ясно это чувствовал. Начали ходить разные слухи, стремящиеся меня компрометировать: говорили, что все сведения, распускаемые мною об Обществе «Сталь», делаются с целью завладеть этим делом для Торгового банка, а самому стать во главе его».
Репутация Варенцова была восстановлена только тогда, когда акционерное общество «Сталь» всё-таки лопнуло. Больше всех пострадал Василий Хлудов. Причём не только из-за купленных паёв, но и из-за случая, уже не опосредованно, а напрямую связанного с великим князем Петром Николаевичем. «<Вот ещё> кое-что, что мне не было известно, хотя я отчасти об этом догадывался, — пишет Варенцов. — Великий князь Пётр Николаевич выразил свое желание через Ротштейна познакомиться с В. А. Хлудовым как с человеком большого ума и деловитости и притом добавил, что они оба большие пайщики в общем деле, а потому у них должны быть и общие интересы.
В. А. Хлудов отправился к великому князю, был принят крайне любезно и с приглашением к себе на обед. Великий князь за обедом вел оживлённый разговор о блестящем будущем Общества «Сталь» и об ожидаемых громадных доходах и между прочим коснулся, что он в своём имении в Крыму строит большой дворец, но у него в данный момент по неожиданной для него причине задержалась сумма поступлением, а потому, чтобы не прекращать стройки, он принуждён временно на короткий срок заложить свои паи Общества «Сталь», то не может ли Василий Алексеевич выручить его и дать ему заимообразно под паи эту сумму, которую он в короткое время ему выплатит с благодарностью и с хорошими процентами.
Василий Алексеевич, восхищенный любезным приемом, особенно приглашением на великокняжеский обед, и глубоко уверенный в будущности Общества «Сталь», изъявил согласие выдать под паи просимую князем сумму. После того как раскрылось положение Общества «Сталь», В. А. Хлудов пожелал получить обратно свои деньги от великого князя, но получил ответ через уполномоченного великого князя: денег в данный момент у князя не имеется, но в свою очередь великий князь ничего не будет иметь против, если Василий Алексеевич оставит паи в свою пользу вместо выданных им денег, на что Василий Алексеевич имеет все законные основания».
Интересно, что в многочисленных биографиях великого князя Петра Николаевича ни о чём подобном обычно не пишется. Эстет, умница, жертва слепой и безжалостной истории. Что ж, и это ведь тоже – правда. Просто увиденная с другой стороны…