Великий князь Павел Александрович и Ольга Палей: расплата

Часовой, опустив винтовку и явно пренебрегая своими обязанностями, глазел на фасад величественного неоклассического дворца. Сказал в задумчивости:

-Вишь, какие хоромы мы буржуям этим построили.

Проходившая мимо дама возразила:

— Не вы. Дворец построили французы, вы так не умеете.

Этой дамой была вчерашняя хозяйка реквизированного дворца – княгиня Ольга Валериановна Палей, супруга великого князя Павла Александровича. Впрочем, уже – вчерашнего великого князя, а ныне гражданина Романова (другому гражданину Романову — недавно отрекшемуся от престола Николаю II этот гражданин, Павел Александрович приходился родным дядей и, как и вся семья, звал племянника просто Ники). Дело происходило в Царском Селе, весной 1918 года. Неподалёку от места заточения под домашним арестом семьи бывшего царя… Общаться родственникам не позволяли. Только из-за ограды Ольга Валериановна и Павел Александрович могли видеть Ники. Один такой эпизод княгиня Палей описывает в своих воспоминаниях:

Николай II
Недавний император убирает снег в Царском селе

«Жизнь августейших пленников была однообразной и безрадостной. Запретили им буквально всё. Средства отпускали ничтожные. Письма вскрывали, телефон отняли. Всюду стояли часовые. Эти скоты напивались и хамили. Единственным развлечением государя было колоть лёд на ручье вдоль ограды парка. Как-то в конце марта шла я мимо дворца. У ограды толпились люди. Мужчины, женщины, солдаты сбежались поглазеть на государя, князя Долгорукова и царевичева дядьку Деревенко. Я подошла и прижалась к прутьям решётки. Солдаты зубоскалили. Меня передернуло от их слов:

— Так-то, Николка, долби теперича лёд. Довольно чужой кровушки попил. Нынче лёд, а завтра ещё чего… Это тебе не шашкой махать. А летом льда-то нетути: чем ты займесси тады, голубчик?

В насмешках было что-то сатанинское. Государь работал невдалеке и всё слышал. На миг он остановился и долго и грустно смотрел на них»…

Воспоминания княгини Ольги Палей – вообще ценнейшее свидетельство о том, как всё происходило в 1917-1918 годах. Но сначала – немного о ней самой. Фигура-то была незаурядная! Хоть и несколько неоднозначная…

Дворец княгини Палей в Царском селе. Современный вид — весьма сильно измененный. Фото Василия Финогенова

Построено французами: самый красивый на свете дом

Княгиня Ольга Палей считалась среди родни мужа женщиной с большим художественным вкусом. Ей, кстати, очень не нравился Ливадийский дворец, который царская чета выстроила для себя в Крыму. В своих воспоминаниях Ольга Валериановна пишет: «Вид на море и парк с вековыми деревьями был очень хорош, но само здание — безобразней некуда. Внутри убранство в псевдомавританском стиле, банальная старая английская мебель и необъятные кресла Луи-Каторз. На стенах в большой зале — столовой поддельный мрамор. Очень пышно и безвкусно. Только маленький итальянский дворик, мощёный в черно-белую шашечку, был мил, но и его погубила мешанина стилей, эпох и колёров». Характерная история для Николая II: он и сам видел, что что-то не хорошо с Ливадийским дворцом. Но полностью подчинялся желаниям супруги. Она-то, Алекс, урождённая принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская, не находила в Ливадийском дворце ничего безвкусного. Настолько, что искренне ожидала от Ольги Палей похвалы:

Дворец княгини Палей в первозданном виде, до перестройки

«Государыня спросила, как мне Ливадийский дворец. Хотелось сказать правду, но не хотелось обидеть. Государь мне помог. Он улыбнулся и сказал:

— В Царском, матушка, у княгини Ольги самый красивый на свете дом, не дом, а музей. Что после этого она тебе скажет про наш? У нас там всё вперемешку. Взяли с миру по нитке, а в результате никакого стиля».

Дворец княгини Палей до того, как был перестроен

По некоторым причинам, о которых – ниже, Павел Александрович с супругой 12 лет провели в изгнании за границей, в Россию окончательно перебрались только в 1914 году, дворец начали строить в 1912-м, и это определило его архитектурный стиль (модерн к этому времени уже надоел, эклектика тем более, в моду прочно вошла неоклассика). Проектировал архитектор Шмидт, строили французские и бельгийские рабочие, стройматериалы (от обшивки стен до дверных ручек) – тоже импортные; хозяевами специально подчеркивалось, что во всей постройке нет ни одного русского гвоздя. Обстановка была соответствующая: ещё живя в изгнании в Париже, супруги посещали антикваров и скупали всё, что только можно было раздобыть из XVIII – начала XIX века, от эпохи Людовика XIV до Наполеона. Когда стало можно возвратиться на родину и обзаводиться дворцом, Ольга Валериановна стала действовать так: вот есть у неё кресло, принадлежавшее маршалу Даву – к нему у фирмы Буланже заказывается остальной гарнитур, и отличить, где тут подлинная старина, а где подражание, может только специалист. Стулья в Малой столовой — в точности как в Малом Трианоне. Кресла в Большом зале – как во дворце Богарне. Банкетки времен директории, бюро эпохи Короля-солнце, подлинный клавесин Марии-Антуанетты, шпалеры, гобелены, фарфор, серебро, хрусталь. Подлинники – вперемешку с искусными копиями. Были там и всяческие коллекции: хрустальных флаконов, например. Живописи: Шардэн, Лериш, Белотто, немножко Ван Дейка. Коллекционных вин: 10 тысяч бутылок общей стоимостью 10 миллионов франков, коллекция собиралась почти 40 лет.  Остаётся только поверить на слово, что получился самый красивый на свете дом, где не всё вперемешку, как в Ливадийском дворце…

Во всяком случае, Ольга Валериановна своим домом гордилась. В 1918-м, когда её семья уже не будет жить в этом дворце, но пока никто ещё не будет расстрелян, княгиня Палей станет водить по дворцу экскурсии: «Так я любила свой дом, что лишний раз показать его было мне  в великую радость! Но и посетителям отдам должное. Приходили они не глазеть, а узнавать. В солдатах, в матросах был налицо интерес к искусству и чувство прекрасного. Лишь раз какая-то девица громко заявила: «И сколько ж до революции от нас всего прятали!»

Но пусть у вас только не создастся впечатления, что Ольга Валериановна от рождения чувствовала себя вправе жить в таких дворцах. Это всё-таки не совсем так. Аристократкой княгиня отнюдь не являлась…

княгиня Палей

Великий князь Павел, великий преступник против нравственности

За то и изгнан был великий князь Павел на долгих 12 лет. За страшное преступление: что он через два года после того, как его супруга, принцесса Греческая, умерла, рожая ему сына Дмитрия, позволил себе жениться повторно. На неправильной женщине. Как писал в своих воспоминаниях великий князь Александр Михайлович (тот самый Сандро, о котором мы уже не раз упоминали в разных наших материалах. Ближайший друг Николая II, женатый на его сестре): «Дядя Павел, Великий Князь Павел Александрович был самым симпатичным из четырех дядей Царя, хотя и был несколько высокомерен — черта характера, заимствованная им у брата, Сергея (генерал-губернатора Москвы Сергея Александровича — прим.СДГ), благодаря их близости. Он хорошо танцевал, пользовался успехом у женщин и был очень интересен в своем темно-зелёном, с серебром, доломане, малиновых рейтузах и ботиках Гродненского гусара. Беззаботная жизнь кавалерийского офицера его вполне удовлетворяла. Великий Князь Павел никогда не занимал ответственного поста. Его первая супруга — принцесса греческая — умерла в молодости, и во второй раз он женился на разведённой жене одного полковника, дважды нарушив традиции Царской Фамилии, так как Великиe Князья не могли жениться на, особах неравнородных, т. е. не принадлежавших к владетельным домам Европы, а женщины, состоявшие в разводе, не имели приезда ко двору. В виду этого он должен был покинуть пределы России и переселиться на неопределенное время в Париж. Мне лично думается, что Великий Князь Павел, встречаясь в своем вынужденном изгнании с выдающимися людьми, от этого только выиграл. Это отразилось на складе его характера, и обнаружило в нем человеческие черты, скрытые раньше под маской высокомерия».

Матильда Кшесинская с великим князем Андреем Владимировичем у моря

У царской фамилии – свои законы. Преступлением отнюдь не считалось оставить жену и открыто жить с балериной, рожая с ней детей, как это делали великий князь Константин Николаевич и великий князь Николай Николаевич-старший. Или двум великим князьям жить с одной балериной одновременно, как это происходило между Сергеем Михайловичем, Андреем Владимировичем и Матильдой Кшесинской. Императорский балет вообще был чем-то вроде официального фамильного гарема Романовых, у самого императора до женитьбы тоже распрекрасным образом был роман с той же Кшесинской. Но Николай позволял себе вольности только до свадьбы — причём, кажется, во всём семействе Романовых только он один. Остальные ничем подобным себя не стесняли и в браке. И не только с женщинами. Не углубляясь в подробности, вспомним запись в дневнике будущего министра иностранных дел, графа Владимира Ламсдорфа по поводу назначения великого князя Сергея Александровича московским генерал-губернатором: «По городу циркулирует новый анекдот: Москва стояла до сих пор на семи холмах, а теперь должна стоять на одном бугре». «Bougre» — жаргонное название гомосексуалиста. Тот же сандро в своих воспоминаниях пишет о Сергее Алекснадровиче: «Некоторые генералы, которые как-то посетили офицерское собрание Л. Гв. Преображенского полка, остолбенели от изумления, услыхав любимый цыганский романс Великого Князя в исполнении молодых офицеров. Сам августейший командир полка иллюстрировал этот любезный романс, откинув назад тело и обводя всех блаженным взглядом». Ну или вспомним дневник великого князя Константина Константиновича, знаменитого поэта К.Р., где он упоминает свои интимные развлечения того же рода.

Я вовсе не пытаюсь этим всем кого-то заклеймить. Я просто пытаюсь сказать, что в своей интимной жизни великие князья отнюдь не были скованы какими-то незыблемыми моральными устоями. Их свобода в этом плане никого не смущала да и просто не касалась – но ровно до того момента, пока им не приходило в голову перевести свои увлечения в плоскость официального брака. Именно в этом смысле страшным нарушителем нравственных устоев стал именно Павел. Он сам ни с кем не разводился и при живой жене любовниц не заводил. Но, овдовев, он не просто полюбил замужнюю женщину и завёл с ней детей (троих: сына Владимира и двух дочерей: Ирину и Наталью. Это при том, что у Ольги Валериановны от первого брака было четверо). Великий князь позволил себе дерзость официально жениться на любимой женщине, матери своих детей… А это, извините, морганатический брак, никуда не годится!

Ловкая женщина

Ольга Валериановна, сменившая много фамилий

Жизнь Ольги Валериановны очень похожа на её дворец: выдержана в сразу в нескольких стилях, и непонятно, где в ней искусная подделка, а где подлинник. Стиль первой части жизни – великосветская куртизанка, не без духа авантюризма (зато потом её жизнь войдёт в русло высокой трагедии и самопожертвования).

Происхождение по Петербурским светским меркам у Ольги Валериановны было средним: дочь действительного статского советника и камергера, никаких титулов, просто дворяночка. Её сестра хотя бы вышла замуж за графа Головина, принятого при Дворе. А Лёля (так Ольгу звали в семье), казалось, продешевила: выскочила замуж за поручика конной гвардии Эриха-Герхарда фон Пистолькорса. Единственное его достоинство – что адъютант великого князя Владимира Александровича, сына покойного царя Александра II. Через мужа Ольга Валериановна была представлена и самому великому князю, и его жене Марии Павловне. Первому стала любовницей, второй – подругой. Как-то ей удавалось это совмещать. Ольга Валериановна, впрочем, всегда умела понравится, умно сказать, вовремя похвалить, выказать преданность…

Мужа она быстро отодвинула, хотя успешно способствовала его карьере и исправно рожала ему детей (кто теперь точно скажет – ему ли? По фамилии – все трое фон Пистолькорсы, а там поди разбери). Ольга Валериановна знала и ценила поэзию, прекрасно пела оперные арии, неплохо играла на рояле – словом, умела со вкусом развлечь гостей. В доме у неё царили весёлые и весьма вольные нравы. Что-то вроде вечеров у молодой Кшесинской, разве что чуть больше женщин среди приглашённых (Ольга Валериановна всё-таки была замужней дамой). Но в общем, компания примерно та же: титулованный любовник и его родня. Великий князь Константин Константинович записал 8 июня 1893 года: «В семь часов мы с Ники поехали обедать в Красное Село, к жене конногвардейца Пистолькорс, так называемой «Маме Лёле». Там был Павел (великий князь Павел Александрович, будущий муж Ольги Валериановны – прим.СДГ), мадам Трепова, новый командир конвоя Мейендорф и его жена… Получив от неё записки с приглашениями, мы было смутились; Ники написал Павлу; как быть? Павел просил приехать, говоря, что будет очень весело. И действительно, скучно не было. Шампанское снова лилось в изобилии, и Цесаревич мой опять кутнул».

Недавно овдовевший брат великого князя Владимира – великий князь Павел, может, сам по себе и не попался бы на удочку очаровательной женщины, но она сама, первая, призналась ему в любви. В стихах собственного сочинения! «В тебе ещё, мой друг, сильно воспоминанье, Ты прошлое своё не можешь позабыть, Но на устах твоих горит уже признанье И сердцу твоему вновь хочется любить! И я люблю тебя! Я так тебя согрею! В объятиях моих ты снова оживёшь». Ну и так далее… Молодой вдовец, действительно, был согрет и ожил, и быстро потерял голову. Его маленькие дети – великий князь Дмитрий и великая княжна Мария — были отправлены в Москву, к брату Сергею, подальше от скандала…

Великий князь Владимир Александрович и женой Марией Павловной

Как при этом Ольга Пистолькорс распрощалась с великим князем Владимиром Александровичем, своим первым возлюбленным Романовым, история умалчивает. Ясно только, что обошлось без драм. Все продолжали дружить, и из-за этого даже вышел скандал с внезапно построжавшим сразу после женитьбы и воцарения Ники. Жена Владимира – Мария Павловна – потеряв представления о приличиях, привела зачем-то Ольгу (та как раз успела официально развестись со своим Пистолькорсом и родить Павлу Александровичу сына Володю) в ложу Императорской семьи в театр, за что её муж, Владимир Александрович, получил от царственного племянника страшный нагоняй:

«Моя жена и я считаем случившееся вчера совсем неприличным и надеемся, что такой случай в той или другой царской ложе больше не повторится! Мне было в особенности обидно то, что Вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При Папа ничего подобного не случилось бы… Не забывайте, что я стал главой семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого-бы то ни было из членов семейства, которые считаю неправильными или неуместными. Более чем когда либо необходимо, чтобы наше семейство держалось крепко и дружно. И Тебе бы первому следовало мне в этом помогать», — написал племянник дядюшке. Словно сам не езживал в дом мадам Пистолькорс. Впрочем, это уже, действительно, были совсем разные Ники…

В следующий раз Николай II упомянул в переписке Ольгу Пистолькорс через несколько лет – в связи с ее свадьбой: «Я узнал об этом от Плеве из Петербурга, а ему сообщила мать мадам Пистолькорс. Несмотря на источник такого известия, я желал проверить его и телеграфировал дяде Павлу. На другой день я получил от него ответ, что свадьба совершилась в начале сентября в греческой церкви Ливорно … <Философов> мне передал, что в день отъезда своего за границу дядя Павел приказал ему дать в вагон 3 миллиона рублей из своей конторы, что и было исполнено. Из этого вполне видно, что дядя Павел заранее решил провести свое решение в исполнение и всё приготовил, чтобы остаться надолго за границей. Ещё весною я имел с ним крупный разговор, окончившийся тем, что его предупредил о всех последствиях, которые его ожидают, если он женится. К всеобщему огорчению, ничего не помогло. Как все это больно и тяжело и как совестно перед всем светом за наше семейство!»

Павел Александрович с первой женой — принцессой греческой

Впрочем, это был только первый скандал этого рода, в ближайшие годы у Романовых случится ещё несколько подобных браков. Великая княгиня Ольга Александровна – сестра Николая II, писала: «Несомненно, последнее поколение способствовало крушению империи… Все эти критические годы Романовы, которые могли бы быть прочнейшей поддержкой трона, не были достойны их звания или традиций семьи. Слишком много нас, Романовых, погрязло в мире эгоизма, где мало что имело значение, кроме бесконечного удовлетворения личных желаний и амбиций. Ничто не удостоверит это лучше, чем пугающий брачный беспорядок, в который включилось последнее поколение моей семьи. Эта цепь домашних скандалов не могла не шокировать Россию… Но кто из них заботился о впечатлении, которое они производили? Никто». Сама Ольга Александровна, кстати, тоже не исключение: разведясь со своим герцогом Ольденбургским, она вышла замуж за человека совсем незнатного, полковника Николая Куликовского. Их с Николаем брат — великий князь и до рождения у Николая II сына Алексея — наследник престола Михаил Александрович женился на дважды разведённой женщине (первым её мужем был племянник Саввы Мамонтова, вторым — подчинённый Михаила Александровича по службе). Сама мать царя, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна в 50 лет влюбилась и вышла замуж за управляющего собственного двора — абхазского князя Георгия Шервашидзе.

На свою беду Павел Александрович просто был первым в этой чреде — вот и пострадал. Венценосный племянник вынес дядюшке приговор: живи со своей Ольгой за границей, а в России не показывайся. Законных детей от первого брака пришлось отдать на воспитание брату — Сергею Александровичу (тому самому московскому генерал-губернатору) и его супруге Елизавете Фёдоровне. Благо их брак — духовный, и люди они, соответственно, бездетные. Сергея Александровича, правда, вскоре убили террористы, но Дмитрий и Мария остались под заботливым присмотром великой княгини Елизаветы Фёдоровны — женщины очень доброй и самоотверженной. Она вложила в них всю свою душу – и отнюдь не осудила повзрослевшего Дмитрия за то, что тот натворил в 1916-м, о чём чуть ниже.

И все-таки своего дядю Павла царь любил – тем более, что тот остался у него последним (Сергей, Владимир, Алексей – все дядья ушли один за другим). И не возражал, что Павел Александрович со временем стал наезжать по разным случаям в Россию. Но вот насовсем вернуться и занять один из высоких постов в русской армии – генерал-инспектором войск гвардии – Павел Александрович смог только к войне. Как и остальные Романовы (все сплошь военачальники) большими военными талантами он не обладал, но этикет есть этикет, даже когда война, вроде бы, требует других кадровых решений. Кстати, их с Ольгой сын Владимир, начинающий поэт, стал служить при отце адъютантом.

Сама же Ольга была в глазах общества несколько реабилитирована ещё в Европе: баварский принц-регент возвёл её в графское достоинство, сделав графиней фон Гогенфельзен. Правда, в России выяснилось, что этот титул сулит скорее неприятности, чем выгоды. Шла Первая мировая война, антигерманские настроения всё усугублялись, и фамилию Гогенфельзен лучше было не носить. По ходатайству великого князя Павла Николай II пожаловал его супруге и детям от второго брака титул  княгини Палей

А потом уж и русский царь, Николай II даровал своей новой тётке повышение, пожаловав ей уже княжеский титул под фамилией Палей (вообще-то Палій были не князьями, а запорожскими казаками, но довольно знаменитыми, в истории отметились. И приходились дальними предками Ольге Валериановне – так почему бы не придумать такой титул? Не исключено, впрочем, что в нем была некоторая еле уловимая издёвка)…
Новоиспечённая княгиня была, наконец, официально представлена ко двору и сумела заслужить некоторую благосклонность у императрицы. Пыталась упрочить успех, обратившись к всесильному Распутину за протекцией – но только разгневала мужа, который, как и остальные члены семьи Романовых, старца терпеть не мог и считал причиной опасных брожений в обществе.
И вот началась Первая мировая война. К этому времени семья уже два месяца как жила в своем неоклассическом дворце. Тут, правда, пришлось потесниться: дамам большого света полагалось устраивать у себя госпитали или что-то ещё благотворительное. Княгиня Палей предпочла самый чистый и безопасный для дворца вариант: швейную мастерскую.

К чему я всё это рассказываю… Дальше я собираюсь привести цитаты из воспоминания Ольги Палей. В них — интереснейшее свидетельство об убийстве Распутина, и о  революции, и о царском отречении, и о том, что было с Романовыми дальше дальше — в страшные   послереволюционные годы. Но когда что-то знаешь о мемуаристке, это придаёт воспоминаниям дополнительный объём. Усложняет картину, делая, может быть, не столь однозначными расставленные акценты. Итак, поехали! Что же пишет княгиня Палей о переломных и трагических событиях 100-летней давности…

Интерьеры дворца княгини Палей

Князь снова проштрафился. Распутин

Итак, конец 1916 года. «Мы с мужем и сыном (Владимиром, он же Бодя — от великого князя Павла – прим.СДГ) поехали обедать к великому князю Александру (Сандро – прим.СДГ). В Киеве находился он в качестве организатора авиации Русской армии. … Обед прошел весело, но под конец великий князь сделал нам знак, что хочет поговорить с нами, со мной и мужем, с глазу на глаз. Говорил он долго и ярко, как человек убеждённый. Описал опасность, нависшую над монархией и, стало быть, над всей Россией. Перечислил упрёки в адрес императора и особенно императрицы. Все беды, по его мнению, коренились в Распутине. Старец в те дни, за месяц до гибели, был всемогущ. Великий князь Александр пересказал нам слухи о его непристойном поведении и сообщил об отставке генерала Джунковского. Шеф жандармов был изгнан за то, что пытался, зная факты, раскрыть их величествам глаза…

Великий князь Александр не сказал великому князю Павлу ничего нового. Павел внимательно выслушал и спросил, к чему весь этот разговор. К тому, отвечал Александр, что семья рассчитывает на Павла. Императору он самый близкий из родни и самый любимый, притом единственный живой, из дядьев.

— И ты, — заключил он, — как только приедешь в Петербург, должен повидаться с ними и высказаться начистоту. … Время не ждет. Начнётся заваруха, и всё полетит в тартарары.

Разговор с великим князем Александром длился на самом деле гораздо дольше и донельзя взволновал нас. Да, опасность близилась семимильными шагами. Мы и сами давно это знали, хоть и не смели в том признаться. Но признаки близкой катастрофы были налицо. Война множила горе и недовольство. Смерть разбивала сердца и рушила семьи. Цены росли не по дням, а по часам. Армия была обескровлена: лучшие воинские части, отборные и преданные царю, погибли в 1914-м в Восточной Пруссии, в 1915-м — в Карпатах и в 1916-м — в Волыни, а в новых войсках сеяли революционную заразу кадеты. Господа Милюков, Керенский и Гучков со товарищи только и делали, что расшатывали основы империи. Гучков сказал: «Черт с ней, с победой, лишь бы скинуть царя!» И то, что Распутин якобы верховодит при дворе, было господчикам этим как нельзя на руку. Какие только гадости не говорили, какие небылицы не плели про государыню! А она, бедная, ничему не хотела верить! Распутин так и остался в её глазах святым, страстотерпцем, оклеветанным и гонимым, как первые христиане-мученики…

Муж не забыл обещания, данного великому князю Александру. Семейный совет состоялся у великого князя Андрея Владимировича во дворце на Английской набережной. Всем собранием постановили, что великий князь Павел, как старший в семье и самый любимый государев родич, примет огонь на себя. Поговорит с государем от имени всех. … 3 декабря, как только царская семья вернулась из Могилева, он попросил аудиенции и был принят в тот же день, за чаем. …

Интерьеры дворца княгини Палей

Во дворце, сразу после чая, Павел стал описывать венценосному племяннику и его супруге-императрице весь ужас нынешней ситуации. Рассказал он о немецкой пропаганде: немцы наглеют день ото дня, их стараниями наша армия разлагается, и в войсках, что ни день, выявляют саботажников и бунтовщиков, порой из офицеров. Описал брожение умов в Петрограде и Москве: крики всё громче и ругань всё злей. Упомянул о недовольстве народа: уже многие месяцы за хлебом очереди, цены на него выросли втрое. Наконец великий князь заговорил о самом щекотливом и больном. Больном потому, что Павел, подлинный патриот, ради блага отчизны должен был в данном случае поступиться личными принципами и убеждениями. И сказал он, что от имени всей семьи имеет честь просить государя дать стране конституцию, «пока не поздно»! Вот, мол, случай доказать, что государь живет душа в душу с народом.

— Да, — повторил великий князь, загораясь, — именно случай. Через три дня — шестое декабря, твои именины. Объяви, что конституция дана и что Штюрмер с Протопоповым в отставке. Увидишь, как народ будет ликовать и благодарить тебя.

Государь задумался. Устало стряхнул пепел с папиросы. Но тут государыня недовольно покачала головой, и он сказал:

— То, о чем ты просишь, невозможно. В день коронации я присягал самодержавию. И присягу должен, не нарушив, передать сыну.

Вопрос закрыт. Продолжать уговоры бесполезно. Великий князь заговорил о другом.

— Хорошо. Не можешь дать конституцию, дай на худой конец министерство доверия, потому что, повторяю, Протопопова и Штюрмера ненавидят все.

Царская чета в Москве

Собравшись с духом, великий князь объяснил, что ненавистны всем эти деятели еще и как распутинские протеже. И тут же сказал, что, по общему мнению, все зло — от старца. Государь молча курил, не отвечая. Ответила императрица. Говорила она с волнением и то и дело хваталась за сердце как сердечница. Распутина, сказала она, оболгали. Распутину завидуют. Кое-кто очень хочет быть на его месте. А старец — наш лучший друг и молится за нас и детей. А Протопоповым и Штюрмером мы довольны. И жертвовать ими в угоду двум-трем недовольным даже и не подумаем. В общем, великий князь был разбит на всех фронтах. На всё, о чем просил, получил отказ. И я молила Бога, чтобы впредь подобных разговоров с государем не было. У великого князя не хватило бы на них ни здоровья, ни нервов…

… Павел уехал, и я взялась за работу в мастерской с новым жаром. Со мной работали офицерские жены, соседки по Царскому и даже из Петербурга приезжали. А за чаем говорили о последних событиях и то и дело, конечно, обсуждали политику. Мыли кости Протопопову. Он, как выяснилось, психически болен и временами по-настоящему невменяем. Прежде он был лидером у левых, а потом стал правым, решив, что быть с правительством выгодней. Его ненавидели и презирали все. А теперь подозревали, что он ездил в Стокгольм и втихую затеял с Луциусом и немецкими банкирами переговоры о сепаратном мире. А ведь в те дни все как один, и государь с государыней в том числе, жаждали войны до победного конца. Протопопов, меж тем, был распутинским человеком. Выходило, старец, в самом деле, немецкий шпион и получает от немцев деньги. Именно это подозрение и привело к трагедии. А случилась она во дворце князя Юсупова в ночь на 16 декабря. Опишу её так, как видела в те дни. На мой взгляд, она-то и стала началом революции. …

17 декабря царскосельские власти устроили концерт. Муж 7 декабря уехал в Могилев, а Бодя, сильно простыв, остался дома. В тот вечер ему стало лучше, и он попросился идти на концерт вместе со мной. В восемь вечера зазвонил телефон. Спустя несколько мгновений Бодя вбежал ко мне в спальню.

— Старец сгинул, — сказал он. — Только что позвонили. Господи, наконец-то можно вздохнуть свободно! Подробностей они покамест не знают. Во всяком случае, уже сутки, как он исчез. Может, на концерте узнаем ещё что-нибудь.

Никогда не забуду я этот концерт. Публика не слушала ни певцов, ни оркестр. Новость распространилась молниеносно. В антракте я заметила, что смотрят все в основном на нас с Бодей, однако ничего ещё не знала и потому удивилась. Наконец ко мне подошел Жак Ратков-Рожнов. Видимо, продолжая общий разговор, он сказал:

— По слухам, заговорщики — сливки общества. Называют Юсупова, Пуришкевича и… великого князя…

Феликс Юсупов с женой Ириной

У меня ёкнуло сердце. Я знала, что великий князь Дмитрий (пасынок Ольги Палей, сын великого и князя Павла Александровича от первого брака, как мы уже говорили, воспитывавшийся в семье московского генерал-губернатора — прим. СДГ) и Феликс — давние друзья и что Феликс женат на двоюродной сестре Дмитрия, государевой племяннице, красавице княгине Ирине.

— Господи, только бы не Дмитрий! — прошептала я. …

Домой мы приехали в половине первого ночи. Дежуривший лакей сообщил нам, что из Петрограда телефонировала княгиня Кочубей и умоляла меня отзвонить ей немедленно. Я набрала её номер. И тотчас она спросила:

— Где Бодя?

— Дома, с нами, — ответила я удивленно.

— Слава Богу! А то прошел слух, что он убил Распутина и арестован. И я чуть не умерла от страха за тебя. Спокойной ночи, ложись спать.

Единокровных братьев, видимо, перепутали. На другой день нас навестил лечивший сына доктор Варавка. Он со смехом рассказал нам, что тоже был спрошен и на вопрос: «Правда ли, что Владимира арестовали?» — ответил:

— Правда. Я и арестовал. У него ангина, и он сидел дома всю неделю.

На следующий день, в воскресенье, Россия и весь мир знали, что Распутин исчез. Распутинские домочадцы, не дождавшись его и зная, что увёз его Феликс Юсупов, сообщили в полицию. Подозрение на Юсупова пало еще и потому, что во дворце на Мойке стреляли. Выстрелы слышали прохожие и городовой. Государыня от тревоги сходила с ума. Она поставила на ноги всех и вся и велела живым или мёртвым найти старца любой ценой. Распутинки в бешенстве рвали на себе волосы. Несколько раз я телефонировала Дмитрию. Держала его в курсе последних сплетен. Назавтра, в понедельник, должен был вернуться муж. В одиннадцать утра я заехала на царскосельский вокзал, чтобы встретить его и отвезти домой. В автомобиле, оставшись со мной с глазу на глаз, он сказал:

Дети Павла Александровича от первого брака: Дмитрий и Мария

— Прошел слух об убийстве старца. Кто его убил? Вчера в Могилеве говорили, что граф Штенбок.

Я смутилась и растерялась. Он, заметив это, взял меня за руку:

— Господи, что с тобой? Скажи, в чем дело? Почему ты молчишь?

Я, замирая, пробормотала:

— Говорят, его убили Феликс Юсупов с Пуришкевичем и — Дмитрий.

Великий князь побледнел как мертвец. … Не успев войти в дом, он телефонировал Дмитрию и велел ему тотчас приехать. Дмитрий отвечал, что по приказу императрицы посажен генералом Максимовичем под домашний арест, и просил, чтоб отец приехал сам. …

На другой день решили мы с мужем ехать обедать к Дмитрию, однако Павел поехал раньше, чтобы поговорить с сыном с глазу на глаз. Во дворце у дверей стояла охрана, но нас пропустили: и великого князя, и меня спустя час.

С порога великий князь сказал Дмитрию:

— Я знаю, что ты связан словом. Спрашивать ни о чем не стану. Только скажи: убил — не ты?

— Не я, папочка, — ответил Дмитрий, — клянусь могилой матери.

Великий князь вздохнул с облегчением, словно сбросил страшную тяжесть. Дмитрий был до слёз растроган отцовым благородством. … По словам Павла, он не выпытывал у сына ни имена, ни подробности, а только спросил, почему тот участвовал в этом деле. Сын ответил: потому что хотел открыть царю глаза на положение вещей.

— Я надеялся, — продолжал Дмитрий, — что своим участием помогу государю, и ему не придется мучиться и самому гнать старца. Ведь государь не верил ни в какое особое его влияние, ни на здоровье царевича, ни на политику. Просто он знал, что, если прогонит его, поссорится с императрицей. Вот я и подумал, что, избавившись от его влияния, государь примкнёт к тем, кто видит в старце корень многих бед — таких, как назначение министров кретинов, волшба и столоверчение при дворе, и прочее, и прочее (это мнение разделяли очень многие современники. И поступок Дмитрия оценивался как безусловное геройство. По всей России в эти дни ставили свечи перед иконой св. Димитрия, называли молодого Романова освободителем и даже прочили его в будущие императоры — прим. СДГ).

Великий князь Павел Александрович

Тут муж поделился со мной наблюдением, поразившим его. … Он пил чай с государем и был поражён странной умиротворенностью его лица. Государь шутил и смеялся — чего не было с ним давно уж. А ведь императрица ежечасно сообщала ему новости о распутинском деле. И был он в курсе абсолютно всего, знал даже, что в убийстве подозревают Юсупова и Дмитрия. Но ни словом не обмолвился он о том великому князю Павлу. И эта улыбчивость, как впоследствии считал великий князь, доказывала тайную радость царя избавиться от старца. Из любви к жене перечить ей он не смел, а теперь радовался, что и волки сыты, и овцы целы. …

Государыня заставила государя покарать убийц. Однако действительный убийца, Феликс Юсупов, отделался легким испугом, а именно — ссылкой в деревню, в собственное поместье, а вот Дмитрий получил приказ отбыть в Персию. … До отъезда Дмитрий просидел под домашним арестом в своем петербургском дворце, не имея права ни выйти, ни принять посетителей. Уехал он ночью 23 декабря, ни с кем, даже с отцом, не простившись.

А в императорском дворце и в столице всё кипело. Государева родня решила подать государю петицию, где умоляла его не наказывать великого князя Дмитрия сверх меры и не ссылать в Персию ввиду слабого его здоровья. Слёзную бумагу писала я. Тогда казалось, эта ссылка угробит его, а вышло — милостью Божьей она спасла ему жизнь. Тех, кто остались в России, растерзали большевистские звери в 1918-м и 1919-м.

Петицию подписали королева Ольга Греческая, бабка Дмитрия, великий князь Павел и все прочие члены августейшего семейства. Государь, прочитав прошение, написал на полях: «Никому не позволено убивать. Удивлён, что семья обратилась к нам с подобным ходатайством». И подпись: «Николай». Петицию он отослал великому князю Павлу. Историческая бумага хранилась у нас в Царскосельском дворце. Досталась она красным мародерам. Что с нею стало, не знаю. …

После отъезда Дмитрия отношения между вел. князем и государем с государыней сделались натянутыми. Его не приглашали больше к чаю, и визиты, которые он делал, посвящались исключительно служебным вопросам. Их величества, казалось, были недовольны князем за то, что он просил о снисхождении своему сыну, а князь был оскорблен ответом, написанным на полях прошения».

Революция начинается

«Однажды на обеде мадам Вырубова передала слова государя:

— Скажите французскому послу, — сказал Николай, — что эта война потребует искупительной жертвы. И жертвой буду я…

… После завтрака вел. княгиня (Мария Павловна, та самая давняя подруга Ольги Валериановны – прим.ред.) начала говорить в унисон всем людям, которые были недовольны и раздражены верховной властью. Она щадила государя, но государыня, с которой у нее отношения никогда не были хорошими, была в её глазах полна недостатков, и она не стеснялась говорить об этом. Она тоже подписала прошение о снисхождении вел. кн. Дмитрию и рассматривала отказ государя как личное оскорбление. Со всех сторон слышались угрожающие и дерзкие голоса, и теперь можно понять, как трудно было государю бороться среди возрастающей враждебности, опирающейся на ряд ошибок и злую волю части русского общества. Одна знатная русская дама, княгиня В [асильчикова], позволила себе написать государыне письмо неслыханной дерзости. Я видела это письмо, написанное небрежным и торопливым почерком на листах, вырванных из блокнота. Она писала между прочим: «Уйдите от нас, вы для нас иностранка». Естественно, что государыня чувствовала себя смертельно оскорбленной. …

Чтение газет делало нас нервными и беспокойными. Снабжение Петрограда съестными припасами становилось все более и более слабым. «Хвосты» у булочных в сильные морозы заставляли народ роптать. … 24 февраля вспыхивают забастовки, и рабочие массами ходят по улицам, но всё ещё спокойно, и народ, этот добрый малый, кажется, шутит и смеется со взводами казаков, которые объезжают город. Именно в этот день появилось первое красное знамя, эта гнусная тряпка. Несмотря на эти признаки, о которых нам сообщали по телефону, газеты не говорили ни о забастовках, ни о начинающихся беспорядках.

25 февраля раздались первые выстрелы и послышались мятежные крики: «Долой правительство!..» На некоторых улицах начинаются беспорядки, подавляемые войсками, оставшимися ещё верными правительству; но уже в воскресенье, 26 февраля, разразилось настоящее сражение. Полки держались стойко, и вечером нам сообщили по телефону, что все спокойно, и только патрули объезжают улицы.

В понедельник, 27-го, полное отсутствие газет заставило нас опасаться худшего. В Царском мы не нуждались ни в чем, но в Петербурге не хватало хлеба. Я повторяю, что всё это было устроено революционерами. Дочери из города телефонировали мне, что стрельба всё усиливается, и полки начинают переходить на сторону мятежников. Около двух часов приезжает из Петрограда письмоводитель нашего нотариуса, очень умный, храбрый, честолюбивый, но беспринципный молодой человек. Я знала его благодаря работе в комитете помощи нашим военнопленным, где я была председателем, а он — моим заместителем. … Он приехал, чтобы сообщить нам о важных событиях текущего момента и чтобы покорнейше просить великого князя настаивать на возможно скорейшем возвращении государя из Могилёва. «Еще не все потеряно, — сказал он, — если бы государь захотел сесть у Нарвских ворот на белую лошадь и произвести торжественный въезд в город, положение будет спасено. Как можете вы оставаться здесь спокойными?» В эту минуту вошел кн. Михаил Путятин, управляющий Царскосельским дворцом, и мы с общего согласия решили, что государь, конечно, в курсе дела, что он знает, что ему следует предпринять, и что лучше всего предоставить ему самостоятельность в его действиях. Увы, увы, не были ли мы правы? Снова раздался звонок телефона. Мятежники только что взяли штурмом Арсенал. В этот момент мы почувствовали, что почва действительно качается у нас под ногами. …

Солдаты революции

После завтрака я пошла в маленькую, милую церковь Знаменья, куда в продолжение всей войны я ходила ежедневно, чтобы помолиться и успокоиться. Я заметила необычное волнение. Солдаты, растрепанные, в фуражках, запрокинутых на затылок, с руками в карманах, разгуливали группами и хохотали. Рабочие бродили с свирепым видом. В тревоге я поспешила вернуться домой, чтобы скорее увидеть князя и детей. Мужа я застала в состоянии крайнего волнения. Ему не давала покоя полная неизвестность о судьбе государя, которого он обожал. Он шагал вдоль и поперек своего рабочего кабинета и нервно крутил усы. Он задавал себе вопрос, не должен ли он поехать к государыне, которую не видел со дня отъезда сына, как вдруг раздался звонок телефона, и из дворца сообщили, что государыня просит великого князя немедленно приехать. Было четыре часа дня. Тотчас был подан автомобиль, и через несколько минут великий князь был у государыни. Она приняла его очень сурово и, спросив о подробностях того, что творится в Петрограде, резко сказала ему, что если бы императорская фамилия поддерживала государя вместо того, чтобы давать ему дурные советы, тогда бы не могло случиться того, что происходит сейчас. Великий князь ответил, что ни государь, ни она не имеют права сомневаться в его преданности и честности и что сейчас не время вспоминать старые ссоры, а необходимо во что бы то ни стало добиться скорейшего возвращения государя. Государыня сообщила, что он возвратится завтра утром, т.е. 1 марта. …

Около семи часов вечера распространился слух, что толпа волнующихся и угрожающих рабочих покинула фабрики в Колпине и направляется в Царское. Немного испугавшись, мы с великим князем решили пойти к вдове бывшего министра в Персии, де Спрейер, нашему другу уже в продолжение трех лет, которая работала вместе со мной в лазарете и которая на случай возможных волнений часто предлагала мне свое гостеприимство. … Мы ушли из дому около девяти часов вечера. Патрули с белыми нашивками на левом рукаве объезжали город. Мы не знали, были ли это войска, оставшиеся еще верными, или те, которые уже перешли на сторону восставших. Два раза наш автомобиль останавливали, но как только узнавали, что едет вел. князь, ему отдавали честь и пропускали. … Мы с трудом заснули. Время от времени раздавались ружейные выстрелы, и я представляла себе наш дворец объятым пламенем и все прекрасные коллекции разграбленными и уничтоженными. Увы, позднее, после ссылки государя в Тобольск, когда ничто больше не удерживало нас в Царском, именно эти коллекции, эти богатства погубили нас, так как вместо того чтобы бежать, пока еще было время, мы остались, будучи не в силах расстаться с дорогими нам вещами. Могла ли я предполагать, что самое драгоценное и самое любимое из моих сокровищ — жизнь кн. Владимира — будет принесено в жертву!?

На следующее утро за великим князем приехал автомобиль, чтобы отвезти его в царский павильон для встречи государя, который должен был прибыть в 8 часов утра. Подождав некоторое время, великий князь возвратился к г-же Спрейер, чрезвычайно встревоженный, — государь не приехал! Около четырех часов дня, всё ещё 1 марта, к нам приехали кн. Михаил Путятин, г-н Бирюков — чиновник из министерства двора — и Иванов, тот самый, о котором я говорила выше. На пишущей машинке Владимира составили манифест о даровании императором конституции. Великий князь был того мнения, что надо испробовать всё, чтобы спасти трон. Когда манифест был составлен, кн. Путятин побежал во дворец и поручил генералу Гротену — второму коменданту дворца — просить государыню подписать его в отсутствие государя, пока тот не приедет. Нельзя было терять ни одной минуты. Несмотря на мольбы Гротена, который, говорят, даже стал перед ней на колени, государыня отказалась дать подпись. Тогда вел. кн. Павел поспешно подписал манифест, и Иванов отвез его в Петроград, где собрал подписи вел. кн. Михаила Александровича и Кирилла Владимировича. Манифест был тотчас же отвезен в Думу и вручен Милюкову, который, пробежав его глазами и положив в портфель, сказал: «Да, это очень интересный документ». Он, должно быть, сохранил его до сих пор, так как эта, важная в тот момент, бумага не увидела ещё света»…

Отречение. Все они становятся просто гражданами Романовыми

Великий князь Михаил с женой Натальей Брасовой

Вернёмся в мемуарам княгини Палей в том месте, где они с мужем читают манифест Николая II об отречении: «Мы с великим князем остолбенели. Потом вдруг забилась я в ознобе, задрожала, стуча зубами. Давно ожидали мы крушения всего и вся, что было нам дорого. И всё равно не верили глазам своим. На дрянном бумажном листке пламенела страшная правда. … Напрасны были утешения, что Михаил-де продолжит дело (отречение было в пользу брата царя – великого князя Михаила – прим. СДГ). Михаил – женин подкаблучник, а жена его, мадам Брасова, — интриганка (подобно Ольге Палей и её детям, детям морганатической жены Михаила Александровича тоже даровали титул – графов Брасовых. Ей же самой просто, без титула переменили фамилию на Брасова, чтобы не носила фамилий двух своих предыдущих разведённых мужей – прим. СДГ).

В тот же день, 3 марта, в одиннадцать утра великий князь был у государыни. Трудно поверить, но она ничего не знала об отречении. Никто из окружения не решился сказать ей. У детей, всех пятерых, была корь. Княжнам, двум старшим и младшей, стало получше, но Маша и Алёша находились в тяжелейшем состоянии. Павел тихонько подошёл к государыне и приник к руке долгим поцелуем, не в силах говорить. Сердце стучало молотом. Государыня выглядела скромно и просто, как сиделка. Безмятежность её взгляда потрясала.

— Дорогая Алиса, — сказал наконец великий князь, — я пришёл побыть с тобой в эту трудную минуту.

Государыня посмотрела ему в глаза.

Наталья Брасова

— Ники жив? — спросила она.

– Жив, поспешно сказал великий князь, — но мужайся. Ведь ты храбрая. Сегодня, третьего марта, в час ночи он отрёкся от престола в пользу Михаила.

Государыня вздрогнула и опустила голову, как в молитве. Потом выпрямилась.

— Если отрекся, сказала она, — значит, так надо. Я верю в милость Божию. Господь нас не оставит.

Говорит, а у самой слёзы ручьем.

— Не буду государыней, — добавила она, грустно улыбнувшись, — буду сестрой милосердия. Пусть правит Миша. А я займусь госпиталем и детьми. И в Крым поедем отдохнём. …

Лишь впоследствии узнали мы, почему государь пошёл на двойное отречение. Оказывается, он вызвал своего доктора, профессора Фёдорова, и сказал ему:

— Я бы никогда не спросил вас об этом. Но ввиду серьёзности момента спрашиваю. И прошу ответить со всей прямотой: сможет мой сын жить и править?

— Ваше величество, — ответил Фёдоров, — его высочество не доживет до шестнадцати лет.

После этого государь стал несгибаем. И это монарх, который не решился дать Конституцию и за которого чиновник собственноручно подмахивал указы колоссальной важности – что в итоге погубило Россию!»

«Вечером 3 марта великий князь Павел снова пришёл к государыне. Та была тиха, тверда, величественна и прекрасна как божий день. По всему, арест близился. Вокруг Александровского дворца — солдаты с белой повязкой на рукаве. Присланы распоряжением Временного правительства для, так сказать, безопасности. На самом же деле чтобы не дать семье с помощью верных людей бежать. Государыня получила наконец изветие: государь вернулся в Могилёв проститься с армией и повидаться с матерью, приехавшей для того в Могилёв из Киева.

Выйдя от государыни, великий князь остановился на ступеньках перед дворцом и обратился к толпе солдат.

— Братцы, — сказал он, — вы знаете, что царь наш батюшка отрекся от престола за себя и за сына в пользу брата своего и что тот отрёкся тоже в пользу народа. И теперь во дворце, который вы сторожите, — ни царицы, ни царевича, а только мать с больными детьми. Так обещайте ж мне, бывшему своему командиру, беречь их ка зеницу ока, не шуметь, не кричать, помнить, что дети очень ещё больны. Обещаете?

— Обещаем, ваше императорское высочество, обещаем, батюшка великий князь, спокоен будь! Ура!

И великий князь сел в автомобиль, вздохнув с облегчением.

Однако на другой же день, 4 марта солдаты и думать об обещании забыли. Духом мятежа повеяло на них. … Мы с Бодей вышли походить поблизости. Хотелось понять настроение солдат и убедиться, что дворец охраняется. Неподалёку гарцевали конвойные казаки. И сердце сжалось, когда услышала я, как один крикнут другому:

— Что скажешь, товарищ? По мне, так и надо. Довольно он потешились. Теперь мы. … Десятого марта, повидавшись — увы, в последний раз! — с императрицей-матерью и простившись с армией, государь отвезён был в Царское. Встретил его верный его Валя — придворный маршал князь Василий Долгоруков. Автомобиль подвёз их к парковой ограде, к главным воротам. Ворота были заперты, офицер охраны не мог. однако, не знать о прибытии императора. Государь ждал десять минут, потом сказал (слова передала мне Валина мать): «Вижу, что я здесь лишний…» Наконец дежурный офицер соизволил выйти. Ворота открылись и закрылись. Император оказался в плену, вместе с семьёй. Встретились со слезами. Государь пошёл целовать больных детей, потом заперся с государыней. Наконец могли они излить душу и вместе помолиться Господу, чтобы дал Он им силы вынести первые испытания».

Бывший император с цесаревичем убирают снег в Царском селе. 1917 г.

Под арестом

«Должна сознаться, что мне очень не хотелось уезжать. Тем не менее и главным образом для того, чтобы заставить великого князя решиться на отъезд, я попросила свидания со всемогущим Керенским. Он, извиняясь, ответил мне, — единственный раз он был вежливым, — что он слишком занят и не может сам прийти ко мне, но что он примет меня в Большом Царскосельском дворце. Порядочно взволнованная, я прошла в комнаты, в которых раньше жил министр двора граф Фредерикс с женой и куда я часто ходила. Некто вроде адъютанта, с длинными, сальными и приглаженными волосами, в пенсне и с флюсом, завязанным носовым платком сомнительной чистоты, встретил меня и провел в рабочий кабинет. Я ждала в течение пяти минут. Наконец, показался Керенский и непринужденным, фамильярным тоном попросил меня сесть… Я немедленно изложила причину своего визита. «Я пришла, — сказала я, — просить вас позволить нам уехать из России: вел. кн. Павлу, нашим детям и мне». – «Уехать? — резко спросил Керенский: — Куда?» — «Во Францию, где у нас есть дом, друзья и где мы еще сможем быть счастливы»… – «Нет, — ответил он, — я не могу разрешить вам уехать во Францию. Что скажут Советы рабочих и солдатских депутатов, если я позволю уехать великому князю, бывшему великому князю, — тотчас же поправился он. — Вы можете ехать на Кавказ, в Крым, в Финляндию, но не во Францию» — «Значит, мы вам нужны?»— спросила я. – «О, что касается меня, то я вас отпустил бы хоть сейчас, но что скажут Советы?» …

Отъезд (царской семьи в Тобольск – прим. СДГ) был назначен на час ночи с 31 июля на 1 августа. Керенский суетился и бегал, приказывал подавать поезд и отменял приказание, проявляя свою обычную бестолковость. Государь и его семья попросили придворного священника отслужить молебен и, поцеловав в последний раз икону Пресвятой Девы, принесённую для этого из церкви Знаменья, сидели, одетые, терпеливо ожидая часа отъезда. … Наконец, в шесть часов утра Керенский с важным видом объявил, что «всё готово». Царская семья села в какой-то автомобиль, потому что прекрасные царские машины обслуживали представителей Временного правительства, и проехала от Александровского дворца к царскому павильону между двумя шеренгами революционных солдат. По своей великой доброте государь, у которого тогда было немного денег, приказал дать от себя по пятьдесят копеек каждому из них за то, что их потревожили ночью. А их было там несколько сот человек…

Дети Николая Романова под арестом в Царском селе. 1917 г.

Прибыв на вокзал, их величества заметили, что поезда у платформы не было, а он стоял так далеко на путях, что его едва было видно. Керенский объяснил этот факт как меру предосторожности. И бедная государыня с больным сердцем должна была идти в течение десяти минут по насыпи, увязая в песке. Подойдя к вагону — это не был уже царский вагон, — государыня не могла достать ступеньки, так велико было расстояние между ней и землей! Не могли даже подумать о том, чтобы принести складную лестницу для того, чтобы облегчить ей этот подъем! После больших усилий бедная женщина взобралась и, бессильная, всей своей тяжестью упала на площадку вагона. …

шести часов, желая поговорить кое с кем из своих в городе, я заметила, что ручка телефона вертится без малейшего сопротивления. Никто не отвечает. Полагая, что аппарат испорчен, я иду к телефону в прихожей: тот же результат. В этот момент я вижу входящим полковника Машнева. … Он вызвал нас, великого князя и меня, и с печальным и испуганным видом объявил нам, что им получен приказ Временного правительства держать нас под домашним арестом. На наш естественный вопрос: «Почему?» он поднял руки к небу, пожал плечами и сказал: «Почему? Знают ли они сами, почему хотят того или другого? Это полный хаос. Керенский положительно сошел с ума. Отдано распоряжение обрезать провода ваших телефонов, и взвод солдат придет сегодня вечером нести караул и занять все выходы из дворца. Специальный комиссар приедет сегодня к девяти часам вечера, чтобы объявить о вашем аресте». …

Павел Александрович и Ольга Валериановна

Наше заключение длилось семнадцати дней — с 27 августа по 13 сентября. Пока мы сидели в комнатах, нас оставляли в покое, и наша жизнь казалась совершенно не изменившейся. Но как только мы хотели пошевельнуться, пойти подышать свежим воздухом, начинались притеснения. Нам отвели для прогулок французский цветник перед домом со стороны сада. Единственная дверь, которая туда выходила, была открыта и охранялась большим количеством вооружённых часовых, так же как и аллеи, окружавшие цветник. Кузьмин начертил план сада, где мы могли свободно ходить. Один солдат, которого, видимо, забыли предупредить о том, что аллея, идущая вдоль ограды, входит в разрешенный круг, прицелился в меня из ружья за то, что я рискнула пойти туда. Я продолжала подвигаться вперёд, уверенная в своей правоте. «Ты не видишь, что ли, буржуйка, что я хочу стрелять в тебя?» — закричал он мне. – «Прежде всего, я запрещаю тебе называть меня на «ты», дурак», — сказала я и продолжала идти. Ошеломленный, он опустил оружие. …

Нас освободили, и было как раз время, чтобы бежать из Царского, так как это первое предупреждение означало, что даже великий князь Павел, который был когда-то таким популярным среди войск и которого до сих пор не тревожили, больше уже не был в безопасности… Увы, это был не единственный случай, который мы упустили! Мой сын Александр (от первого брака, прим. СДГ) привёл несколько преданных офицеров, предлагавших свои услуги, чтобы помочь нам бежать. Один из них, по фамилии Бриггер, которого я встречала у молодого Юсупова, по поручению своего начальника отыскал князя и сказал ему: «Ваше высочество, опасность для вас и вашей семьи становится с каждым днём все больше. Я умоляю вас выслушать меня и положиться на меня. Я — авиатор, и мой начальник, полковник Сикорский, — изобретатель «Ильи Муромца» (первый в истории многомоторный самолёт-бомбардировщик – прим. СДГ) — в курсе моих планов. Я спущусь ночью на одну из лужаек Царскосельского парка, которую мы с вами вместе выберем. Вы придете туда с княгиней, вашими детьми и небольшим количеством багажа. Аппарат мой — настоящая комната с двумя креслами. Через четыре часа мы будем в Стокгольме»… Великий князь печально посмотрел на него. «Милый друг, вы видите, что я тронут до глубины сердца, но то, что вы только что предложили мне, похоже на фантазии Жюль Верна! Каким образом хотите вы, чтобы мы исчезли и никем не были замечены хотя бы самые незначительные сборы? Ведь за нами следят, шпионят, слуги не спускают с нас глаз… Нас захватят на месте, и наша судьба, да и ваша также, будет еще более тяжелой, чем в настоящее время»…

… После октябрьского переворота конвой стал куда дисциплинированней, и обыски проводились четко, деловито, профессионально. Хотя мародерство не прекратилось и тогда. Ещё казалось, что можно что-то уберечь. 10 тысяч бутылок коллекционных вин общей стоимостью 10 миллионов франков, коллекция собиралась почти 40 лет: биньонский ликёр, мадера, портвейн, херес, бордо – большую и самую ценную часть вынесли из погреба и спрятали в разных помещениях дворца. Половину нашли при очередном обыске: солдаты пили, сколько могли, остальное били и выливали в клумбы, в сточную яму. К яме сбежались жители Царского села, вычерпывали вместе с грязью и осколками бутылочного стекла»

Вторая революция. Большевики

На этом прервём цитирование воспоминаний. Дальше события понеслись бешеным аллюром к трагическому финалу, и стоит ускориться в изложении этих событий.

Когда из ВЧК пришло распоряжение всем членам семьи Романовых явиться на Гороховую, 2. Ольга волновалась исключительно за мужа. Сына Бодю отпустила в Петроград с лёгким сердцем – он ведь был Палей, не Романов, казалось, ему ничего страшного не грозит. А вот для Павла Александровича раздобыли справку о том, что он тяжело болен (он действительно был нездоров, а через несколько дней разболеется всерьёз). Но плохо они знал большевиков! Председатель Петроградской ВЧК Урицкий, допрашивавший Бодю, сказал: «Предлагаю вам раз и навсегда отречься от вашего отца. Подпишите соответствующую бумагу. Не подпишете – придется подписать другую». Владимир, разумеется, выбрал другую. О том, что его отправляют в ссылку. Сначала в Вятку, оттуда перевели в Екатеринбург. Бодя писал домой, что каждый день ходит мимо Ипатьевского дома, где держат взаперти государя с семьей. Что окна второго этажа заклеены газетами, чтобы пленники не выглянули и их никто не увидел. Потом Бодю с ещё семерыми членами царской семьи (Елизаветой Фёдоровной, вдовой московского генерал-губернатора и родной сестрой царицы, Сергеем Михайловичем, одним их двух гражданских мужей Кшесинской) увезли в Алапаевск. И оттуда они бесследно исчезли. В газетах сообщалось, что Алапатьевские арестанты бежали – и Ольга Валериановна возносила хвалу Господу за столь чудесное спасение сына.

Супруги великий князь Павел Александрович, княгиня Ольга Палей и их сын Владимир, по-домашнему Бодя

Павла Александровича мнимая болезнь тоже, конечно, ни отчего не уберегла. За ним пришли. И увезли в тюрьму на Шпалерную.

«Я последовала совету знающих друзей и спустя три дня после ареста мужа добилась приема у Горького в его роскошных апартаментах на Кронверкском проспекте, 23, — пишет княгиня Палей. — Он слёг с бронхитом и заранее извинился по телефону, что примет меня в постели. Прихожу, вхожу к нему в спальню. Вон он, злой гений России. Вернее, дух-искуситель, потому что и впрямь умел со слезой описать нищету народа и тиранию самодержавия. Горький лежал: бледный, волосы сосульками, не круглом лице сильно выступают скулы, вислые усы застят большой толстогубый рот. Этакий русский мастеровой. У постели – Шаляпин, широколицый, красный, бритый. Некогда сия знаменитость успешно дебютировала в «Борисе Годунове» Мусоргского в «Париже», у нас в Булонь-сюр-Сен. Шаляпин холодно поздоровался и, пока говорили мы, не проронил ни слова. Просила я, разумеется, об одном: помочь освободить великого князя. Горький обещал поговорить с Урицким, хотя и сказал, что будет трудно.

Я встала уходить. Шаляпин пошел за мной в прихожую. И вмиг преобразился. Стал общителен, ласков, взял мои руки в свои, покрыл их поцелуями и сказал:

— Княгинюшка моя, давайте-ка свидемся. Можно мне к вам завтра? Хочу показать, что Шаляпин не свинья неблагодарная и помнит доброту великого князя.

Действительно, на другой день он пришёл к Марианне (дочери Ольги Валериановны от первого брака – прим.СДГ), выпил бутылку мадеры и посулил золотые горы. Большевиков крыл на чем свет стоит. …

Ещё несколько раз я ходила к Горькому в надежде на его помощь Павлу. Я знала, что по его поручительству Бокий освободил князя Гарвиила. Вот и нам бы так. Горького я о том же молила. Оказалось, напрасно.

При мне оба раза заходила подруга Горького, Мария Фёдоровна (Андреева, звезда МХТ: роковая любовь Саввы Морозова – прим.СДГ). Разодета в пух и прах, в жемчугах и соболях с ног до головы и всё ещё статна Провинциальная актриска на ролях герцогинь. Ленин с Луначарским назначили её директоршей всех их красных театров. Смех и слёзы было смотреть, как пресмыкались перед ней императорские актёры!» (тут я бы от себя заметила, что оценка Ольги Палей очень характерна. Петербурженка, честолюбивая, прорвавшаяся в высшие круги. Она слишком любила всё императорское, чтобы осознать очевидность: императорские театры в подмётки Московскому Художественному не годились – прим. СДГ). …

Урицкий, председатель Петроградской ВЧК

Так начались самые страшные дни в её жизни. Впрочем, впадать в отчаяние было некогда. Предстояло ещё спасти младших дочерей. Друзья взялись переправить их в Финляндию. Часть пути девочки проделали в вагоне для скота. Ещё часть — и значительную! — пешком по глубокому снегу. «Две версты оказались пятнадцатью. … Девочки еле шли. Валенки вязли в мокром снегу. Гершельман (капитан белой армии, взявший на себя обязанность спасти детей великого князя — прим.СДГ) и мужик-вожатый несли чемоданы, но всё равно каждые четверть часа дети падали от усталости и жадно ели снег. Даже просили капитана бросить их — сил идти дальше у них не было. И всё ж они шли, вспомнив, что иначе навредят арестованному отцу. Подошли к большому ручью, лёд на нём таял. Как переправиться? Швед, видно, спортсмен, лёг поперёк, изобразил мостик. Женщины — по нему».  Ладно, главное — спаслись.

Тем временем княгиня каждый день носила корзины с продуктами своему узнику — ей выдали пропуск в связи с болезнью князя и переводом его в тюремную больницу. «Перебравшись на Фонтанку, я по-прежнему носила Павлу еду. Готовила её стряпуха-мастерица. … Павлу всё было вкусно. К несчастью, добираться до больницы было ещё дольше, и я еле таскала ноги от слабости. Близилось Рождество. Старалась я не вспоминать былые рождественские веселья. В Сочельник сходила в Казанский собор. В храме вопреки, а может, благодаря большевистской чуме было особенно торжественно. Потом я навестила матушку, с которой из-за больничных своих дел виделась редко. … Она, между прочим. сказала мне:

— Приснились мне третьего дня два креста… А, кстати. какими крестами был пожалован Павел?

— Ах, маман, да всеми на свете. И французским Почётного легиона, и Благовещенским, и Георгиевским, у него два ящика наград. Уж не знаю, что тебе снилось.

— Говорю тебе, кресты. Но нет, не эти.

Разговор оставил во мне неприятное чувство.

На другой день было Рождество и очередное свидание. Прихожу. В больнице переполох. На лицах тревога. Начальник сообщает мимоходом:

— Меня уволили. Я, якобы, миндальничаю с арестованными. Вместо меня теперь три комиссара из Дерябинской тюрьмы. Увидите, что за птицы.

Ольга Валериановна

Я предъявила часовому пропуск и вошла к мужу. Павел уже в курсе и комиссарскую троицу повидал. За час до моего прихода случилась странная сцена. Дверь мужниной палаты распахнулась. Вошёл один из комиссаров с сигарой во рту. Встал и уставился на великого князя. Зрительную память муж мой имел прекрасную, от отца своего, императора Александра II, и тотчас узнал в комиссаре бывшего матроса. Матрос этот прежде находился при царевиче Алексее, помогал царевичеву дядьке, матросу Деревенко. Ныне бритый и по моде лондонской одетый, напомаженный и в краденный кольцах, он был уверен, что никто его не узнает. К великому князю явился он поглазеть.

— Ну здравствуй, Жиленко, — сказал великий князь, — как поживаешь?

Обращение на «ты» испугало комиссара. Понял он, что узнан. Тотчас вынул он сигару изо рта, спрятал за спину и, не отрывая глаз от Павла, пятясь, молча вышел из палаты.

Не успели мы поговорить и четверти часа, как вошел без стука здоровенный детина с двумя солдатами. Был но уродлив, плохо выбрит, косоглаз и ряб.

— Кто такая? Как вошла сюда, — крикнул он мне.

— Я жена Павла Александровича. Вошла по пропуску из чека.

Детина взял у меня пропуск, посмотрел и сказал грубо: Просрочен. Он до первого декабря. И потом, согласно новому приказу все пропуска обновляются раз в неделю. Вон отсюда. …

-Товарищ комиссар, умоляю вас, позвольте сегодня остаться! Я так устала! И вообще, я больна. А сегодня Рождество.

— Какое ещё Рождество! Все праздники отменяются. У нас только советское 7 ноября и пролетарское 1 Мая.

Я, не выдержав, зарыдала.

— Ладно, так и быть, сиди двадцать минут, но тут будет часовой

Детина подозвал солдата, толстого олуха с винтовкой, велел встать рядом с нами и вышел. Едва затихли в коридоре шаги, олух превратился в разумное существо. Разумный сказал:

— Спятили они, что ли? С какой стати мне подслушивать? А раз он ушёл, так и я отойду и постою за дверью.

Не прошло и пяти минут – за дверью крик. Детина вернулся проверить, как исполняется его приказ.  Увидев часового в коридоре, он впихнул его обратно в палату:

— Ах, вот оно что! Ах, господа буржуи желают сидеть вдвоём! Так-так! А ну-ка, выдьте отседа, гражданка! …

Я бросилась к мужу, мы поцеловались долгим, мучительным поцелуем. В последний раз.

Было 25 декабря 1918 года. …

Новый пропуск я, как ни хлопотала, не получила. … Горький стал со мной холоден, но пришлось снова идти к нему с мольбами. Я согласилась заплатить миллион за Павлову свободу. Думаю, часть этих денег Горький также рассчитывал прикарманить. Он обещал, что числа 10-12 января, по старому стилю, поедет в Москву к Ленину ходатайствовать об освобождении великих князей, всех четверых (в тюрьме на Шпалерной сидели трое: братья Николай и Георгий Михайловичи и их кузен — Дмитрий Константинович – прим. СДГ). …

Меж тем я упорно таскала в больницу корзины с едой, а вдобавок пошла ещё на Шпалерную в надежде выклянчить пропуск на свидания. … За письменный столом сидел чернявый злой коротышка. Фамилия его была Васильев. Когда я назвалась и объяснила дело, он так и вскинулся:

— И по-вашему, жене Романова сделают исключение? Свидания запретили. Другие жёны терпят. Потерпите-ка и вы.

— Но мой муж нуждается в уходе. Он очень болен.

— Очень больных, — прорычал он, — надо расстреливать. …

Горький и Андреева

Во вторник 15 (28) января прихожу в больницу с корзинами. Великий князь передал мне вчерашнюю посуду и написал в записке, что очень болит голова. … Пока я читала записку подъехал мотор, выскочил оттуда солдат. Я не обратила внимания, отправилась восвояси. Потом я узнала, что приезжали за Павлом.

Взяли его на Гороховую, на смерть.

В тот же день перед ужином получаю записочку от молоденькой сиделки.

«Его повезли на Гороховую с вещами. Наверное, освободят. Скорее хлопочите».

Поев, я помчалась к Горькому. А он в Москве, ожидают его в четверг утром, 17 января. Значит, решила я, всё хорошо. …

В одиннадцать я поднялась к себе, закуталась в шубу и заснула. Вдруг в три ночи прсыпаюсь ни с того ни с сего. Явственно слышу голос:

— Я убит. …

После кошмарной ночи в четверг к одиннадцати явилась я с корзинами на Гороховую. Стояла длинная очередь. Люди принесли передачи. Дежурный солдат, принимавший продукты, сказал мне:

— Павел Александрович Романов здесь больше не числится. Утром Романовым уже принесли три корзины. Никого из них в списках нет. …

На остров шёл битком набитый трамвай. Кое-как влезла. Одна добрая душа убрала ногу, дав место втиснуть корзины. Через час прибыла в проклятую больницу в последний раз.

— Ага, опять гражданка Палей! – оскалился вчерашний начальник. – делать вам, что ли, нечего? Идите на Гороховую или ещё куда подальше. …

В половине девятого утра, едва согрела я на буржуйке вчерашний кофе, вошёл бедный Сен-Совер (граф, французский дипломат – прим.СДГ).

— Доброе утро, Арман, — сказала я. – Как вы рано. Это вместо вчерашнего вечера?

На вопрос Сен-Совер не ответил.

— Послушайте, — сказал он вдруг, — вы не знаете, где теперь павел Александрович? Неспокойно мне. Очень неспокойно, — повторил он. … Вам надо поговорить с мадам Горькой. Она народный комиссар, должна знать.

Слетели мы на второй этаж. Я бросилась к аппарату. Ещё минута, и мадам народный комиссар берёт трубку.

— Мария Фёдоровна, — говорю, — я безумно волнуюсь! Спрашиваю у всех, бегаю, с ног сбилась! Заклинаю, скажите, где мой муж? …

— Но вашему мужу ничто не угрожает, — говорит она. — Через два часа, в одиннадцать, приедет из Москвы Алексей Максимович, привезёт освобождение всем.

— Но ведь, говорят, их куда-то забрали. Говорят, случилось худшее.

— Что за глупости, — возмущается она. — Наше правительство никого не накажет зря. Советский суд самый справедливый. Даю вам слово, что с вашим мужем всё в порядке.

Сен-Совер, стоявший с другой трубкой, сказал мне:

— Слушайте, ей же видней. Раз она говорит, что с ним всё в порядке, так и быть, скажу. Сегодня в газете я прочёл, что их расстреляли утром, всех четверых.

Я упала на стул. Поняла, что это правда. …

Подробности злодеяния узнала я много позже, в Финляндии, отдоктора Мальцева, бывшего в больнице при Павле. …

Один старый тюремный служитель, видевший казнь, рассказал о ней Мальцеву, поклявшись всеми святыми, что именно так и было дело. В среду Павла, одного, привезли на Гороховую и продержали до десяти вечера. Потом объявили. Что увозят без вещей. С Гороховой привезли в петропавловку. Трёх других великих князей доставили со Шпалерной. Всех вместе отвели в подвал Трубецкого бастиона. В три ночи солдаты, по фамилии Благовидов и Соловьев, вывели их голыми по пояс и привели к собору, что в центре крепости на Монетной площади. Тут оказалась яма – общая могила, где уже лежало тринадцать трупов. Поставили великих князей на краю и открыли по ним стрельбу. За миг до выстрелов служитель слушал, как великий князь Павел произнёс громко:

— Господи, прости им, ибо не знают, что делают. …

[Прошло шесть дней с известия, что великий князь Павел убит]. В четыре пришёл молодой человек в свитере и валенках. Лицо его показалось мне знакомо. От недавнего шока, однако, я ничего не помнила.

— Простите, — говорю, — кто вы?

— Граф Шувалов. Павлик Шувалов. Я был шафером на свадьбе вашей дочери Марианны в октябре 17-го и приезжал к вам в Царское. … Я приехал из Стокгольма. …Завтра в пять я уеду. Вам здесь тоже делать больше нечего. Дочери в Финляндии. Сен-Совер очень просит вас ехать к ним. …

От души я благодарила молодого и милого графа Шувалова. Условились мы, что на другой день в шесть вечера он заедет за мной. …

Наконец, прощание. Марианна, в чём была, выскочила н амороз помахать мне. Минус двадцать семь градусов, а она без пальто и без шапки.

Шувалов и я с чемоданом сели в сани, и лошадь потрусила. Ехали. Ехали. Холод пронизывал до мозга костей. Когда пересекали Неву, я оглянулась на Петропавловку, чёрную скорбную крепость. Сердце моё, свет очей моих похоронен в ней! Без горностаевой, с пурпурным подбоем, мантии, без короны, увенчанный терновым венцом, лежит любимый в общей могиле рядом с ворами и убийцами. За счастье заплатила я дорогой ценой.

К восьми вечера мы прикатили на остров, оконечность коего была некогда излюбленным местом весёлых прогулок. Извозчик остановился у бывшего яхт-клуба (между прочим, весьма символично. Императорский Петербургский яхт-клуб был до революции был привилегированным заведением, в котором состояли великие князья и их сослуживцы по гвардии, потомки аристократических родов. Закрытый клуб, состоявший из людей, чьи интересы не выходили за рамки спорта, великосветских развлечений и любовных интрижек – но которые, однако, были единственными людьми в огромной стране, имевших хоть какое-то политическое влияние. Хотя, конечно, и их возможности повлиять на единственного человека, принимавшего все решения, были весьма ограничены – прим. СДГ). Несколько метров шли пешком. Ноги проваливались. Снег был чуть не по пояс и набивался в валенки. Подошлик хибарке. Граф свистнул условно, и дверь тотчас открылась. Вошли в душную тёмную кухню. С ветра и мороза не хватало воздуха. Шувалов провёл меня в комнату и представил сидевшей там даме по фамилии Андреевская. Была она замужем за артиллерийским офицером и пробиралась к мужу в Финляндию. Ехать должна была с нами. Пять минут спустя вошёл свирепого вида тип, контрабандист, и вручил Шувалову два браунинга. Тот сунул их в левый и правый карманы пиджака. Затем посадили нас с дамой в низенькие санки на сено, задом к лошади. Чемодан я прижала к ногам. Контрабандист правил. Андреевская сидела спин в спину с ним, я — с графом, спиной привалясь к нему. Всех нас вместо с лошадью покрывала белая простыня, зачем – я поняла позже.

Часам к девяти достигли Финского залива. Спустились на лёд. Резкий ветер, мороз уже за тридцать, снежные вихри. Вожатый-контрабандист рад-радёхонек: так безопасней. Ещё два часа – и к одиннадцати я изнемогла окончательно. Две пары шерстяных чулок и валенки не греют. Ноги замёрзли и онемели. Прошу остановиться, слезаю с саней, ступаю в санный след. Еле иду. Борозда не ровна. Что ни шаг, спотыкаюсь, падаю. Лицо залепляют снег и ветер. И не спасает оренбургский пуховых платок. Сдаюсь, опять сажусь в сани. Около полуночи видим кронштадтские башни. Они ярко освещены огнями. Вдруг нас самих ослепляет свет. Резко остановились. Похожи на ледяную глыбу. Глыба огромна, неподвижна, освещена. Потом свет съехал. Опять темно. И поняла я, зачем нам белая тряпка. Как только миновали Тотлебенский форт, Шувалов перекрестился:

— Уф, пронесло. К вашему сведению, большевики этим светом высматривают беглецов. Кого ловят, расстреливают на месте. …

Девочки о моем приезде не знали. … Сердце заколотилось. Я сняла шляпу с чёрной вуалью, чтобы не испугать дочек, и тихонько открыла дверь. Они сидели во второй комнате. Сейчас я нанесу им удар. Жизнь бы я отдала, чтобы не делать этого. Заслышав шаги, они оглянулись и бросились ко мне с радостным криком:

— Мама, мама приехала!

Через мгновение Ирина спросила:

— А папа? Где папа? Почему его нет?

Задрожав и прислонясь к двери, я ответила:

— Папа болен. Очень болен.

Таша заплакала. Ирина побледнела. Глаза её заблестели лизорадочно. Побелевшими губами она закричала:

— Папа умер!

— Папа умер, — повторила я шёпотом, и обе бросились мне на шею. …

Владимир Палей, подававший надежды поэт

А болезнь моя … с каждым днём прогрессировала. Чуть ли не силком доктор отвёз меня в Выборг, к профессору Гранбергу. …Гранберг продержал меня у себя три недели, окружив заботой и вниманием самыми трогательными. Дела мои шли на поправку. Всё чаще стала я вспоминать о детях. У меня есть Владимир! С ним я могла б ещё радоваться жизни. Слух о наших алпатьевцах ходил страшный, но я не верила, я надеялась. Тем более, болтали то одно, то другое. … Но я была уверена, что моё горе – и так уже предел, что больше уж ничего не случится. В Раухе, куда вернулась я 25 марта 1919 года, меня ждало письмо от великой княгини Елизаветы Маврикиевны. Матери погибших в Алпатьевске князей Иоанна, Константина и Игоря. Писала она мужественно и деликатно, но это не смягчило удара. Великая княгиня прислала мне копию письма генерала Нокса, вступившего в Алпатьевск с англичанами и чехословаками … Вот письмо это:

«Арестованных привезли из Вятки в Екатеринбург. В Вятке надзор был не строг, и они могли бежать, но сочли, что связаны словом. Из Екатеринбурга же оправили их в большевистский Алпатьевск. Ночью привели всех в местную школу. Дом был гол и грязен. Спали на скамьях. На другой день доставили замызганные койки из соседнего лазарета. Князья отмыли их, вымыли всё и отскребли пол. 4 917 июля) ужин им принесли в шесть вечера, предупредили. Что сейчас их повезут, куда и зачем, не сказали, велели, однако, вещи не брать. Посадили в повозки и отвезли за двенадцать километров в лес. Теперь они знали, куда и зачем едут, и всю доргу до угольной шахты пели. Первой спустили в шахту великую княгиню Елизавету Фёдоровну. Великий князь Сергей Михайлович оказал сопротивление и был убит выстрелом в голову. Остальных скинули живыми. Вслед каждому летели дрова и камни. Потом бросили кучу динамита, впрочем. не взорвавшегося – потому и нашли тела. Я видел фотографии трупов: сомнения исключены. В школе выбили стёкла, чтобы создать видимость побега». …

До письма я ещё жила надеждой. Теперь всё было кончено. Я подняла и понесла свой крест»…

История, конечно, на этом не закончилась. Ольга Палей ещё пожила. Её дети и дети Павла Александровича от первого брака — Дмитрий и Мария — ещё успели её удивить. Сначала я планировала поместить главу о них прямо здесь. Но… Драмы из мира «от-кутюр» после высокой трагедии? Там на сцене появляются и Коко Шанель, и Антуан Сент-Экзюпери, и Грета Гарбо… Стоит ли после черного силуэта Петропавловки? Пожалуй, даже для разностилья Ольги Валериановны Палей, она же Пистолькорс, она же Гогенфельзен (девичью фамилию Карнович уж не берём) — несколько слишком. В общем, об этом — лучше в другой раз.

А вот что с домом — об этом стоит упомянуть. Музей там продержался недолго (всё-таки не очень понятно было, что там демонстрировать в качестве музейной ценности. Консоли «под Версаль»?).  Вот дом дом партийного просвещения им. С. М. Кирова — этому заведению роскошная подделка интерьеров подходила в самый раз. Вот только фасад подвергся жестокой перестройке. Лепной декор за ненадобностью и сложностью в ремонте был ликвидирован. Мансарда, придававшая дворцу французский вид, была перестроена в скучный третий этаж. После этого ничего уже не оставалось, как придвинуть к фасаду портик с колонами — это уже выглядело как совершенно логичный ход. И — вуаля! Оригинальный дом княгини Палей превратился в заурядную классицистическую усадьбу, да ещё и со всеми признаками, что классицизм-то — сталинского разлива. В итоге довольно большой по размеру дворец в Царском (и тем более, за его пределами) практически неизвестен. В довершение бед, его ещё и обнесли глухим синим металлическим забором. И всё-таки, гуляя по Царскому, мы его там разыскали. Это стоит сделать просто в память о событиях, случившихся там 100 лет назад…

Ирина Стрельникова #экскурсии по Москве

Княгиня Ольга Палей в эмиграции

10 thoughts on “Великий князь Павел Александрович и Ольга Палей: расплата

  • 08.11.2017 в 15:05
    Permalink

    Огромная вам благодарность за столь интересный материал, прочла с большим удовольствием!

    Ответ
    • 08.11.2017 в 16:48
      Permalink

      И вам спасибо на добром слове. -) Материал большой, не слишком востребованный (имена героев не на слуху у публики, вот и не все читают). Но мне важно было это написать. История меня саму сильно зацепила.

      Ответ
  • 19.02.2018 в 12:45
    Permalink

    Замечательный рассказ, большое спасибо!
    Исправьте, пожалуйста, несколько опечаток:
    «Дмитрия Павловича мнимая болезнь тоже, конечно, ни отчего не уберегла. За ним пришли. И увезли в тюрьму на Шпалерную.» — Павла Александровича.
    «Его маленькие дети — великий князь Дмитрий и великая княжна Ирина — были отправлены в Москву к брату Сергею, подальше от скандала.» -великая княжна Мария.

    Ответ
  • 27.12.2018 в 16:23
    Permalink

    очень-очень интересно написано.читала не отрываясь.спасибо.

    Ответ
  • 10.02.2019 в 18:31
    Permalink

    Очень интересно…тем более сейчас собираю материалы по Павлу Александровичу,ведь наш город назван в честь его….Павлодар. А многие уже это забывать стали…

    Ответ
  • 09.06.2019 в 08:52
    Permalink

    Расскажите так же подробно, как жили простые люди при этих интеллигентных господах. Я сравню с рассказами своего деда, который в 1917 году остался старшим в семье, ему на тот момент было 12 лет. Пятеро детей остались сиротами. Родители умерли от голода и болезней.И не надо говорить что они были бездельниками и лентяями.

    Ответ
  • 06.11.2019 в 23:29
    Permalink

    Очень интересно! это продолжение судеб после прочтения книги Марии Павловны, дочери великого князя. А ее судьба интересно связана с Калининградской областью. В городе Инстербург (ныне Черняховск) она была сестрой милосердия вместе с Еленой Сербской. там на здании школы, где был госпиталь, есть памятная доска.

    Ответ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *