Хитрое устройство дома Наркомфина, что такое авангард и как министр финансов стал архитектором (Новинский бульвар, 25)
На заходном фото — легендарный дом Наркомфина каким он был построен в 1930 году, каким он должен быть и каким, возможно, станет после реставрации, которая недавно началась и закончится года через два. Пока же творение архитекторов Моисея Гинзбурга и его ученика Игнатия Милиниса выглядит куда хуже.
А ведь авангардная архитектура — это то, чем мы можем по праву гордиться. Вообще, объективно говоря, архитектурное новаторство — не самая сильная наша сторона (в отличие, скажем, от литературы или балета). Почти все лучшее, что построено в России, за исключением редких и кратких всплесков вроде Баженовского романтизма, построено или архитекторами-иностранцами (начиная от соборов XII века во Владимире, Московского Кремля и храма Василия Блаженного, кончая дворцами Петербурга и его окрестностей), или нашими, но воспроизводящими (иной раз — блестяще воспроизводящими) европейскую традицию. И как бы ни любили мы, скажем, московский модерн, всё-таки приходится признать, что скорее это он испытывал то франко-бельгийское, то австрийское влияние, нежели наоборот — во Франции или в Австрии строили, ориентируясь на Шехтеля или Кекушева. И потому трудно представить себе иностранца, который специально поедет в Москву смотреть модерн. А вот авангард — запросто. И, в частности, дом Наркомфина. Потому что с середины 20-х и до 1934 года Россия переживала короткий, но бурный период, когда именно мы диктовали архитектурную моду и были, можно сказать, в авангарде авангарда. И дом Наркомфина — замечательный тому пример.
Из воспоминаний дочери заказчика и отчасти соавтора проекта — наркома финансов Николая Александровича Милютина, Екатерины Николаевны Милютиной: «Уже входя во двор и видя его [дом] издали: белый, на чёрных колоннах, с голубыми лентами стекол, в которых отражалось небо, с цветами над окнами, с кирпично-красным «трубами» на крыше, с его изумительными пропорциями, — я чувствовала радость, подъём. Нижний коридор (на втором этаже) был всегда таинственно-полутёмным с рядом дверей, ведущих на балкон-галерею, по которому так здорово было бегать, играть, прячась за колоннами, с которого так заманчиво было прыгать в снег с замирающим от ужаса сердцем.
Верхний коридор, наоборот, был светлым, радостным: белый, с рядом чёрных и белых дверей, он казался солнечным даже в пасмурные дни. Две широкие лестницы соединяли улицу и коридоры. Эти лестницы с деревянными перилами, площадками и скамейками, на которых поверялись самые сокровенные тайны и рассказывались страшные истории, вели на крышу. Крыша – место детских игр с закоулками и потайными местами, с винтовой лестницей, на которой устраивались соревнования: кто быстрее и больше раз поднимется и спустится так, чтобы не закружилась голова. Лестница приводила на солярий, на котором захватывало дух от высоты. От того, что перила из труб были совсем прозрачными, казалось, их нет, ветер дунет посильнее, и ты улетишь вниз. … Видно оттуда было очень далеко – особенно на запад (до Кунцева) и на юг (до Новодевичьего монастыря). А утром и вечером был слышен бой кремлёвских курантов».
Устройство дома
Нарком финансов Николай Милютин, затевая строительство ведомственного дома для своих сотрудников, сформулировал техзадание архитекторам так: «Жилая ячейка должна днём служить как кабинет для работы и индивидуального отдыха, а ночью как спальня. Человек будет проводить в этой ячейке около половины своей жизни. Отсюда вытекает требование особого внимания к вопросам эстетики и гигиены при оборудовании и окраске жилых ячеек. Все достижения современной архитектуры и прикладного искусства должны быть мобилизованы для создания здоровой и радостной жизни человека. Как можно больше света, воздуха, веселой радости, простоты. Широкие освещённые прямым светом коридоры и лестничные клетки. Сквозное проветривание и двухсторонняя освещённость всех без исключения квартир. Недопустимо устройство каких бы то ни было помещений, не освещаемых дневным светом».
И архитекторы-конструктивисты Моисей Гинзбург и Игнатий Милинис нашли весьма оригинальное планировочное решение, отвечавшее поставленной задаче. Собственно, самое интересное в доме Наркомфина не снаружи, а внутри. И это именно планировка! Давайте рассмотрим жилую ячейку типа F (по большому счёту, это, конечно, квартира, но уж больно необычная, так что лучше придерживаться терминологии авангарда и называть так, как называли создатели). И прежде, чем говорить о глубоком социально-философском смысле всего этого, нужно разобраться в том, как ячейка устроена. То есть прежде, чем понять: зачем, обсудим: как.
Чтобы попасть в жилую ячейку типа F, надо войти в единственный подъезд и подняться на, условно говоря, второй этаж. «Условно» — потому что этажность в доме Наркомфина — вопрос сложный. Два общих коридора, куда можно выйти с лестницы, и в этом смысле этажа два. Но уровней — пять (и это ещё не считая нулевого этажа, образованного достроенными много позже стенами, закрывшими пустое пространство под домом, который изначально вовсе не стоял на земле, а возносился над ней на «ножках»-столбах). И, строго говоря, второй общий коридор — на четвертом этаже. Во всяком случае подниматься туда надо по восьми лестничным пролетам (на рисунке 1 — красный зигзаг). Уровень интересующих нас ячеек типа F (а их всегда пара: верхняя и нижняя) на схеме обозначен пересекающимися зелёными и красными овалами (зелёным — верхняя ячейка, красным — нижняя). Синим же обозначен уровень ячеек типа К. Только не паникуйте, сейчас мы постепенно разберёмся со всем этим. А пока просто полюбуйтесь, как это выглядит.
В обе ячейки F — и нижнюю, и верхнюю, попадают из того самого верхнего общего коридора. В нём с одной стороны столбы и окна (что за столбы — ещё поговорим), с другой — стена, и в стене двери, попеременно чёрные и белые. Чёрная ведет в верхнюю ячейку, и, если её открыть, нужно будет подняться по внутренней лестнице на 1,125 м в жилую зону. А белая дверь ведёт в нижнюю ячейку, и за ней расположена внутренняя лестница, ведущая на 2,25 м вниз.
Разный цвет дверей нужен для цветовой навигации, и раньше, пока сами стены не выкрасили в белый цвет, а они были серыми, это работало ещё лучше, сейчас белое на белом несколько теряется. Вот он, общий коридор на рисунке 2 — обозначен красным овалом. Зелёная черта — внутренняя лестница нижней ячейки, закрашенной розовым цветом (из общего коридора идти вниз). Синяя черта — внутренняя лестница верхней ячейки (из общего коридора идти вверх). Жёлтым закрашен участок лестницы верхней ячейки.
При этом каждая ячейка состоит из двух помещений: жилой зоны (на рис.3 помечены зелёной и синей звёздочками) и спального алькова (на рис. 3 помечены зелёным и синим треугольничками). Таким образом, когда идёшь по общему коридору, во всю его ширину под тобой чья-то спальня и над тобой чья-то спальня. Вход в нижнюю и верхнюю ячейки из общего коридора на рис. 3 помечен зелёной и синей стрелочками. Как мы видим, верхняя ячейка двухуровневая, спальный альков расположен выше жилой зоны. А вот нижняя ячейка — одноуровневая (и потому не так интересна, хотя по функциональности ровно такая же).
«Жилой блок», «ячейка», «спальный альков» и даже привычный нашему современному уху «санузел» (в жилых ячейках типа F он тоже есть) — все это слова из лексикона архитектурного авангарда 20-х годов. На фото — вид из жилой зоны на лестницу, ведущую в спальный альков. А справа внизу на том же фото через открытую дверь виден расположенный уровнем ниже общий коридор. Ещё правее угадывается ниша. В ней — как раз санузел, вернее, его половина — сортир. Душевая кабина — ещё одно изобретение авангарда и ещё одно его словечко — ровно над ним, на верхнем уровне, за жёлтой стеной, рядом с альковом.
Кстати, душевые кабины (тогда — просто очень маленькие душевые, примерно 1,5 на 1,5 метра, ровно размером с поддон на полу) были придуманы именно для дома Наркомфина и именно здесь впервые использованы. Сейчас нам трудно поразиться этому обстоятельству. Но попробуйте посмотреть на это глазами человека рубежа 20-х-30-х годов. В маленьких дешёвых квартирах никаких душей отродясь не было, мыться ходили в баню, и только отпетые буржуи имели у себя в домах ванны.
Что же касается высоты потолков, в жилой зоне она довольно большая — 3,5 м, а в общем коридоре , спальнях и душевых кабинах — 2,25 м. Но ведь это вспомогательные помещения. В спальне положено спать, и вы же не будете спать стоя. На вспомогательных помещениях можно и сэкономить и за счет них выкроить место для коридора, на который таким образом не нужно тратить лишние квадратные метры. Дом очень узкий, всего 10,5 м в ширину. Почему это важно — об этом чуть позже поговорим. Но вот высокий потолок жилой зоны и окно во всю стену создают ощущение простора и большого пространства, хотя метраж жилой ячейки типа F — всего 34 квадратных метра. Меньше, чем хрущёвка, хотя по восприятию комфортнее (не говоря уж о том, что дом Наркомфина построен за 25 лет до того, как хрущёвки начали разрабатывать).
Ячейка типа F была рассчитана на одного человека, максимум – на пару без детей. Но ниже уровнем — на первом (или лучше сказать — полуторном?) этаже дома Наркомфина расположены ячейки типа К — для семейных. Там метраж — ни много ни мало 78 метров. И они тоже двухуровневые, причём высота потолка в жилой зоне — 5 метров. На фото — вид со второго уровня на жилую зону ячейки типа К дома Наркомфина.
На рисунке 4 зеленым овалом выделено окно жилой зоны ячейки типа К (всего таких восемь). А красным и синим — окна парных верхней и нижней ячеек типа F (их по 16 сверху и снизу, то есть всего 32).
Но самое здесь, пожалуй, замечательное – остекление. Из-за большой площади остекления не возникает ощущения замкнутого пространства даже в маленьких помещениях — постоянно перед глазами небо. Тень от оконного переплета при вечернем освещении, падая на пол, дает замечательную супрематическую графику. Помещение освещено с двух сторон: хорошая инсоляция – важный момент для авангарда. К тому же, в 1930 году ещё не побеждён туберкулез. А значит, очень важно сквозное проветривание.
И из жилой зоны отлично просматривался спальный альков и наоборот. Очень комфортное ощущение открытого пространства, в маленькой спальне ты не чувствуешь себя запертым. Ну и, конечно, игра геометрических форм получается замечательная – это практически супрематизм, практически Малевич. Это всегда подчеркивалось окраской стен. Потому что если с фасада и в коридорах дом был решен в черно-белой гамме (белые стены и чёрные столбы), то в ячейках появляется цвет. Для разработки цветового решения архитектор Гинзбург пригласил немецкого специалиста школы Баухауз. И тот создал два варианта окраски стен: в тёплой гамме для одних квартир (желтый и охра) и в холодной (голубой и серый) для других. Каждая стена, каждый выступ были покрашены по-своему, что усиливало живописный эффект.
Точнее – эффект супрематической скульптуры. Архитектура авангарда не работает как живопись, а именно как скульптура – нет одной точки, откуда её можно смотреть. Это в классической архитектуре дома строятся вдоль красной линии, подходи с улицы да смотри на фасад. Архитектуру авангарда надо смотреть с движения, обходить с разных сторон – и тогда заиграют геометрические формы. Для авангарда важен принцип так называемого архитектурного променада. То же самое и внутри помещения – авангарду очень идёт двухуровневость, можно смотреть сверху и снизу, и будет разный эффект.
И всё-таки в жилой ячейке кое-чего не хватает по сравнению с привычными нам квартирами. Чего, спрашивается? Спальня есть, санузел есть, гостиная есть. Нет только кухни! На самом деле, кухня была. В стене жилой зоны прятался встроенный кухонный элемент. Столик при необходимости выдвигался вперед. Маленькая, конечно, кухонька, но самое необходимое оборудование имелось.
Причём небольшой размер кухоньки – это не из экономии места. Ведь и в 78-метровых ячейках типа К кухни 5-метровые. На рисунке 4 видно, что ритм больших квадратных окон двухсветных жилых зон разбивают маленькие окошки — это и есть кухни. Спрашивается, почему бы на 78-метрах не сделать бы кухню побольше? Это сделано абсолютно сознательно, тут принципиальнейший момент! Чтобы это объяснить, давайте поговорим о том, что такое вообще архитектурный авангард.
Авангард: философия архитектуры
До Первой мировой войны в архитектуре самым ярким явлением был модерн. Архитекторы модерна были не просто эстеты, они были великие новаторы. Прежде принцип проектирования так или иначе сводился к параллелепипеду, украшенному так или иначе в соответствии с текущей модой. Параллелепипед — городской особняк. Параллелепипед и два симметричных параллелепипеда по бокам — дом с ризалитами. Модерн же предлагает сложно-пространственную композицию, сочетание несимметричных разновеликих объемов разной формы. Кроме того, проектирование строится по принципу изнутри наружу (сначала проектируется внутреннее пространство, потом оно, как дерево, обрастает кольцами внешних стен). Дом в стиле модерн сдавался под ключ, с готовой мебелью. Всё, включая фурнитуру и сантехнику, придумывалось архитектором. Шикарный стиль! Но Первая мировая война убила шикарные стили. Если не сказать, что она убила и искусство как таковое. После газовых атак мир не мог оставаться прежним. Называют даже точную дату гибели старого искусства — 1915 год, когда был написан «Чёрный квадрат» Малевича, поставивший убедительную точку. Впрочем, вскоре выяснилось, что искусство — вещь живучая. И убито только старое, классическое искусство. Авангард – вот то, что пришло ему на смену. И некоторое время он прикидывался анти-искусством (это теперь нам уже очевидно, что никакого «анти» нет, и авангард — тоже искусство).
Итак, по всему миру пафос авангарда – отрицание искусства. В немецкой школе Баухауз заявляют: архитектура — вид дизайна. То есть это больше не искусство, в ней только функция и дизайн. Один из гениев авангарда в архитектуре Ле Корбюзье это формулирует так: «Дом – машина для жилья». На фото — макет жилой ячейки Ле Корбюзье в его павильоне Эспри Нуво на Парижской выставке декоративного искусства 1925 года.
Прототипом стала традиционная парижская студия художника — двухсветная мастерская с антресолью для спанья. Такие были нередки в парижских мансардах. Но никому не приходило в голову компоновать из таких многоквартирный дом. На иллюстрации в журнале «Эспри Нуво» (журнал издавал сам Ле Корбюзье) хорошо показана идея ячейки как элемента сборки дома.
Так что автор идеи жилых ячеек — не советские архитекторы, создатели дома Наркомфина, а Ле Корбюзье. Хотя именно Гинзбургу с Милинисом удалось скомпоновать ячейки в единый корпус самым оптимальным способом. Ле Корбюзье — прекрасный теоретик, он сформулировал 5 принципов конструктивистской архитектуры, с которыми согласились все. Но при всех его заслугах никак невозможно сказать, что советские архитекторы плелись у гениального Ле Корбюзье в хвосте. Вот на той же выставке 1925 года в Париже — советский павильон, построенный Константином Мельниковым:
Именно это стало сенсацией выставки, а не жилая ячейка Ле Корбюзье. Последняя вообще осталась незамеченной — до реализации своего проекта в Европе Ле Корбюзье пришлось ждать 30 лет. При этом, увидев Мельниковский павильон, он засобирался в Россию. Вот проект другого гения советского архитектурного авангарда — Ивана Леонидова: здание наркомата тяжелой промышленности.
Напоминает Москва-сити… Наследие авангарда интересно ещё и тем, что строить по разработкам советских архитекторов 20-х годов начинают только сейчас — когда, наконец, появилась техническая возможность реализовать всё это. Здание наркомата тяжпрома прекрасно. Одна проблема — его должны были построить на месте нашего любимого ГУМа. «Градостроительная хирургия», как это называл Ле Корбюзье. Дай волю авангардистам — от Москвы мало бы что осталось. Да, собственно, и сам Ле Корбюзье, когда приехал в Москву, пошёл к Кагановичу — тогдашнему председателю Московского горкома партии, и устроил страшный шум, кричал: что же вы, мол, не побоялись мир перевернуть, все старые устои порушить, а держитесь за свои развалины, историческую застройку. Снести все к чёртовой матери и построить заново (впрочем, Ле Корбюзье и в Париже так же предлагал сделать, вот поэтому его из Парижа и спровадили). Каганович принял соломоново решение: Москву на разрушение европейскому бунтарю не давать, но позволить ему построить что-то одно. Так возникло здание Центросоюза на Мясницкой, рядом с которым теперь стоит памятник Ле Корбюзье. Жаль, что ему одному из все архитекторов авангарда поставили памятник. Не Мельникову, не Ладовскому, не Гинзбургу…
Потому что, пока Ле Корбюзье только собирался после Парижской выставки в Москву, мастерская Гинзбурга уже построила первый дом, где была реализована идея жилых ячеек — на Гоголевском бульваре (1927-1929 гг.) А следом — дом Наркомфина (1928-1930 гг.). Потому что в СССР в 20-е годы спрос на архитектурный авангард был, это в Европе его не было. На той самой выставке декоративного искусства в Париже был представлен стиль, который тут же вошел в моду: ар-деко (именно так по-французски звучало название и самой выставки). Интересно, что во всём мире ар-деко опередило реализацию идей авангарда в архитектуре, только у нас всё вышло наоборот, и ар-деко стало переходной формой между авангардом и сталинской неоклассикой. В Ар Деко, к примеру, построены все первые станции московского метро («Парк Культуры», «Кропоткинская», «Аэропорт», «Маяковская» и так далее).
Но в 20-е годы ар-деко у нас появиться не могло. В отличие от Парижа, где после войны люди хотели красоты, хотели душой отдохнуть. В СССР отдыхать было некогда. У нас строилось новое общество, нам требовалось радикально новое искусство и радикально новая архитектура. У нас эпоха авангарда совпала с революцией. Пафос русского авангарда – не столько отрицание, не столько похороны старого искусства, сколько созидание нового, небывалого мира.
Потому-то русский авангард и самый крутой. Он не висел в безвоздушном пространстве чистого поиска, он имел надежную почву. Поиск новых форм в архитектуре шёл рука об руку с поиском новых форм жизни. Архитектору мало было построить дом – он строил новое общество, создавал нового советского человека. Вот уж у кого были амбиции инженеров человеческих душ!
Нет, конечно, были и чисто прагматические соображения у архитекторов авангарда. Как-никак в Москве — жилищный кризис. После переноса в Москве столицы сюда хлынула волна приезжих: это и новое чиновничество, и бежавшие от коллективизации крестьяне. Нужно было жилье. А какое жилье? До революции всё было понятно: одни ютились в бараках и казармах. Другие, кто мог себе это позволить, проживали как Филипп Филиппович у Булгакова: в семи комнатах. После революции Филиппов Филипповичей «уплотнили» — так появились коммуналки.
В этих коммуналках-то в 20-е годы появились первые стихийные коммуны. Просто под влиянием коммунистической идеи люди начали жить вскладчину. Правда, эта инициатива быстро сошла на нет: слишком много сразу возникло бытовых склок. Но архитекторы решили, что коммуны не прижились потому, что помещения были неподходящими. А если придумать подходящие помещения, то…
Вот тут-то на сцену и выходят авангардисты со своими невероятными, революционными идеями новой архитектуры и нового общества, которое должно жить по принципу коммуны. Появляется идея обобществления быта. Архитектор Иван Николаев строит дом-коммуну на нынешней улице Орджоникидзе – общежитие текстильного института.
Принцип архитектурного конструктивизма: сначала определи функцию помещения, потом проектируй. Это, впрочем, пришло из модерна, где тоже дом «рос» изнутри наружу. И вот Иван Николаев не здание строит, а придумывает образ жизни студентам. Спальные кабины — 6 квадратных метров на двоих. В них запрещено находиться днём, запрещено хранить личные вещи – да там и негде. Вся жизнь должна происходить в общественном блоке. Распорядок дня такой: утром все встали по сигналу, вынырнул из своих ячеек и по длинному коридору в пижамах направились на зарядку, потом — в душевые и только потом — к шкафчикам, где хранится личная одежда. Переоделись – и все дружно идут в столовую. Нужно постирать? Есть общественная прачечная. Для детей предусмотрен детсад. Весь быт механизирован и обобществлён! Возможно, сейчас идея детского сада, яслей и прачечной уже не очень поражает. Но надо понимать, что всё это — придумки эпохи авангарда, раньше ничего подобного просто не было. И архитекторы авангардисты специально обдумывали всё это, чтобы освободить женщину из кухонного рабства, чтобы наступило всеобщее равенство и единение граждан новой страны… В 20-е годы советские социологи вместе с советскими архитекторами всерьёз обсуждают: а нужно ли, чтобы дети вообще знали своих мам. Про пап речи не шло — то, что в СССР в самом скором времени семья отомрёт как атавизм — это был вопрос практически решённый.
Со студентами этот номер отлично проходил. Он были не прочь жить в коммуне и вообще, становиться материалом для великого социального эксперимента. А вот когда подобные дома-коммуны попытались построить для взрослых семейных людей – ничего не вышло. Советские люди отказывались перестраиваться на новый лад. Отказывались питаться в общественных столовых, проводить большую часть дня в общественном блоке, принимать солнечные ванны в общественных соляриях, устраивавшихся на крышах (возможно, из-за вечной слякоти, дождя и снега — климат в Москве тоже оказался неподатлив смелому коммунистическому эксперименту, так же как и человеческая психология). Эти несознательные люди всеми правдами и неправдами натаскали в свои жилые ячейки каких-то примусов, фикусов и прочей мелко-буржуазной ерунды. И пошло-поехало…
Так вот создатели Дома Наркомфина, предназначенного для работников народного коммисариата финансов — архитектор Гинзбург и его заказчик нарком финансов Николай Милютин – были людьми хоть и тоже очень творческими и дерзновенными, но всё-таки мудрыми. Они сделали шажок назад. И дом Наркомфина — всё-таки не дом-коммуна, а так называемый дом переходного типа.
Возвращаясь к дому Наркомфина
Даже самые маленькие жилые ячейки дома Наркомфина — отнюдь не спальная кабина, в них 34, а не 6 метров. С другой стороны, принцип, что планировка жилья должна диктовать образ жизни и выковывать нового советского человека, остался. Вернёмся к планировке и окнам. Окна всех спальных альковов расположены по одной стене и выходят на восток. Если спальня маленькая, а окна выходят на восток, и кровать невозможно поставить так, чтобы свет на неё не попадал — долго ли вы поспите? Тем более, что шторы в столь модном авангардном доме были исключены. Ну так и нечего залеживаться советскому человеку! Надо промышленность поднимать. В случае наркомата финансов — деньги распределять. И низкий потолок в спальных альковах тут кстати. Поспал – и не засиживайся в алькове, иди в жилую зону. А в жилой зоне – огромное окно, практически сплошное остекление, выходит на запад. Вечером после работы придёшь – здесь светло, можно каким-нибудь полезным занятиям предаться. Читать, самообразовываться. Ну а чтобы женщины тоже самообразовывались, а не торчали у плиты — так нужно сделать кухню, на которой максимум что возможно проделать — это что-то разогреть. В доме была общественная столовая — в торце верхнего коридора. А нижнем коридоре располагалось кафе. «Многие ели в кафе, а многие приходили в столовую с судками и приносили домой горячий обед, — вспоминает Екатерина Милютина. — Так что, если ты ужинал в гостях у соседей, еда была такая же точно, как дома».
Как и в домах-коммунах, в доме Наркомфина планировалось разместить в общественном корпусе общественную столовую и помещения для разного рода совместного досуга. Правда, в итоге там разместился детский сад, для которого так и не построили, хотя и планировали, отдельный корпус.
Из воспоминаний Екатерины Милютиной: «К жилому корпусу примыкал детский сад. Мы ходили туда по переходу на втором этаже, не выходя из дома на улицу. В центре детского сада была большая комната – зал, где стены были высотой в четыре этажа – до крыши, одна стена (северная) была стеклянная, другая (восточная) украшена фреской, а по западной шла извилистая эстакада с перилами, откуда был вход в небольшие помещения. Там дети ели, спали, а гуляли на плоской крыше, с которой были видны окрестные дворы и небо. Она была огорожена сеткой, чтоб мы не упали. В плохую погоду все дети находились в большом зале на первом этаже, разглядывая огромную фреску, играли, пели, слушали музыку, смотрели спектакли». Не поражает? А если учесть, что прежде никаких детских садов вообще не существовало, и это всё придумывалось на ходу?
Вообще, для удобства человека, только-только выбравшегося из барака, было предусмотрено очень много. Например, та же прачечная – правда, не совсем во дворе, а у Садового кольца, идти до неё — минуты 3-4. А в остальном из дома можно было вообще не выходить. Даже воздухом подышать и прогуляться можно было, не покидая дома. На уровне нижнего коридора открытая терраса предназначена именно для прогулок (правда, очень трудно было заставить жильцов перестать хранить там всякий хлам. Идея архитекторов авангарда – оставлять как можно меньше места для хранения, чтобы новый советский человек не был рабом вещей – в очередной раз наталкивалась на мещанскую психологию). Вторым местом для прогулок была крыша. Плоская эксплуатируемая крыша — важнейший элемент архитектуры авангарда.
Кстати, вот как выглядит дом в Марселе, который уже сильно после Второй мировой войны, в 50-х построил Ле Корбюзье, опробовав, наконец, идею своих ячеек. Дом носит романтическое название Жилая единица, но, как мы уже знаем, это нормально для авангарда.
А так выглядит планировка в этом доме. Скомпоновано у Ле Корбюзье иначе, менее экономно, чем у Гинзбурга. В результате дом значительно шире. Общий коридор посередине. И в нём тоже предусмотрено общественное пространство — на французский манер, магазины. Согласитесь, авангарду больше идёт советский вариант с его социальной осмысленностью и дерзновенной попыткой коренной перестройки жизни.
Из чего построен дом Наркомфина
Так почему же дом Наркомфина в таком плачевном состоянии? Зам. мэра Марат Хуснулин утверждает, что это потому, что стройматериал авангарда — солома, камыш да мусор. Это, конечно, неправда. Вернее — полуправда.
Бетон в конце 20-х годов в СССР – существенно дороже кирпича. Ведь бетонных заводов в стране ещё мало. Но в моде — именно бетон, потому что он, в отличие от кирпича, позволяет архитекторам экспериментировать. Пяти принципов конструктивизма, сформулированных Ле Корбюзье (по крайней мере — четырёх из них), без бетона не осуществить:
1) каркасная структура, при которой фасад не несет функций несущих стен и может оформляться как угодно;
(В здании Центросоюза, построенном Ле Корбюзье, так же как и в доме Наркомфина, каркас — это столбы, на которых стоит дом и к которым крепятся перекрытия этажей. Внешние стены с конструктивной точки зрения значения не имеют, это лишь обшивка).
2) свободная планировка;
(Если нет несущих стен — то что мешает внутри ставить перегородки как угодно?)
3) сплошное горизонтальное ленточное остекление;
(Если стена несущая, как она может состоять из сплошного стекла? Но если внешняя стена — лишь обшивка — то почему бы и нет).
4) дом должен быть приподнят над землей на опорах-столбах (которые, собственно, и являются каркасом).
Тем беднягам-архитекторам, которым не удавалось выбить для себя модный железо-бетон, оставалось только комуфлировать под него свой «сиротский» кирпич.
Иллюзия железобетона создавалась не только обильным слоем штукатурки, но и сплошным остеклением — правда, вертикальным и вынесенным наружу, за пределы несущей стены.
Ну а у наркомата финансов денег было побольше. Правда, и им приходилось экономить. Именно поэтому дом следовало сделать как можно более узким. Да и бетонные блоки использовались не сплошные, а полые. Что для перекрытий даже хорошо – внутри отлично ложатся коммуникации. Но вот для стен – плохо, потому что нужна теплоизоляция. Полости заполнили камышитом и соломитом – это такие спрессованные блоки из камыша и соломы, залитые гипсом. Именно этот утеплитель, надо понимать, имел в виду Хуснулин… В итоге дом получился очень тёплым. Правда, со звукоизоляцией – беда. Но мы помним, что архитекторы авангарда и не хотели людей особенно друг от друга изолировать, а, напротив, мечтали об обобществлении быта. Беда в том, что камыш и солома слишком сильно впитывают воду, а вода разрушает бетон. Кое-что Гинзбург в этом смысле предусмотрел: под окнами сделаны узкие «балкончики», куда сажали траву — её корни высасывали влагу из стен. И всё-таки бетонный дом требует постоянного ухода: его требуется время от времени штукатурить и красить.
В голодные 20-е далеко не весь грандиозный замысел дома Наркомфина удалось воплотить. К примеру, специально для дома планировалось изготовить типовую мебель – сам великий авангардный архитектор Эль Лисицкий разрабатывал проект. Это были такие многофункциональные элементы – как сейчас выпускает ИКЕА. Денег на это не хватило.
Но все эти недоработки — мелочи по сравнению с грандиозным событием: в доме Наркомфина удалось воплотить все пять, казалось бы, чисто теоретических принципов Ле Корбюзье!
Каркас (чёрные столбы, которые проходят черед открытую галерею и общие коридоры) — есть. Сплошное ленточное остекление — есть, свободная планировка — есть, плоская эксплуатируемая крыша (пятый принцип Ле Корбюзье) есть. И дом Наркомфина поднят на столбах в воздух. Идея о том, что человеческое жильё должно парить, а не быть прибитым к земле — реализована!
Жильцы дома Наркомфина
Столь модный дом просто не мог оставался чисто ведомственным. Жилых ячеек в нём и так-то не слишком много: 8 семейных и 32 для одиночек и ещё пара сдвоенных трёхуровневых ячеек в торце… На всех работников наркомата финансов РСФРС явно не хватило бы. А тут ещё всеми правдами и неправдами жилые ячейки занимала новая советская номенклатура. Нарком юстиции СССР Крыленко, нарком юстиции РСФСР Антонов-Овсеенко, председатель Правления Госбанка Соколов, председатель Госплана Карп, нарком земледелия Лисицын, председатель совнаркома Сулимов, бывший нарком здравоохранения Семашко, художник Александр Дейнека с женой, солистка Большого театра Инсарова, главный хирург Советской армии Вишневский, актриса Бган и т.д. и т.п. Ну и, конечно, сами создатели: архитектор Моисей Гинзбург и нарком финансов Николай Милютин. Из воспоминаний дочери Милютина: «Дом был нашим миром – всей компанией перемещались мы из одной квартиры в другую. … Мы часто заходили к Вишневским. Жена знаменитого хирурга учила нас играть в скрэббл и читала нам английские детские книги. Но самое сильное впечатление произвело на нас общение с семьей Дейнеки. Его жена Сима показывала нам его картины, но нас потрясли не картины, а машина, в которой она ездила. Машина была низкая, с открывающимся верхом и кучей кнопок и рычагов. Обычно её держали в гараже, но если Симе надо было что-то взять в квартире или отнести туда, она выскакивала из автомобиля и, не снимая шлема и огромных очков, забегала в дом. Мы тут уж облепляли машину, разглядывали её, щупали все рычаги и кнопки и гудели в клаксон, чувствуя себя абсолютными американцами».
Квартира самих Милютиных — наверное, самое интересное, что есть в доме. Это был первый в СССР пентхаус. Изначально ничего подобного на крыше не планировалось — только солярий и шахта для вентиляционного оборудования. Но когда выяснилось, что средства на строительство исчерпаны, и не на что закупать импортное вентиляционное оборудование, будка оказалась не нужна. И Милютин решил использовать её, поделив между небольшим общежитием и собственной квартирой. И то и другое он спроектировал и оплатил сам. При этом, если бы Милютин, будучи семейным человеком, просто взял бы себе одну из «семейных» ячеек типа К, в метраже бы он существенно выиграл. Там, как мы помним, 78 метров. А весь пентхаус Милютина — 50 метров.
Второй уровень представлял из себя антресоль в форме буквы «Г» в виде узкой галереи над гостиной и широкого жилого «крыла» над кухней. С галереи красиво свешивались декоративные растения.
Там была особая цветовая гамма. Из книги Екатерины Милютиной «Человек ренессанса»: «Отец проводил часы и часы, пока добился гаммы, которая его устраивала. В столовой и на галерее был ультрамариновый потолок с сиреневатым оттенком. На закате в хорошую погоду потолок сливался с небом. Серо-голубые и серо-зеленые стены, почти незаметные для глаза, раздвигали пространство. Этот колёр был таким сложным и богатым, что повторить его никто не смог. После войны нам удалось сделать ремонт только потому, что чудом уцелели смешанные отцом краски, высушенные, растёртые в пудру и спрятанные под ванной. Пространство в квартире “переливалось” с этажа на этаж, сохраняя симметричную окраску стен. Южные и северные стены были серовато-голубоватыми, восточные и западные — серовато-зеленоватыми. Исключение составляли серовато-зеленоватый пояс (отделяющий галерею от столовой) и находящиеся на втором этаже две спальни. Спальни были покрашены в шахматном порядке: в одной потолок голубой, стены сероватые; в другой потолок сероватый, а стены голубые. Пропорции комнат были таковы и окна были сделаны так, что где бы вы ни находились, вы всегда видели небо».
Милютин сам спроектировал и мебель. Например, вертящийся стул (по тем временам — невиданное новшество), или дубовый буфет в виде подвешенной стенки. В нём было окно, так что с кухни сквозь буфет подавалась еда. «Будучи в юности столяром, он [Милютин] на всю жизнь сохранил любовь к работе с деревом, пишет Екатерина Милютина. — Сделал мебель в спальню Дины Матвеевны (своей жены — прим. СДГ), книжные полки на галерею, пятиместную парусную яхту. … Изобретатель, имеющий ряд патентов (например он придумал систему крепления театрального занавеса, создал вентиляционный прибор, примененный в доме Наркомфина, изобрёл прибор для усиления шедового освещения и запатентовал двустороннюю дверную ручку, удешевившую массовое строительство»…
Николай Александрович и впрямь был человеком Ренессанса. Чего только не было в его богатой биографии! Грех о ней немного не рассказать. Сын владельца рыбных лавок, он мальчиком сбежал на корабль и в качестве юнги обошёл вокруг света. Научился столярничать. Потом поступил в Вольный Политехникум на Архитектурный факультет. Там же возглавил большевистскую группу социал-демократического кружка. В 1909 году, оставив архитектуру, о чём потом страшно жалел, поступил в художественную школу Штиглица по специальности «скульптор, декоратор, живописец». Писал замечательные пейзажи. Дальше пошёл ещё поучиться — на Общеобразовательные курсы Черняева, после чего стал секретарем правления Больничной кассы при Путиловском заводе. Готовил октябрьское восстание в Петрограде и лично командовал красногвардейцами, штурмующими Зимний дворец из-под штабной арки (его воспоминания об этом событии мы поместили отдельно). Потом стал министром финансов (даром что за плечами был только опыт управления больничной кассой). И толковым министром! С успехом провёл кассовую и бюджетную реформу… И всё же великой любовью жизни Николая Александровича стала архитектура. Он сделался главным идеологом советской архитектуры, и его книга «Соцгород» — памятник истории городского планирования (например, «Линейный город» Ле Корбюзье написан под большим влиянием теории линейного города Милютина). Эту книгу до сих пор цитируют в учебниках по градостроительству.
Идеи Николая Александровича были совершенно в духе архитектурного авангарда: «Мы должны будем разрешить задачу нового расселения человечества, уничтожив ту бессмысленную для нас централизацию промышленного производства, которая родит современные города. Вместе с уничтожением централизации (сосредоточения) производства отпадет и централизация жилья (города). … Город и деревня протянут руки друг другу. … Планировка новых населенных пунктов и перепланировка существующих сведётся к установлению основных полос – зон будущего поселка. … Эти зоны должны располагаться в следующем порядке :
1) территория железнодорожных путей (полоса отчуждения);
2) зона производственных и коммунальных предприятий, складов, станционных сооружений, а также связанных с ними научных и технических учебных заведений;
3) зелёная полоса (защитная зона) с шоссейной магистралью;
4) жилая зона, где в свою очередь будут расположены :
а) полоса учреждений общественного пользования (столовые, диспансеры, помещения горсельсовета и т.п.)
б) полоса жилых зданий;
в) детская полоса ( т.е. ясли, детские сады, интернаты)
5) парковая зона с учреждениями для отдыха, площадками для физкультуры, водными бассейнами и т.п.
6) зона садовых и молочно-огородных совхозов (поля орошения, фермы и тому подобные сельскохозяйственные предприятия).
Метеорологи должны дать ответ где и как строить, … чтобы создать человеку здоровую, солнечную жизнь. Допустим, мы выбрали более или менее благоприятное место и собираемся строить город. Но вот вопрос, когда мы его построим, не изменится ли там кое-что? Например, создание озера 30-40 км не изменит ли климат района или строительство магнитогорского комбината не повлияет ли на инсоляцию и влажность воздуха (туманы) и даже на направление ветра и температурные условия. Если наука может дать ответы на эти вопросы, то их надо знать. …
Если зеленые зоны связаны, если они смыкаются, они взаимно сосут воздух и ионизируют его. Если этого нет, их роль падает, 9/10 значения этой зоны пропадает. Это вовсе не значит, что надо организовывать специальную систему парков, но квартальная зелень должна идти сплошным потоком и это надо подчеркнуть в плане. Благодаря смене температуры на камнях и зелени получается известный поток воздуха и таким образом происходит проветривание кварталов, что дает исключительно полезные результаты. …
Новый быт должен родиться как естественное следствие новой организации труда и жилища, как следствие хорошей организации учреждений для обобществленного обслуживания бытовых нужд населения».
Эту замечательную книгу постигла печальная участь. Дело в том, что Николай Александрович вечно заступался за каких-то гонимых. А гонимых с первых лет советской власти было немало… Именно из-за этого, понимая, что добром всё это заступничество не кончится, от Милютина ушла первая жена. Но он-то, штурмовавший Зимний, чувствовал себя в своём праве и отказывался понимать, что времена изменились. Вот и свой «Соцгород» Николай Александрович посвятил другу, над которым нависли тучи — члену ЦК и Политбюро Смирнову, который выступил против политики раскулачивания, да ещё и имел неосторожность сказать: «И как это в такой большой стране не найдется человек, который мог бы убрать Сталина?» В 1933 году Смирнова вывели из ЦК и отстранили от дел (вскоре его арестуют, а потом и расстреляют). А книга с посвящением ему — «Соцгород» — только-только увидела свет. И вот её уже изымают из библиотек и магазинов. Хорошо ещё, что кто-то успел вывезти книгу из СССР — так что хотя бы в виде библиографической редкости “Соцгород” сохранился.
Самого Милютина с каких-то должностей снимают, в каких-то понижают. Вот-вот ему могут арестовать. «Несколько лет Николай Александрович спит с пистолетом под подушкой, заявив “живым я не дамся”, — вспоминает Екатерина Милютина. — Из нашей квартиры три выхода на крышу. На даче он жил в палатке с подкопом на улицу, роль собаки играла выращенная им и бесконечно преданная волчица Мара, которая никого незамеченным не подпустит. За один год Милютин постарел вдвое».
При этом он, раз уж свободного времени теперь навалом, исполняет давнюю мечту — заканчивает экстерном Московский Архитектурный Институт. При этом работает на строительстве Дворца Советов в качестве зам. Главного архитектора и начальника проектной мастерской. А когда начинается война, пытается придумать себе новое направление деятельности: реабилитацию тяжёлых инвалидов. Их требуется переучить на те специальности, которые им по силам. Трудоустроить. Создать для них колонии. Этим же самым Милютин, впрочем, занимался в Гражданскую — и тогда Ленин его инициативу поддержал. Теперь же письмо Милютина советскому правительству остаётся без ответа. Он, впрочем, вскоре заболевает и почти сразу умирает. В неполных 53 года. Его вторая жена Дина Матвеевна вспоминает похороны: «Это было холодным осенним днем 1942 года в наиболее трудную пору войны. Многие москвичи ещё были в эвакуации, и трудно было ожидать, что на похороны соберётся много народу. Неожиданно на Новодевичьем кладбище появилась большая группа людей с цветами и венками. Это были представители кооперации инвалидов». В общем, интересный человек был заказчик дома Наркомфина Николай Милютин…
Что же касается судьбы дома, то после войны он стал приходить в упадок. Из воспоминаний Екатерины Милютиной: «Из-за жилищного кризиса, наступившего после войны, застроили первый этаж, даже вырыли подвалы, что противоречило самой идее светлого, гигиеничного, проветриваемого и освещаемого с двух сторон жилья. Квартиры для одиночек заселили семьями, семейные сделали коммунальными. Обслуживающая жильцов дома столовая прекратила своё существование. Вместо неё на пятом (??? — прим. СДГ) этаже сделали коммунальную кухню с рядами плит и корыт. Детский сад закрыли, коммунальный корпус превратили в типографию. Прачечная сохранилась, но она постепенно перестала обслуживать жильцов. В конце концов дом передали в ЖЭК, покрасили немыслимой жёлтой краской и перестали ремонтировать».
Вот поэтому-то дом и выглядит плохо. Не потому, что материалы плохие — а потому, что не ремонтировали… Теперь вся надежда на реставрацию. Внешние стены вряд ли удастся сохранить, но мы же помним, что это только обшивка. Каркас в неплохом состоянии. Ячейки внутри тоже вполне можно привести в порядок. За дело взялись энтузиасты, в частности — внук Моисея Гинзбурга, архитектор Алексей Владимирович Гинзбург. Макеты на фото иллюстрируют его проект реставрации. Что ж, подождём! Может быть, именно этот шедевр эпохи конструктивизма и будет спасён, в отличие от многих других…
Записаться на экскурсию в дом Наркомфина можно здесь.
Ирина Стрельникова #СовсемДругойГород экскурсии по Москве
P.S. Эпоха авангарда в архитектуре закончилась резко и в одночасье — в 1934 году. Впрочем, как и в кино, и в музыке, и в литературе. Для каждого вида искусства был свой «гвоздь в гроб авангарда» (допустим, для кино это — фильм «Чапаев»). Для советской архитектуры таким гвоздём стал дом архитектора Жолтовского на Моховой. Этот дом, очень похожий на лоджию Дель Капитанио архитектора XVI века Андреа Палладио, был, конечно, откатом назад в истории архитектуры. Но куда больше отвечал вкусам Сталина и новым амбициям советской империи. И с тех пор стало можно строить только так: с колоннами, капителями, арками, классическим или ампирным декором… Как переходный вариант — ар-деко. Авангард был убит на взлёте. Но все же поразительно много было построено за столь короткое время. И поразительно новаторского. Собственно, мы теперь живём по наработкам авангарда, хотя и не всегда осознаём это.
P.P.S. А здесь неплохой документальный фильм про дом Наркомфина — на видео можно хорошо посмотреть, как все устроено.
Очень детальная, живая, интересная статья! Спасибо большое! И за видео тоже)
Я раньше там, в этом доме, пока там был лекторий в одной из ячеек, читала лекцию об авангардной архитектуре. Ужасно жаль, что теперь нет такой возможности. Народ на эту лекцию ломился… Потому что, когда ты в ячейке и можешь на примере многое показать — это совсем не то же самое, что просто где-то.
Хороший материал — приятно читать и смотреть. Но, поправьте, пожалуйста, опечатку — неприятно бросается в глаза в первом слове второго подзаголовка:
Авагнард: философия архитектуры.
И вопрос по первому подзаголовку: должно быть «устройства» или «устройство»?
Спасибо, и устройства — опечатка. Исправила.