Совсем другой город

Осень 1908 года. Муж и жена Блоки сидят вдвоем в своей любимой комнате — он за столом, поближе к деревянной резной папироснице. Она — сжавшись комочком в кресле. Александр Александрович пьян и болен — дурная болезнь разрушает его организм и его нервы. Любовь Дмитриевна беременна (результат романа на стороне). Окно комнаты заклеено цветной восковой бумагой, изображающей коленопреклоненного рыцаря и даму. Дневной свет, проникающий сквозь стекла, бросает на супругов пестрый отблеск, как витраж. Рыцарь и Прекрасная Дама — вот злая ирония…

Набоков никогда не приходил читать лекции один: его постоянно сопровождала жена Вера. Седая, но с точеной фигуркой и алебастровой кожей, она вела его, заметно сдавшего, под локоть до самой кафедры, потом подавала ему стопочку книг. Усаживала его и сама садилась рядом. Владимир Владимирович при студентах называл Веру «мой ассистент». Например, «мой ассистент сейчас напишет на доске цитату». Сам он на доске не писал никогда. Поговаривали, что у него аллергия на мел. Или что он давно ослеп и жена водит его как поводырь. Ходили и вовсе нелепые слухи, что ревнивая Вера боится его отпустить даже на минуту и на случай попытки бегства имеет при себе в дамской сумочке револьвер.

О том, кто виноват и как так получилось, что граф сбежал умирать куда глаза глядят, лишь бы подальше от горячо и преданно любившей его жены и от Ясной Поляны, — на лекции автора экскурсионно-просветительского проекта «Совсем Другой Город» Ирины Стрельниковой из цикла «Русский писатель на rendez-vous» в библиотеке им. Н.А.Некрасова.

“Однажды Чехов задумал роман «О любви». Долгие месяцы он писал, потом что-то вычеркивал, сокращал. В итоге от романа осталась единственная фраза: «Он и она полюбили друг друга, женились и были несчастливы…» Сам Антон Павлович панически боялся жениться. Ему даже снился навязчивый кошмар, что его женили на совершенно незнакомой ему, чужой и нелюбимой женщине, и к тому же за что-то ругают во всех газетах”. Лекция автора экскурсионно-просветительского проекта «Совсем Другой Город» Ирины Стрельниковой в библиотеке им. Н.А.Некрасова.

О странных и болезненных отношениях, связывавших Достоевского с его женами и возлюбленными, — на лекции автора экскурсионно-просветительского проекта «Совсем Другой Город» Ирины Стрельниковой из цикла «Русский писатель на rendez-vous», посвященного теме любви как пробного камня в характере и судьбе русского гения в библиотеке им. Н.А.Некрасова.

О том, из чего состояла дачная жизнь рубежа ХIХ – ХХ века, как москвичи выбирали дачу, сколько за неё платили, как на неё переезжали, чем занимались на даче, а чем ни в коем случае, в отличие от сегодняшних дачников, не занимались, почему жалобы на «скуку загородных дач» были чрезвычайно распространены и как так вышло, что дачники стали постоянной мишенью для издевательств со стороны прогрессивных русских писателей – на лекции Ирины Стрельниковой в «Читалке».

Лекция Ирины Стрельниковой, прочитанная для студентов и абитуриентов экономического факультета МГУ на Выездной школе-2019 ЭМШ при МГУ 22.02.2019 г.

Когда-то в школе многие из нас писали сочинения по картине Репина «Не ждали», и нам тогда было ясно, что на ней происходит. Но сюжет картины не столь очевиден, как кажется… Детали картины складываются в мозаику подсказок, и понять их помогает знакомство с биографией художника.
О чем картина «Не ждали» легче понять, если знать, кто в тот момент занимал ум и сердце Репина…

Из лекционного цикла «Московское купечество» автора экскурсионно-просветительского проекта “Совсем другой город” Ирины Стрельниковой совместно с Некрасовской библиотекой — на главной сцене сада им. Баумана, июль 2019 г.

— какие предприятия завели иностранцы в Немецкой слободе до того, как царь Петр разрешил им выйти за ее пределы;
— как раздвинулись границы «московской Германии» с петровских времен к началу ХХ века;
— о специфическом быте и досуге московской немецкой диаспоры, о хоровом пении, экономности и самом главном немецком празднике в году;
— о германоязычных московских миллионерах на примере династии Вогау (пятое место в предреволюционном списке Форбс);
— о страшном немецком погроме 1915 года.

Поговорим о Борисовской иконе – дешевой крестьянской живоподобной иконе, распространенной на юге Российской империи с начала XVIII века и до начала Первой мировой. У меня, автора экскурсионно-просветительского проекта “Совсем Другой Город”, таких икон две. Одна в начале ХХ века стоила 8 копеек (в переводе на современные деньги это 50-60 рублей), другая 3 копейки (20-25 рублей наших). А ведь это ручная работа, авторская живопись масляными красками на доске, и, мне кажется, не такая уж и плохая живопись…

К 175-летию Софьи Андреевны Толстой – о цене замужества за гением. Рассказывает экскурсовод Ирина Стрельникова (для радио Спутник).

Полноправный хозяин Москвы – генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович был наслышан о “московском чуде” – немыслимой архитектуры особняке Саввы Морозова. Заинтересовался, приехал посмотреть. Как положено, известил хозяина заранее. Вот только Савва в назначенный день дома не появился, и «московское чудо» великому князю показывал мажордом. Когда Савве передали неудовольствие князя, тот даже удивился: ведь Сергей Александрович хотел видеть дом, а не хозяина…

Послереволюционная публика “уплотнила” Филиппов Филипповичей – так появились коммуналки. Там стали возникать первые стихийные коммуны. Правда, инициатива быстро сошла на нет из-за бытовых склок. Советские архитекторы решили: коммуны не прижились потому, что помещения были неподходящими. А если придумать подходящие помещения, то… Так что создатели дома Наркомфина проектировали не просто дом: они проектировали новый образ жизни, нового, небывалого советского человека. Вот уж у кого были амбиции инженеров человеческих душ!

Храм произвёл в Москве настоящую сенсацию. В «Русском слове», например, написали: «В высокой степени художественное, оригинально задуманное, великолепно выполненное сооружение. Храм в общем не велик, но удивительно гармоничен, светел и радостен. Он настолько оригинален, настолько не поход на остальные церкви, что, вероятно, сделается одной из достопримечательностей Москвы». Некоторое время так оно и было – в Токмаков переулок приезжали на «экскурсии» любопытствующие москвичи.

В Дюльбере в 1918-м году оказались под домашним арестом пятнадцать Романовых и двое членов их семей. Оставшиеся на свободе Феликс Юсупов с женой Ириной, урождённой Романовой, дочерью двоих и сестрой шестерых пленников Дюльбера, пытались наладить с ними связь. Юсупов вспоминал: «Навещать их позволили только двухлетней дочери нашей. Дочка стала нашим почтальоном. Няня подводила ее к воротам именья. Малышка входила, пронося с собой письма, подколотые булавкой к ее пальтецу. Тем же путем посылался ответ. Даром что мала, письмоноша наша ни разу не сдрейфила»

Если бы Знаменская церковь стояла в Москве или в Петербурге, она наверняка вошла бы в обязательную экскурсионную программу наряду с главными городскими достопримечательностями (такими как Кремль, собор Василия Блаженного, Театральная площадь в Москве, или Исаакиевский собор, Дворцовая площадь и Петропавловская крепость в Петербурге). Да в любом городе, будь то Рим или Париж, эта церковь, пожалуй, не затерялась бы и стала местом паломничества туристов. Это ведь безусловный шедевр архитектуры. Но она стоит в Дубровицах, под Подольском, вдали от проторенных туристических троп. И поэтому незаслуженно малоизвестна.

Обычно возвышенную и грустную историю подвига мозаичиста, умиравшего с голоду, но исполнявшего заказ Метростроя, рассказывают в связи с «Новокузнецкой». Очень уж драматичен контраст условий, в которых работал Владимир Фролов, и жизнерадостного, яркого, красочного яблоневого сада на одной из мозаик. Но мы помним, что заказов у Фролова было сразу два, причем вряд ли для него было бы так важно из последних сил заканчивать мозаики для «Донбасской» – законсервированной на тот момент станции. А вот для «Завода им.Сталина» («Автозаводской»)- другое дело! Работа по строительству станции как раз возобновилась в декабре 1941-го – январе 1942-го, и мозаики там очень ждали…

На станции «Маяковская» продвинутые школьники устраивают аттракцион: если с достаточной силой пустить вверх по желобку стальной полосы 5-рублевую монету, она опишет по потолку полукруг и спустится по противоположному столбу. Эта станция настолько совершенна, что разделить в ней конструкцию и искусство невозможно. Недаром “Маяковская” была воссоздана в натуральную величину в павильоне СССР на всемирной выставке в Нью-Йорке 1939 года – и получила Гран-При. При этом главная жемчужина станции от ленивого глаза скрыта. И если вы ни разу не задрали голову к потолку, оказавшись на «Маяковской» – значит, вы ее и не видели…

Со временем газетам удалось докопаться до причины трех самоубийств. Мало того, они заподозрили, что вот-вот произойдет и четвертое – у ворот виллы Николая Рябушинского несколько дней толкались репортеры, ожидая очередной трагической сенсации. Впрочем, обо всем по порядку. Прежде всего – о миллионере Николае Лазаревиче Тарасове, третьем самоубийце, которого горько оплакивала артистическая Москва. Собственной жизнью и смертью доказавшем: не в миллионах счастье…

Стрельцы бегали по царским покоям, заглядывали в чуланы, шарили под кроватями, переворочали постели, тыкали копьями в престол и жертвенники в придворных церквах. Думный дьяк Ларионов спрятался, по одним известиям, в трубу, по другим – в сундук; его вытащили, сбросили с крыльца на копья и рассекли на части. Тогда же ограбили его дом и нашли у него каракатицу, которую он держал в виде редкости. “Это змея, – кричали стрельцы, – вот этою-то змеею он отравил царя Федора”…

Носову не раз приходилось разрешать конфликт между долгом и чувством – в связи с выросшими детьми. Одна только Вера порадовала, выйдя замуж за Алексея Бахрушина. А что устроила Варвара? Влюбилась в князя Енгалычева! Для Василия Дмитриевича этот выбор был – не лучше чем родство с Рябушинскими… А ну как подумают, что он дочке титул хочет купить? Поддаться на соблазн улучшить свое довольно низкое (несмотря ни на какие миллионы) положение в обществе, купив дворянство, охотников находилось немало. И ничем хорошим это никогда не кончалось, позор один! Вон, взять хотя бы владельца знаменитых гастрономов Елисеева…

100 лет староверы-беспоповцы вообще не рожали детей. Некоторое время их это не слишком заботило – ожидался скорый конец света, какие уж тут дети… А воспроизводилась община за счет активной проповеди среди православных, немалое число которых старообрядцам удавалось обратить в собственную веру. В конце концов разрешения на брак стали добиваться купцы – в старообрядческой общине люди влиятельные, собственно, на них-то все и держалось, и от их интересов так просто было не отмахнуться! Заработанное и накопленное имущество не все хотели оставлять общине, частная собственность предполагает наследников. Опять же, конец света явно затягивался…

Молодые люди были слишком молоды, а Ида слишком красива. Дело кончилось страстной влюбленностью Пастернака. «О своем чувстве к В-й, уже не новом, я знал с четырнадцати лет. Это была красивая, милая девушка, прекрасно воспитанная и с самого младенчества избалованная старухой француженкой, не чаявшей в ней души. Последняя лучше моего понимала, что геометрия, которую я ни свет ни заря проносил со двора ее любимице, скорее Абелярова, чем Эвклидова. И, весело подчеркивая свою догадливость, она не отлучалась с наших уроков. Втайне я благодарил ее за вмешательство. В ее присутствии чувство мое оставалось в неприкосновенности».

Попечительствовала над приютом великая княгиня Ксения Александровна – старшая из дочерей императора Александра III. Ее история не совсем обычна. До Ксении Александровны для царских дочерей не существовало иного варианта замужества, кроме как за какого-нибудь европейского представителя правящей династии. Но Ксения умудрилась влюбиться в собственного двоюродного дядю – великого князя Александра Михайловича по прозвищу Сандро, очень спортивного молодого человека, который дружил с ее братом Николаем (будущим императором Николаем II). Не надеясь на то, что родители согласятся на такой брак, Ксения страдала молча. Ну почти молча – однажды она все-таки поделилась переживаниями с Николаем…

Под конец Иоган Леопольд Динг производил 11% всей макаронной продукции России. Но в немецкие погромы 1915 года его фабрика частично пострадала – сгорел кондитерский корпус. После чего Иоган Леопольд, не желая больше испытывать судьбу, продал свое дело от греха подальше, а сам поспешил покинуть страну.

Для начала учредили Общество Московского научного института в память 19 февраля 1861 г. Ведь как раз в эти дни праздновалось 30-летие отмены крепостного права. Освободившиеся от гнета министерства просвещения ученые ощущали момент обретения собственной независимости как некое продолжение процесса освобождения, начавшегося в 1861 году… Понятно, что в столь свободолюбивом деле государство им было не помощник. Деньги на учреждение института нужно было изыскивать частным манером. Скидывались и ученые, и московское купечество. Впрочем, для скорейшего сбора средств благотворительные концерты проводили и Рахманинов с Шаляпиным.

На фото – дом Орешниковой, перенесенный ураганом на соседний двор – Епархиального свечного завода в Посланниковом переулке. Ровно за 113 лет и 1 месяц до нынешнего урагана (свирепствовавшего в том числе и в Посланниковом, и на Бауманской (бывшей Немецкой), и в окрестных переулках), 29 июня 1904 года случился еще более разрушительный.

— Вы хотите жениться на моей дочери?
— Да,— робко отвечаете офицер.
Захарьин смотрит на него еще несколько времени и сурово говорит:
— Раздевайтесь.
Следует продолжительный, внимательный, всесторонний осмотр с выстукиванием и выслушиванием при суровом молчании профессора.
Осмотр наконец окончен.
— Здоровы,—заключает Захарьин,— Женитесь. Буду выдавать по 1000 в месяц. Будете хорошим мужем — прибавлю.

Кареты выезжали только к тем, кто пострадал на улице, — забирать больных из домов строжайше запрещалось. А поскольку «скорая помощь» (в отличие от врача, которого приглашали на дом) была бесплатной, то, случалось, больных специально выносили на улицу. Вызвать «скорую» мог не всякий, кому в голову взбредет, а только официальное лицо — городовой, дворник или ночной сторож. и на извозчике.

Приехала как то к нему неизвестная женщина и показывает икону.
– Вот возила в Киев, – говорит женщина, – к Ханенко, да он мало дает, всего 500 рублей, а икона то, говорят, тысячи стоит.
– Оставьте, матушка, – говорит богобоязненный ханжа Боткин, кладет икону на аналой (специально устроенный для декорума), – оставьте, погляжу, может и сойдемся, зайдите дня через два…

Готовя очерки и экскурсии по Москве, я читаю книги. И в них натыкаюсь на небольшие забавные факты, какие-то короткие истории, которые, может быть, когда-нибудь войдут в экскурсию или очерк, а может быть, и не войдут.

Москва и Петроград по-разному приняли обе революции: в феврале в столице разгорелись ожесточённые бои, а в Москве всё прошло относительно бескровно (троих погибших «самокатчиков» в церкви Николы на Берсеневке отпевали и провожали всей Москвой). А вот в октябре всё вышло ровно наоборот. В Петрограде не нашлось других желающих защищать Временное правительство, кроме женского батальона смерти, тоже, в общем-то, почти не сопротивлявшегося. А вот в Москве случилась кровавая каша. Юнкера Александровского и Алексеевского военных училищ, учащиеся нескольких школ прапорщиков, студенческие роты всерьёз защищали уже прекратившую своё существование власть. Бои – кровопролитные и разрушительные для Москвы – продолжались 9 дней: с 25 октября (7 ноября по новому стилю) до 2 (15-го) ноября. Об этих трагических событиях – отрывки из донесений противоборствующих сторон и из воспоминаний очевидцев.

В дверях появился государь. Он был в серой черкеске. Лицо? Оно было спокойно. Мы поклонились. Государь поздоровался с нами, подав руку. Движение это было скорее дружелюбно. Жестом государь пригласил нас сесть… Говорил Гучков. И очень волновался. Он говорил, очевидно, хорошо продуманные слова, но с трудом справлялся с волнением. Он говорил негладко… и глухо. <…> О том, что происходит в Петрограде, … слегка прикрывая лоб рукой, как бы для того, чтобы сосредоточиться. Он не смотрел на государя, а говорил, как бы обращаясь к какому-то внутреннему лицу, в нем же, Гучкове, сидящему. Как будто бы совести своей говорил. Он говорил правду, ничего не преувеличивая и ничего не утаивая. Он говорил то, что мы все видели в Петрограде. Другого он не мог сказать. Что делалось в России, мы не знали. Нас раздавил Петроград, а не Россия… Государь сидел, опершись слегка о шелковую стену, и смотрел перед собой. Государь смотрел прямо перед собой, спокойно, совершенно непроницаемо. Единственное, что, мне казалось, можно было угадать в его лице: эта длинная речь – лишняя.

О перекрытии дорог для проезда начальственного кортежа – как это было 126 лет назад (по идее, в менее цивилизованные времена).

Цветные бумажные деньги – отечественное изобретение. Первые купюры, выпущенные в России в 1769 году, были белыми. Их номинал: 25, 50, 75 и 100 рублей. Большие по тем временам деньги (например, карат бриллианта стоил тогда 100 рублей). А вот когда понадобилось выпустить купюры поменьше: 5 и 10 рублей, тут-то и призадумались. Ведь такие деньги уже и у крестьян встречаются. Не у всех, конечно (подушная подать в год составляла 70 копеек, и была огромному количеству крестьян совершенно непосильной). Но у некоторых особо способных к коммерции – бывало. А уровень грамотности даже среди особо способных к коммерции – аховый. Считать-то считали, в количестве монет не путались, да вот цифр не знали… Ну и как таким людям купюру в руки давать? Решено было сделать цветовую индикацию. Поразительно, но вот как было выпущено при Екатерине: 10 рублей – красные, 5 рублей – синие, 3 рубля – зеленые, рубль – желто-коричневый – так и оставалось почти неизменно до самого конца СССР. 200 лет!

Юнкер, почти ребёнок повел нас по комнатам. Вот какая-то голубая гостиная, затем через пару комнат зал, весь в зеркалах, в которых играют отсветы окон. Повсюду невероятная грязь. Спрашиваю юнкера:
–Скажите, юнкер, почему вы ушли?
–Мы – монархисты, говорит юнкер,– ваши ссоры нас не касаются .
–Вот как? Мерси покорно. Здорово.
Проходим освещённые комнаты. У дверей какого-то зала встречаем торопливо идущего человека с длинными волосами, в пенсне. С ним матросы, всего человек двадцать. Идём за ним. Вот длинная зеленая комната с камином. Посередине покрытый традиционным сукном стол. За столом какие-то люди. Это и есть правительство Керенского? Ну нам тут делать уже больше, видимо, нечего…

Для первой «образцово-показательной паровозной железной дороги», построенной силами исключительно русских рабочих и инженеров и на деньги исключительно русских купцов, было выбрано направление на Троице-Сергиеву лавру. Предварительно Фёдор Чижов проделал едва ли не первое в России частное статистическое исследование. Выглядело это так: у Крестовской заставы на Троицком шоссе, соединяющем Москву с лаврой, дежурили, сменяя друг друга, студенты Московского технического училища (заинтересовать их было нетрудно – ведь именно им, начинающим русским инженерам, строительство железной дороги открывало широкие перспективы). Они бесцеремонно заскакивали на подножки проезжающих экипажей, заглядывали в повозки и тут же записывали, сколько людей пересекает заставу и сколько товаров везётся.

Известные семейные сложности Александра Сергеевича, похоже, не идут ни в какое сравнение с тем, с чем довелось столкнуться старшим членам его семьи. В архивах Священного Синода и духовных консисторий Санкт-Петербурга и Москвы хранятся материалы бракоразводных дел прадеда, деда, двоюродного деда (он же опекун матери) и любимого дяди Пушкина. Особенно драматично все сложилось в прадеда, Абрама Петровича Ганнибала. У того самого «арапа» — сына чернокожего князя из Абиссинии, волею судеб попавшего в Россию, снискавшего благосклонность царя Петра и дослужившегося до генерал-аншефа по инженерной части. Это о нем его великий правнук собирался, да так и не успел написать роман под названием «Арап Петра Великого». Зато (оставим в стороне равнозначность замены) режиссер Александр Митта снял о нем фильм «Как царь Петр арапа женил» с Высоцким в главной роли. Сюжет фильма вымышленный, и жену Абрама Петровича звали отнюдь не Наталья Ртищева, да и романтики на самом деле в его матримониальной истории было маловато.

В 1762 году, в царствование Екатерины II, Сенат постановил учредить доллгаузы (так на немецкий манер именовались психиатрические клиники). При этом никто в России не знал, что эти самые заграничные «доллгаузы» должны из себя представлять. Так что Сенату пришлось запросить по этому поводу Академию наук. Но и там в Ученой коллегии не нашлось никого, знакомого с этим делом. И тогда историограф Герхад Фридрих Миллер представил проект, составленный по собственному разумению: строительство первых психиатрических заведения в России должно финансироваться из казны с привлечением благотворительных пожертвований от родственников будущих пациентов. В дальнейшем доллгауз будет существовать на самоокупаемости – во многом за счет труда больных на прибольничных заводах и фабриках: суконных, шелковых, полотняных и так далее.

Новый год полагалось встречать в общественных местах, в основном – в ресторанах. В Петровском парке, за городом – «Яръ», «Стрельна», «Мавритания», «Аполло», «Эльдорадо». В городе «Эрмитаж», «Метрополь», «Большая Московская гостиница», «Славянский базар». Если кто был стеснен в средствах, на ресторанную еду можно было особенно и не тратиться, ограничиться вином и легкими закусками, ведь дома, провожая старый год, все уже получали свой праздничный ужин. Но немало было и таких, кто пировал в эту ночь два раза. Впрочем, и первые, и вторые стремились в рестораны не за едой, а за безудержным новогодним весельем, за вином и новогодней развлекательной программой.

Ёлку мы иногда ходили выбирать вместе с мамой; чаше же она покупала её одна. Это бывало в Сочельник утром. После обеда елку вносили в столовую, и с той минуты нам уже не разрешалось входить туда. … Украшали елку папа, мама, Лили. Мы сидели чаще всего на диване в маленькой комнате, в страшном напряжении и волнении. Из столовой доносились обрывки разговоров и звуки, сулившие несказанную радость. Так продолжалось два-три часа. Наконец, двери открывались и мы входили в столовую. Первая минута была незабываемой. Столовая вся была праздничной, особенной, непривычной. Обеденный стол стоял в стороне. На его месте посереди комнаты стояла высокая, до потолка ёлка, сияющая огоньками разноцветных свечей. Всё, что было на ней, было так интересно, что мы долгое время не видели ничего другого, только ходили вокруг и разглядывали украшения и игрушки. Основная масса игрушек оставалась из года в год одна и та же, и мы каждый раз узнавали в них своих старых знакомых. Понемногу же мама всегда подкупала новых, с которыми мы с восхищением знакомились.

На шестой день по окончании Святок город снова начинал гудеть. И снова рестораны были переполнены, причем разрушений им причинялось побольше, чем в Новый год. Напрасно Городская дума предлагала студентам в Татьянин день вместо пивных посетить антиалкогольный музей у Никитских Ворот: студенты только хохотали над такими предложениями… «Татьянин день – это такой день, в который разрешается напиваться до положения риз даже невинным младенцам и классным дамам. В этом году было выпито все, кроме Москвы-реки, которая избегла злой участи, благодаря только тому обстоятельству, что она замерзла» (из фельетона Чехова для журнала «Осколки», 19 января 1885 года).