Совсем другой город

В последнее время в открытом доступе появилось множество интереснейших лекций. Их настолько много, что в этом безбрежном море информации легко потеряться. Экскурсовод Ирина Стрельникова  составила рейтинг лекций, оказавшихся самыми интересными для нее самой.

Осень 1908 года. Муж и жена Блоки сидят вдвоем в своей любимой комнате — он за столом, поближе к деревянной резной папироснице. Она — сжавшись комочком в кресле. Александр Александрович пьян и болен — дурная болезнь разрушает его организм и его нервы. Любовь Дмитриевна беременна (результат романа на стороне). Окно комнаты заклеено цветной восковой бумагой, изображающей коленопреклоненного рыцаря и даму. Дневной свет, проникающий сквозь стекла, бросает на супругов пестрый отблеск, как витраж. Рыцарь и Прекрасная Дама — вот злая ирония…

Набоков никогда не приходил читать лекции один: его постоянно сопровождала жена Вера. Седая, но с точеной фигуркой и алебастровой кожей, она вела его, заметно сдавшего, под локоть до самой кафедры, потом подавала ему стопочку книг. Усаживала его и сама садилась рядом. Владимир Владимирович при студентах называл Веру «мой ассистент». Например, «мой ассистент сейчас напишет на доске цитату». Сам он на доске не писал никогда. Поговаривали, что у него аллергия на мел. Или что он давно ослеп и жена водит его как поводырь. Ходили и вовсе нелепые слухи, что ревнивая Вера боится его отпустить даже на минуту и на случай попытки бегства имеет при себе в дамской сумочке револьвер.

О том, кто виноват и как так получилось, что граф сбежал умирать куда глаза глядят, лишь бы подальше от горячо и преданно любившей его жены и от Ясной Поляны, — на лекции автора экскурсионно-просветительского проекта «Совсем Другой Город» Ирины Стрельниковой из цикла «Русский писатель на rendez-vous» в библиотеке им. Н.А.Некрасова.

“Однажды Чехов задумал роман «О любви». Долгие месяцы он писал, потом что-то вычеркивал, сокращал. В итоге от романа осталась единственная фраза: «Он и она полюбили друг друга, женились и были несчастливы…» Сам Антон Павлович панически боялся жениться. Ему даже снился навязчивый кошмар, что его женили на совершенно незнакомой ему, чужой и нелюбимой женщине, и к тому же за что-то ругают во всех газетах”. Лекция автора экскурсионно-просветительского проекта «Совсем Другой Город» Ирины Стрельниковой в библиотеке им. Н.А.Некрасова.

О странных и болезненных отношениях, связывавших Достоевского с его женами и возлюбленными, — на лекции автора экскурсионно-просветительского проекта «Совсем Другой Город» Ирины Стрельниковой из цикла «Русский писатель на rendez-vous», посвященного теме любви как пробного камня в характере и судьбе русского гения в библиотеке им. Н.А.Некрасова.

О том, из чего состояла дачная жизнь рубежа ХIХ – ХХ века, как москвичи выбирали дачу, сколько за неё платили, как на неё переезжали, чем занимались на даче, а чем ни в коем случае, в отличие от сегодняшних дачников, не занимались, почему жалобы на «скуку загородных дач» были чрезвычайно распространены и как так вышло, что дачники стали постоянной мишенью для издевательств со стороны прогрессивных русских писателей – на лекции Ирины Стрельниковой в «Читалке».

Лекция Ирины Стрельниковой, прочитанная для студентов и абитуриентов экономического факультета МГУ на Выездной школе-2019 ЭМШ при МГУ 22.02.2019 г.

Когда-то в школе многие из нас писали сочинения по картине Репина «Не ждали», и нам тогда было ясно, что на ней происходит. Но сюжет картины не столь очевиден, как кажется… Детали картины складываются в мозаику подсказок, и понять их помогает знакомство с биографией художника.
О чем картина «Не ждали» легче понять, если знать, кто в тот момент занимал ум и сердце Репина…

Из лекционного цикла «Московское купечество» автора экскурсионно-просветительского проекта “Совсем другой город” Ирины Стрельниковой совместно с Некрасовской библиотекой — на главной сцене сада им. Баумана, июль 2019 г.

— какие предприятия завели иностранцы в Немецкой слободе до того, как царь Петр разрешил им выйти за ее пределы;
— как раздвинулись границы «московской Германии» с петровских времен к началу ХХ века;
— о специфическом быте и досуге московской немецкой диаспоры, о хоровом пении, экономности и самом главном немецком празднике в году;
— о германоязычных московских миллионерах на примере династии Вогау (пятое место в предреволюционном списке Форбс);
— о страшном немецком погроме 1915 года.

Поговорим о Борисовской иконе – дешевой крестьянской живоподобной иконе, распространенной на юге Российской империи с начала XVIII века и до начала Первой мировой. У меня, автора экскурсионно-просветительского проекта “Совсем Другой Город”, таких икон две. Одна в начале ХХ века стоила 8 копеек (в переводе на современные деньги это 50-60 рублей), другая 3 копейки (20-25 рублей наших). А ведь это ручная работа, авторская живопись масляными красками на доске, и, мне кажется, не такая уж и плохая живопись…

Для начала учредили Общество Московского научного института в память 19 февраля 1861 г. Ведь как раз в эти дни праздновалось 30-летие отмены крепостного права. Освободившиеся от гнета министерства просвещения ученые ощущали момент обретения собственной независимости как некое продолжение процесса освобождения, начавшегося в 1861 году… Понятно, что в столь свободолюбивом деле государство им было не помощник. Деньги на учреждение института нужно было изыскивать частным манером. Скидывались и ученые, и московское купечество. Впрочем, для скорейшего сбора средств благотворительные концерты проводили и Рахманинов с Шаляпиным.

На фото – дом Орешниковой, перенесенный ураганом на соседний двор – Епархиального свечного завода в Посланниковом переулке. Ровно за 113 лет и 1 месяц до нынешнего урагана (свирепствовавшего в том числе и в Посланниковом, и на Бауманской (бывшей Немецкой), и в окрестных переулках), 29 июня 1904 года случился еще более разрушительный.

— Вы хотите жениться на моей дочери?
— Да,— робко отвечаете офицер.
Захарьин смотрит на него еще несколько времени и сурово говорит:
— Раздевайтесь.
Следует продолжительный, внимательный, всесторонний осмотр с выстукиванием и выслушиванием при суровом молчании профессора.
Осмотр наконец окончен.
— Здоровы,—заключает Захарьин,— Женитесь. Буду выдавать по 1000 в месяц. Будете хорошим мужем — прибавлю.

Кареты выезжали только к тем, кто пострадал на улице, — забирать больных из домов строжайше запрещалось. А поскольку «скорая помощь» (в отличие от врача, которого приглашали на дом) была бесплатной, то, случалось, больных специально выносили на улицу. Вызвать «скорую» мог не всякий, кому в голову взбредет, а только официальное лицо — городовой, дворник или ночной сторож. и на извозчике.

Приехала как то к нему неизвестная женщина и показывает икону.
– Вот возила в Киев, – говорит женщина, – к Ханенко, да он мало дает, всего 500 рублей, а икона то, говорят, тысячи стоит.
– Оставьте, матушка, – говорит богобоязненный ханжа Боткин, кладет икону на аналой (специально устроенный для декорума), – оставьте, погляжу, может и сойдемся, зайдите дня через два…

Готовя очерки и экскурсии по Москве, я читаю книги. И в них натыкаюсь на небольшие забавные факты, какие-то короткие истории, которые, может быть, когда-нибудь войдут в экскурсию или очерк, а может быть, и не войдут.

Москва и Петроград по-разному приняли обе революции: в феврале в столице разгорелись ожесточённые бои, а в Москве всё прошло относительно бескровно (троих погибших «самокатчиков» в церкви Николы на Берсеневке отпевали и провожали всей Москвой). А вот в октябре всё вышло ровно наоборот. В Петрограде не нашлось других желающих защищать Временное правительство, кроме женского батальона смерти, тоже, в общем-то, почти не сопротивлявшегося. А вот в Москве случилась кровавая каша. Юнкера Александровского и Алексеевского военных училищ, учащиеся нескольких школ прапорщиков, студенческие роты всерьёз защищали уже прекратившую своё существование власть. Бои – кровопролитные и разрушительные для Москвы – продолжались 9 дней: с 25 октября (7 ноября по новому стилю) до 2 (15-го) ноября. Об этих трагических событиях – отрывки из донесений противоборствующих сторон и из воспоминаний очевидцев.

В дверях появился государь. Он был в серой черкеске. Лицо? Оно было спокойно. Мы поклонились. Государь поздоровался с нами, подав руку. Движение это было скорее дружелюбно. Жестом государь пригласил нас сесть… Говорил Гучков. И очень волновался. Он говорил, очевидно, хорошо продуманные слова, но с трудом справлялся с волнением. Он говорил негладко… и глухо. <…> О том, что происходит в Петрограде, … слегка прикрывая лоб рукой, как бы для того, чтобы сосредоточиться. Он не смотрел на государя, а говорил, как бы обращаясь к какому-то внутреннему лицу, в нем же, Гучкове, сидящему. Как будто бы совести своей говорил. Он говорил правду, ничего не преувеличивая и ничего не утаивая. Он говорил то, что мы все видели в Петрограде. Другого он не мог сказать. Что делалось в России, мы не знали. Нас раздавил Петроград, а не Россия… Государь сидел, опершись слегка о шелковую стену, и смотрел перед собой. Государь смотрел прямо перед собой, спокойно, совершенно непроницаемо. Единственное, что, мне казалось, можно было угадать в его лице: эта длинная речь – лишняя.

О перекрытии дорог для проезда начальственного кортежа – как это было 126 лет назад (по идее, в менее цивилизованные времена).

Цветные бумажные деньги – отечественное изобретение. Первые купюры, выпущенные в России в 1769 году, были белыми. Их номинал: 25, 50, 75 и 100 рублей. Большие по тем временам деньги (например, карат бриллианта стоил тогда 100 рублей). А вот когда понадобилось выпустить купюры поменьше: 5 и 10 рублей, тут-то и призадумались. Ведь такие деньги уже и у крестьян встречаются. Не у всех, конечно (подушная подать в год составляла 70 копеек, и была огромному количеству крестьян совершенно непосильной). Но у некоторых особо способных к коммерции – бывало. А уровень грамотности даже среди особо способных к коммерции – аховый. Считать-то считали, в количестве монет не путались, да вот цифр не знали… Ну и как таким людям купюру в руки давать? Решено было сделать цветовую индикацию. Поразительно, но вот как было выпущено при Екатерине: 10 рублей – красные, 5 рублей – синие, 3 рубля – зеленые, рубль – желто-коричневый – так и оставалось почти неизменно до самого конца СССР. 200 лет!

Юнкер, почти ребёнок повел нас по комнатам. Вот какая-то голубая гостиная, затем через пару комнат зал, весь в зеркалах, в которых играют отсветы окон. Повсюду невероятная грязь. Спрашиваю юнкера:
–Скажите, юнкер, почему вы ушли?
–Мы – монархисты, говорит юнкер,– ваши ссоры нас не касаются .
–Вот как? Мерси покорно. Здорово.
Проходим освещённые комнаты. У дверей какого-то зала встречаем торопливо идущего человека с длинными волосами, в пенсне. С ним матросы, всего человек двадцать. Идём за ним. Вот длинная зеленая комната с камином. Посередине покрытый традиционным сукном стол. За столом какие-то люди. Это и есть правительство Керенского? Ну нам тут делать уже больше, видимо, нечего…

Для первой «образцово-показательной паровозной железной дороги», построенной силами исключительно русских рабочих и инженеров и на деньги исключительно русских купцов, было выбрано направление на Троице-Сергиеву лавру. Предварительно Фёдор Чижов проделал едва ли не первое в России частное статистическое исследование. Выглядело это так: у Крестовской заставы на Троицком шоссе, соединяющем Москву с лаврой, дежурили, сменяя друг друга, студенты Московского технического училища (заинтересовать их было нетрудно – ведь именно им, начинающим русским инженерам, строительство железной дороги открывало широкие перспективы). Они бесцеремонно заскакивали на подножки проезжающих экипажей, заглядывали в повозки и тут же записывали, сколько людей пересекает заставу и сколько товаров везётся.

Известные семейные сложности Александра Сергеевича, похоже, не идут ни в какое сравнение с тем, с чем довелось столкнуться старшим членам его семьи. В архивах Священного Синода и духовных консисторий Санкт-Петербурга и Москвы хранятся материалы бракоразводных дел прадеда, деда, двоюродного деда (он же опекун матери) и любимого дяди Пушкина. Особенно драматично все сложилось в прадеда, Абрама Петровича Ганнибала. У того самого «арапа» — сына чернокожего князя из Абиссинии, волею судеб попавшего в Россию, снискавшего благосклонность царя Петра и дослужившегося до генерал-аншефа по инженерной части. Это о нем его великий правнук собирался, да так и не успел написать роман под названием «Арап Петра Великого». Зато (оставим в стороне равнозначность замены) режиссер Александр Митта снял о нем фильм «Как царь Петр арапа женил» с Высоцким в главной роли. Сюжет фильма вымышленный, и жену Абрама Петровича звали отнюдь не Наталья Ртищева, да и романтики на самом деле в его матримониальной истории было маловато.

В 1762 году, в царствование Екатерины II, Сенат постановил учредить доллгаузы (так на немецкий манер именовались психиатрические клиники). При этом никто в России не знал, что эти самые заграничные «доллгаузы» должны из себя представлять. Так что Сенату пришлось запросить по этому поводу Академию наук. Но и там в Ученой коллегии не нашлось никого, знакомого с этим делом. И тогда историограф Герхад Фридрих Миллер представил проект, составленный по собственному разумению: строительство первых психиатрических заведения в России должно финансироваться из казны с привлечением благотворительных пожертвований от родственников будущих пациентов. В дальнейшем доллгауз будет существовать на самоокупаемости – во многом за счет труда больных на прибольничных заводах и фабриках: суконных, шелковых, полотняных и так далее.

Новый год полагалось встречать в общественных местах, в основном – в ресторанах. В Петровском парке, за городом – «Яръ», «Стрельна», «Мавритания», «Аполло», «Эльдорадо». В городе «Эрмитаж», «Метрополь», «Большая Московская гостиница», «Славянский базар». Если кто был стеснен в средствах, на ресторанную еду можно было особенно и не тратиться, ограничиться вином и легкими закусками, ведь дома, провожая старый год, все уже получали свой праздничный ужин. Но немало было и таких, кто пировал в эту ночь два раза. Впрочем, и первые, и вторые стремились в рестораны не за едой, а за безудержным новогодним весельем, за вином и новогодней развлекательной программой.

Полноправный хозяин Москвы – генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович был наслышан о “московском чуде” – немыслимой архитектуры особняке Саввы Морозова. Заинтересовался, приехал посмотреть. Как положено, известил хозяина заранее. Вот только Савва в назначенный день дома не появился, и «московское чудо» великому князю показывал мажордом. Когда Савве передали неудовольствие князя, тот даже удивился: ведь Сергей Александрович хотел видеть дом, а не хозяина…

Послереволюционная публика “уплотнила” Филиппов Филипповичей – так появились коммуналки. Там стали возникать первые стихийные коммуны. Правда, инициатива быстро сошла на нет из-за бытовых склок. Советские архитекторы решили: коммуны не прижились потому, что помещения были неподходящими. А если придумать подходящие помещения, то… Так что создатели дома Наркомфина проектировали не просто дом: они проектировали новый образ жизни, нового, небывалого советского человека. Вот уж у кого были амбиции инженеров человеческих душ!

Храм произвёл в Москве настоящую сенсацию. В «Русском слове», например, написали: «В высокой степени художественное, оригинально задуманное, великолепно выполненное сооружение. Храм в общем не велик, но удивительно гармоничен, светел и радостен. Он настолько оригинален, настолько не поход на остальные церкви, что, вероятно, сделается одной из достопримечательностей Москвы». Некоторое время так оно и было – в Токмаков переулок приезжали на «экскурсии» любопытствующие москвичи.

В Дюльбере в 1918-м году оказались под домашним арестом пятнадцать Романовых и двое членов их семей. Оставшиеся на свободе Феликс Юсупов с женой Ириной, урождённой Романовой, дочерью двоих и сестрой шестерых пленников Дюльбера, пытались наладить с ними связь. Юсупов вспоминал: «Навещать их позволили только двухлетней дочери нашей. Дочка стала нашим почтальоном. Няня подводила ее к воротам именья. Малышка входила, пронося с собой письма, подколотые булавкой к ее пальтецу. Тем же путем посылался ответ. Даром что мала, письмоноша наша ни разу не сдрейфила»

Если бы Знаменская церковь стояла в Москве или в Петербурге, она наверняка вошла бы в обязательную экскурсионную программу наряду с главными городскими достопримечательностями (такими как Кремль, собор Василия Блаженного, Театральная площадь в Москве, или Исаакиевский собор, Дворцовая площадь и Петропавловская крепость в Петербурге). Да в любом городе, будь то Рим или Париж, эта церковь, пожалуй, не затерялась бы и стала местом паломничества туристов. Это ведь безусловный шедевр архитектуры. Но она стоит в Дубровицах, под Подольском, вдали от проторенных туристических троп. И поэтому незаслуженно малоизвестна.

Обычно возвышенную и грустную историю подвига мозаичиста, умиравшего с голоду, но исполнявшего заказ Метростроя, рассказывают в связи с «Новокузнецкой». Очень уж драматичен контраст условий, в которых работал Владимир Фролов, и жизнерадостного, яркого, красочного яблоневого сада на одной из мозаик. Но мы помним, что заказов у Фролова было сразу два, причем вряд ли для него было бы так важно из последних сил заканчивать мозаики для «Донбасской» – законсервированной на тот момент станции. А вот для «Завода им.Сталина» («Автозаводской»)- другое дело! Работа по строительству станции как раз возобновилась в декабре 1941-го – январе 1942-го, и мозаики там очень ждали…

На станции «Маяковская» продвинутые школьники устраивают аттракцион: если с достаточной силой пустить вверх по желобку стальной полосы 5-рублевую монету, она опишет по потолку полукруг и спустится по противоположному столбу. Эта станция настолько совершенна, что разделить в ней конструкцию и искусство невозможно. Недаром “Маяковская” была воссоздана в натуральную величину в павильоне СССР на всемирной выставке в Нью-Йорке 1939 года – и получила Гран-При. При этом главная жемчужина станции от ленивого глаза скрыта. И если вы ни разу не задрали голову к потолку, оказавшись на «Маяковской» – значит, вы ее и не видели…

Со временем газетам удалось докопаться до причины трех самоубийств. Мало того, они заподозрили, что вот-вот произойдет и четвертое – у ворот виллы Николая Рябушинского несколько дней толкались репортеры, ожидая очередной трагической сенсации. Впрочем, обо всем по порядку. Прежде всего – о миллионере Николае Лазаревиче Тарасове, третьем самоубийце, которого горько оплакивала артистическая Москва. Собственной жизнью и смертью доказавшем: не в миллионах счастье…

Стрельцы бегали по царским покоям, заглядывали в чуланы, шарили под кроватями, переворочали постели, тыкали копьями в престол и жертвенники в придворных церквах. Думный дьяк Ларионов спрятался, по одним известиям, в трубу, по другим – в сундук; его вытащили, сбросили с крыльца на копья и рассекли на части. Тогда же ограбили его дом и нашли у него каракатицу, которую он держал в виде редкости. “Это змея, – кричали стрельцы, – вот этою-то змеею он отравил царя Федора”…

Носову не раз приходилось разрешать конфликт между долгом и чувством – в связи с выросшими детьми. Одна только Вера порадовала, выйдя замуж за Алексея Бахрушина. А что устроила Варвара? Влюбилась в князя Енгалычева! Для Василия Дмитриевича этот выбор был – не лучше чем родство с Рябушинскими… А ну как подумают, что он дочке титул хочет купить? Поддаться на соблазн улучшить свое довольно низкое (несмотря ни на какие миллионы) положение в обществе, купив дворянство, охотников находилось немало. И ничем хорошим это никогда не кончалось, позор один! Вон, взять хотя бы владельца знаменитых гастрономов Елисеева…

100 лет староверы-беспоповцы вообще не рожали детей. Некоторое время их это не слишком заботило – ожидался скорый конец света, какие уж тут дети… А воспроизводилась община за счет активной проповеди среди православных, немалое число которых старообрядцам удавалось обратить в собственную веру. В конце концов разрешения на брак стали добиваться купцы – в старообрядческой общине люди влиятельные, собственно, на них-то все и держалось, и от их интересов так просто было не отмахнуться! Заработанное и накопленное имущество не все хотели оставлять общине, частная собственность предполагает наследников. Опять же, конец света явно затягивался…

Молодые люди были слишком молоды, а Ида слишком красива. Дело кончилось страстной влюбленностью Пастернака. «О своем чувстве к В-й, уже не новом, я знал с четырнадцати лет. Это была красивая, милая девушка, прекрасно воспитанная и с самого младенчества избалованная старухой француженкой, не чаявшей в ней души. Последняя лучше моего понимала, что геометрия, которую я ни свет ни заря проносил со двора ее любимице, скорее Абелярова, чем Эвклидова. И, весело подчеркивая свою догадливость, она не отлучалась с наших уроков. Втайне я благодарил ее за вмешательство. В ее присутствии чувство мое оставалось в неприкосновенности».

Попечительствовала над приютом великая княгиня Ксения Александровна – старшая из дочерей императора Александра III. Ее история не совсем обычна. До Ксении Александровны для царских дочерей не существовало иного варианта замужества, кроме как за какого-нибудь европейского представителя правящей династии. Но Ксения умудрилась влюбиться в собственного двоюродного дядю – великого князя Александра Михайловича по прозвищу Сандро, очень спортивного молодого человека, который дружил с ее братом Николаем (будущим императором Николаем II). Не надеясь на то, что родители согласятся на такой брак, Ксения страдала молча. Ну почти молча – однажды она все-таки поделилась переживаниями с Николаем…

Под конец Иоган Леопольд Динг производил 11% всей макаронной продукции России. Но в немецкие погромы 1915 года его фабрика частично пострадала – сгорел кондитерский корпус. После чего Иоган Леопольд, не желая больше испытывать судьбу, продал свое дело от греха подальше, а сам поспешил покинуть страну.