Ксенинский приют, Малый Козловский, 1 (метро «Красные ворота»)
Рассказывает экскурсовод Ирина Стрельникова:
Когда москвичи высказываются в духе: от Москвы ничего не осталось, не на что у нас смотреть, мне становится грустно от страшной несправедливости подобных заявлений. Я, конечно, согласна с тем, что в Москве уничтожено непростительно многое. Но это же не повод не ценить то, что у нас по-прежнему есть – а осталась бездна, просто бездна прекрасного и интересного! Я специально сегодня выбрала дом, который не входит, кажется, ни в один путеводитель. Совсем неприметный, один из тысячи подобных. Оказавшись на перекрестке Малого Козловского и Большого Харитоньевского, вы и внимания на него не обратите. Гораздо вероятнее ваши взгляды привлекут Юсуповские палаты, которые отсюда в двух шагах:
Ну или рядом, на том же перекрестке, палаты Андрияна Ратманова (тоже XVII век, и мы о них еще поговорим в другой раз). А это краснокирпичное здание вы, скорее всего, просто не заметите. Безликий дом-невидимка, просто одна из московских школ (ну если быть точными — Детско-юношеская школа Олимпийского резерва по волейболу N 21) . А между тем, между тем!
Когда-то это здание принадлежало Ксенинскому учебно-ремесленному приюту для бедных девочек. Построил его архитектор Максим Карлович Геппенер в 1895 году. Стиль — промышленная готика. Было такое утилитарное направление в эклектике, в этом стиле на рубеже XIX-XX веков строились фабрики и разного рода городские инфраструктурные здания. Стилизация под краснокирпичную «ганзейскую» готику, распространенную в Северной Европе: Швеции, Голландии, Англии, Северной Германии, Польше, Прибалтике в XIII—XVI веках. Для утилитарных целей подходила лучше всего – прежде всего потому, что дешево. Не надо тратиться не только на лепнину, но и просто на штукатурку. Декоративную функцию отлично выполняет сама кирпичная кладка. К тому же, стилистический отсыл к Северной Европе вполне оправдан: оборудование для фабрик, в конце концов, закупалось именно там.
Но речь не идет о подражании – это именно стилизация. Например, голландский ступенчатый фронтон, характерный для северной готики, должен быть один, над фасадом, строго посередине. Это диктуется треугольным скатом крыши, и сам фронтон нужен для того, чтобы закрыть торцы стропил. В нашем же случае фронтонов три (два по бокам на фасаде, один венчает торец здания), да и крыша в целом плоская. Голландцы бы не поняли, одним словом.
В Москве в стиле промышленной готики (он же клинкерный стиль) построено довольно много. И архитектор Максим Геппенер в этом деле – не последний человек. Вспомним Сокольническую пожарную каланчу или главную канализационную насосную станцию (ныне – Музей воды). Хотя я больше всего люблю (увы, только на фотографиях, потому что нет этого больше, снесли в 1939 году) Крестовские водонапорные башни. Вот они:
Словом, Геппенер – не только архитектор, но и инженер (недаром именно инженеры добились в 2011 году, чтобы Максиму Карловичу установили кенотаф* на «немецком» Введенском кладбище, где затерялась его могила. Они же, инженеры-бауманцы, постоянно таскают на этот кенотаф живые цветы). Многих ли архитекторов через 100 лет так помнят?
Но вернемся на перекресток Малого Козловског и Большого Харитоньевского. Когда-то этот участок земли принадлежал Федору Сергеевичу Одоевскому. История этого человека самая романтическая. Он женился на крепостной, и женился счастливо. У Федора Сергеевича с Екатериной Алексеевной (в девичестве – Филипповой) довольно долго квартировала семья Сергея Львовича Пушкина – отсюда они съехали на Арбат. В 1808 году Одоевский умер, и родня добилась опеки над их с Екатериной Алексеевной сыном Владимиром. Такая мать, по их мнению, не могла воспитывать отпрыска рода Одоевских. Заодно и участок земли, где родился и провел первые годы Владимир Одоевский, забрали и продали.
Владимир в итоге вырос и стал писателем, он автор повести «Городок в табакерке» (кем стал сын Сергея Львовича Пушкина – излишне даже говорить). Но современники больше ценили Одоевского как выдающегося педагога. Организатора и методиста. Ведь именно Владимир Федорович разработал «Положение о детском приюте», по которому потом полвека выстраивалась работа таких заведений. В том числе и Ксенинский учебно-ремесленный приют для бедных девочек, построенный на том самом месте, где родился Одоевский. В частности, в «Положении» утверждался принцип обучения воспитанников какому-либо ремеслу. Вот отрывок из «Наказа лицам, непосредственно заведующим детскими приютами» В.Ф.Одоевского:
«Дитя, поступающее в приют, должно найти в нем не роскошь, не привычку к тем предметам, которые могут быть ему чужды в продолжение его жизни, но теплую заботливость, обыкновенную во всяком, хотя бедном, но хорошем семействе. Эта заботливость должна простираться не только на нравственное его образование, но и на все, относящееся до его здоровья, пищи, занятий, движения, — словом, на все те предметы, которых ни исчислить, ни предвидеть невозможно, но которые может угадывать сердце попечительной матери.
<…> Объясняя какой-либо предмет, отнюдь не изъявляйте досады, замечая, что дети вас не понимают; уверенность в дитяти, что его будут бранить за непонятливость, не только сделает его в самом деле непонятливым, но, что еще хуже, принудит его к притворству. Когда видите, что дитя вас не понимает, знайте, что большей частью не они виноваты, а вы; может быть, вы не совсем так объясняетесь, как должно <…> Смотрительница должна стараться прежде всего приучить к занятиям, употребляемым в приюте, несколько детей, более смышленных (от 2 до 10), занимая между тем остальных каким-либо рукоделием. Мало-помалу чувство подражания, столь сильное в детях, присоединит к избранном кругу других детей».
Вот в этом духе и действовали воспитательницы Ксенинского учебно-ремесленного приюта, хотя Одоевский и не узнал о его существовании, потому что умер за 26 лет до того, как оно было построено. Свидетельств пока не нашла, но, думаю, выбор места для устройства этого приюта – там, где родился Одоевский – не случаен! Ну а что насчет выбора архитектора… Это был не первый детский приют, построенный мастером промышленной архитектуры Геппенером. Ведь он умел строить дешево и при этом красиво. К счастью, здание не сильно изменилось со времени постройки. Давайте сравним:
Столярка! Как всегда, не сохранилась столярка… Ритм оконных переплетов, придававший «голландской» теме завершенность. Остальное, вроде, на месте (фонарь и городового не считаем).
О том, как была устроена жизнь учениц конкретно в этом приюте, сведений осталось до обидного мало. Но с большой долей уверенности можно предположить, что тут все было так же, как в других заведениях такого рода: в этой области существовал определенный стандарт. Учебно-ремесленные приюты были рассчитаны как на приходящих детей (матери которых работали и не могли уделять им внимание днем), так и на детей, не имеющие родителей и живущих здесь постоянно. В таких приютах обучение велось по программе начальных училищ (ну то есть девочек учили читать, писать, считать и молиться — я имею в виду Закон Божий). Кроме того, воспитанницы обучались игре на рояле, белошвейному мастерству, росписи по ткани и фарфору, изготовлению искусственных цветов. В итоге по окончании обучения они могли рассчитывать на работу модистками, швеями, горничными в богатых домах, а самые способные – сельскими учительницами.
Ну а попечительствовала над приютом великая княгиня Ксения Александровна (отсюда и название). Пожалуй, она заслуживает того, чтобы пару слов сказать и о ней. Старшая из дочерей императора Александра III и императрицы Марии Федоровны. «Самое большое достоинство — личный шарм — она унаследовала от матери. … Взгляд ее дивных глаз так и проникал в душу, ее изящество, доброта и скромность покоряли всякого», — писал князь Феликс Феликсович Юсупов.
Ее история не совсем обычна. До Ксении Александровны для великих княжон не существовало иного варианта замужества, кроме как за какого-нибудь европейского (по преимуществу, германского) представителя правящей династии. Но Ксения Александровна умудрилась влюбиться в собственного двоюродного дядю – великого князя Александра Михайловича Романова по прозвищу Сандро, очень спортивного молодого человека, который дружил с ее братом Николаем (будущим императором Николаем II) и часто бывал у них Гатчине. Между прочим, Сандро на друга юности и родственника — Николая довольно сильно похож…
Не надеясь на то, что родители согласятся на такой брак, Ксения страдала молча. Ну почти молча – однажды она все-таки поделилась своими переживаниями именно с Николаем. Как уж он повел дело дальше – неизвестно. Но родители вскоре сами объявили Ксении, что выдают ее за Сандро.
Первое время брак был относительно счастливый. Ну вот насколько может быть вообще счастливым брак, где жена влюблена в мужа более страстно, чем он в нее. Ксения Александровна повсюду сопровождала мужа, полностью разделяя его интересы и желания. Даже если ему приходила охота прокатиться в Монте-Карло, поиграть на рулетке (место вообще-то совершено неприличное для великой княгини и сестры русского царя!). Впрочем, надо отдать Сандро справедливость — у него были и куда более серьезные желания. Собственно, он отец русской авиации в определенном смысле. Во всяком случае, неутомимо способствовал развитию… Так что выбор Ксении Александровны — весьма достойный. У них родилось семеро детей, и большая часть нынешних Романовых – именно их потомки. Но со временем брак разладился: в первый раз Сандро изменил жене через 12 лет после свадьбы — просто из любопытства. Чуть позже он влюбился всерьез, предлагал даме своего сердца бежать на Фиджи и сделаться фермерами. «Я все больше схожу с ума и не могу больше таиться от Ксении, — записал тогда Сандро. — Рассказываю ей всё. Она сидит тихо, слушает, потом начинает плакать. У меня тоже слезы. Она вела себя как ангел. Сердце у нее было разбито, но даже такую ужасную правду она предпочла лжи. Мы со всех сторон обсудили ситуацию и решили оставить все по-прежнему ради детей. Мы навсегда остались друзьями и стали друг другу даже ближе после такого испытания. Вся добродетель – на ее стороне, вся вина – на мне. Она проявила себя как великая женщина и замечательная мать». На Фиджи Александр Михайлович так и не уехал. Но пустился во все тяжкие по женскому вопросу. И Ксения Александровна в конце концов тоже стала заводить любовников. Феликс Юсупов, как-то раз встретивший супругов в Париже, писал: «Из театра поехали ужинать в Caffe de Paris. Как раз перед нами сидел Александр Михайлович со своей дамой и Ксения Александровна со своим англичанином. Это прямо непонятно, как можно так афишировать. У Ксении вид ужасный, цвет кожи совсем земляной. Ее англичанин очень красив и замечательно симпатичен, а американка (любовница Сандро, мисс Воботан, дочерь владельца бань в Нью-Йорке – прим.СДГ) так себе, очень банальное лицо, зато чудные белые зубы». Со временем супруги совсем разошлись, стали чужими друг другу. И в эмиграции поселились раздельно: она сначала в Дании, потом в Англии, он — на юге Франции. Хотя похоронить себя Ксения Александровна завещала вместе с мужем…
Я всё это рассказываю к тому, что увлеченная долгое время единственным предметом на свете – своим Сандро (сначала любовью к нему, потом ревностью, потом, видимо, местью), Ксения Александровна не слишком много внимания уделяла тем благотворительным заведениям, над которыми попечительствовала (а таких было несколько – просто потому, что участия в благотворительности требовал ее статус). Известно, что приют во Владивостоке тщетно слал отчаянные письма в Петербург, что никакого обучения ремеслам у них не ведется, потому что просто не хватает на это средств. И чем будут жить выпускницы, когда придет время выйти из приюта – Бог весть… Но Москва – не Владивосток. В Малом Козловском имелось все необходимое. Хотя нет никаких свидетельств, что попечительница хоть раз лично здесь бывала. Впрочем, в Первую Мировую Ксения Александровна, наконец, всерьез обратилась к благотворительности и даже имела персональный санитарный поезд, на котором работала сестрой милосердия и неоднократно выезжала к месту боевых действий.
Как и многие Романовы, она решительно отрицала, что у государства имелись какие-то объективные проблемы, которые, возможно, породили революцию. Она точно знала, в чем причина: в жидо-масонском заговоре. В частности, писала в письме к Оболенской: «Страшно, до какой степени сбываются знаменитые «Протоколы» в книге Нилуса. Я их только что перечитывала в английском переводе, напечатанные в 36 году в Лондоне. Мало кто их читал, кого они интересуют, и того меньше, кто им верит, а следовало бы над этим призадуматься, пока не поздно. Пример России на лице, она была их первой жертвой — и все, кому не лень, помогали той бесовской силе в ее адской работе». Здесь, впрочем, забавно то, что другая убежденная антисемитка — императрица Александра Федоровна, обвиняла в жидо-масонском заговоре «еврея» Николая Михайловича Романова — родного брата Сандро. Можно предположить, что его еврейство заключалось в либеральности взглядов, а не в происхождении. Потому что в отношении самого Сандро никаких предположений о нечистоте крови никогда не высказывалось, хотя родители у них с Николаем — одни и те же. Впрочем, избави Бог искать во всем этом какую-то логику…
Ну вот что как минимум можно рассказать и о каких людях вспомнить у, казалось бы, ничем не примечательном дома на углу Малого Козловского и Большого Харитоньевского переулков. Когда буду вести экскурсию по тем местам, наверняка даже не включу Ксенинский приют в программу – слишком много у него более ярких конкурентов среди соседей. Да и вообще, сколько их таких в Москве – неприметных домиков, мимо которых пройдешь и внимания не обратишь… Тысячи!
* Кенотаф – памятник на кладбище без захоронения.