Василий Носов: незлая насмешка судьбы

Детям и внукам Василий Дмитриевич всегда дарил толковые подарки. Обычным делом было получить от него на день ангела, например, электрический токарный станок. Даже если ты девочка…

— Папаша, поздравьте меня! Я жених. Сделал предложение и получил согласие!
Папаша, Василий Дмитриевич Носов, поднял глаза от бумаг на единственного сына и наследника «Промышленно-торгового товарищества мануфактур братьев Носовых». По разрумянившемуся лицу и сияющим глазам обычно сдержанного Васеньки угадывалось и без слов: влюблён! Да и пора — тридцать лет, в самый раз жениться.
— В добрый час, — кивнул отец. — И кто же невеста?
— Евфимия Павловна Рябушинская, — с некоторым вызовом отозвался Васенька.

Василий Дмитриевич потянулся к портсигару, вынул папиросу, поднёс к электрической машине для зажигания (всевозможные технические новинки были его слабостью), но от волнения никак не мог её включить. Громадный рыжий сенбернар Бенгур, дремавший у ног, поднял голову и посмотрел на хозяина — Василию Дмитриевичу показалось, что с укоризной. Даже чучела волков, расставленные по углам кабинета, словно ещё свирепее оскалились. Всё в доме ополчилось на него — будто это он виноват в нескончаемых семейных драмах.

Василий Дмитриевич Носов

Ох уж эти дети! Что ни год — то сюрприз. Овдовев в сорок два, Носов и не помышлял о повторном браке, твердо решив посвятить себя семерым отпрыскам. Младшей, Августе, на момент смерти матери было всего шесть лет, старшей, Екатерине, — девятнадцать. Всего у Носова было шесть дочерей и один сын. Василий Дмитриевич делал всё, чтобы быть им образцовым отцом. Правда, как воспитывать девочек, не очень понимал. Учил их тому, что умел и любил сам — гимнастике и гребле, фотосъемке, росписи и обжигу фарфора, охоте и рыбалке, изготовлению снастей… Дарил собак и лошадей, возил на бега, приучал ко всяческой технике. Вера хватала всё на лету, в её характере было много мальчишеского. Она, к большому удовольствию отца, и сапоги сама тачала, и тиснёные переплёты делала, и фотографировала отлично, и вообще мечтала, достигнув совершеннолетия, поступить к отцу на фабрику управляющим. Остальные девочки от отцовских брутальных затей отлынивали как могли, да и Васенька не больно интересовался спортом или техникой. Юное поколение Носовых куда больше увлекали светские рауты да балы, все стены в комнатах дочек — в пришпиленных котильонных значках, да и Васенька купеческих балов не пропускал. Вот и дотанцевались, навыбирали себе в супруги бог знает кого!

Первой начудила старшая, Екатерина: выскочила не за купца, как положено, а за дворянина. Чем этот Силин её прельстил, непонятно. Разве что аккуратными бакенбардами. Ни талантами особыми не обладал, ни родовитостью, ни деньгами. А гонору и претензий в зяте оказалось столько, что хватило бы на десяток принцев крови. Вечно считал себя кем-то обиженным, хотя сам не умел распорядиться своим крохотным имением. После освобождения крестьян дохода не было никакого. Пробовал Силин устроить на своей земле то кирпичный завод, то конный, то хлеб пытался выращивать. Но кирпич трудно было вывозить, лошади приносили хилое потомство, на пшеницу напал червь, к тому же окрестные крестьяне с завидной регулярностью поджигали имение и в конце концов спалили дотла. Тогда Екатерина с мужем явилась на порог отцовского дома, и Василию Дмитриевичу ничего не оставалось, как приютить, содержать, потом купить им новое имение — но и там дела пошли по-прежнему.

Словом, когда вторая дочь, Варвара, засобиралась замуж за дворянина — да не за какого-нибудь мелкопоместного, а за князя Ивана Енгалычева, камер-юнкера двора его императорского величества, Носов уже всерьез запротестовал. В кругу московских промышленников-миллионеров такие браки считались позором, потому что жалко и смешно это выглядит — дочкам княжеский титул покупать.

Примерно теми же сословными соображениями, кстати, руководствовался и старый князь Александр Елпидифорович Енгалычев, когда строжайше запретил сыну жениться на Носовой. Да, крестьянская реформа их семью разорила, но достоинством Енгалычевы не торгуют, не прельстятся и Носовскими миллионами. Вот только Иван уперся. Пришёл к отцу очень бледный и очень серьёзный: «Воли твоей, отец, я не нарушу. Не снимешь запрет — не женюсь на Варваре Васильевне. Но и ни на ком другом никогда не женюсь. Ты меня знаешь, своё слово сдержу». И Александр Елпидифорович понял — сдержит…

А по другую сторону сословной границы свирепствовала Варвара. Это надо же уметь: плакать без остановки полтора месяца! Ранним утром просыпалась, принималась лить слезы и так до глубокой ночи, потом короткий сон — и снова…
Старики детей своих любили и в конце концов отступились: делайте что хотите! Свадьба всё-таки состоялась, и зная обстоятельства, Носова даже не слишком осудила «купеческая аристократия». Известное дело, совсем от рук отбились дочки — это вам не прежние времена, когда отцов-то слушали…

Василий Дмитриевич с дочерьми и зятьями: слева Алексей Бахрушин, Екатерина с мужем Сергеем Силиным (сидит на пуфе), за ним Софья, правее (в очках) Варвара с мужем Иваном Енгалычевым, за ними муж Софьи Николай Постников, у ног Василия Дмитриевича младшая дочь — Августа, за его спиной — дочь Вера (Бахрушина), правее Татьяна с мужем Владимиром Алексеевым

Ну хоть любимица Вера порадовала отца выбором. Вышла за отпрыска уважаемой в Москве семьи промышленников — Алексея Бахрушина. Кстати, увлечений своих в замужестве не бросила, а уж фотографирование ей особо пригодилось: супруг затеял театральный музей и Вера снимала спектакли. Что ж, занятие более подходящее женщине, чем управлять фабрикой.

И вот новый удар, теперь от Васеньки. Какие только завидные невесты на него не заглядывались! Недаром именно молодого Носова за высокий рост и импозантную внешность московское купечество в 1896 году выбрало в почетную охрану государя Николая II на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде. Васенька, как и ещё несколько лучших юношей Москвы, нёс почетный караул в костюме рынды — топорик в руках, кафтан из тончайшего белого сукна оторочен горностаем и изукрашен самоцветами, всё почти как в XVII веке, только богаче. Ради такого события тряхнул старик-отец мошной, показал обедневшему дворянству — знай наших! Лучшие сыны России нынче — купеческого звания! Они и самые богатые, и самые образованные, и самые благородные — не по крови, а по достоинству, по умению держать слово, по безупречной честности…

Носов с зятьями: Владимир Семёнович Алексеев (лежит), Алексей Александрович Бахрушин, Иван Александрович Енгалычев, Николай Васильевич Постников, Сергей Николаевич Силин

И что теперь? Лучше бы уж какую-нибудь княжну нашёл себе Василий! С Рябушинскими год как никто из уважающих себя людей не хочет знаться, не говоря уже о том, чтобы породниться. Еще папаша Евфимии в своё время отличился: дождавшись смерти отца, который за такие штуки мог и наследства лишить, затеял бракоразводный процесс с матерью своих пятерых детей, обвинив её – 55-летнюю почтенную даму — в супружеской измене. Обвинение звучало не слишком правдоподобно. Обретя свободу, 50-летний Павел Михайлович Рябушинский поехал в Петербург сватать дочь миллионера Овсянникова за младшего брата. Но вместо сватовства сам на той женился, даром что ей было 18 лет. В этом браке Павел Михайлович произвёл на свет еще 16 детей, в том числе и Евфимию. Брат его между тем так бобылем и остался… Ну это бы всё ещё ничего, дела прошлые. Куда хуже недавнее происшествие.

Клан Рябушинских, состоящий из братьев Евфимии во главе со старшим, Павлом Павловичем, провернул неслыханную по скорости и лихости, если не сказать наглости, операцию по захвату одного из крупнейших в России банков — Харьковского Земельного. Дело было так: у Рябушинских в акции банка было вложено миллионов пять, ничто не предвещало беды, и тут владелец банка Алчевский в Петербурге бросился под поезд. Оказалось, запутался в биржевой игре и довел Харьковский Земельный до грани разорения. Долгов – 19 миллионов. Была у Алчевского надежда на размещение облигаций в Бельгии, да министр финансов Витте почему-то разрешения не дал. Почему? Обычно правительство таким крупным банкам банкротиться не позволяло, держало на плаву – иначе выходило себе дороже. И тут вдруг – решительный отказ. Вот несчастный банкир и свёл счеты с жизнью. Акции банка, естественно, сильно упали в цене. И тут Павел Павлович Рябушинский стал скупать их за копейки. Единственное, что ему не давало сделаться полноправным владельцем банка, это прежнее правление и устав, по которому ни у кого не может быть больше пяти голосов на собрании акционеров — вне зависимости от количества акций. Это была защита как раз на такой случай — от захвата банка. Тогда Рябушинский оформил акции на родных и единокровных братьев и сестёр, зятьев и племянников.

Павел Павлович Рябушинский

Чтобы ехать на собрание акционеров в Харьков, семейство Рябушинских выкупило в поезде два вагона, причем в отдельном купе ехали трое старших братьев Рябушинских, вооружённых револьверами, охраняя чемодан с конвертами, в каждом из которых лежало по пять акций. Им удалось сменить правление: кого-то запугали, кого-то подкупили, особо строптивым организовали уголовное дело (позже Витте в докладе государю признавал, что обвинения были несправедливыми). Завладев банком, Павел Павлович обратился к тому же Витте, и на сей раз министр в помощи не отказал — выдал огромный кредит для поправки дел Харьковского Земельного. Так Рябушинские из владельцев текстильной фабрики сделались крупными банкирами. А всего-то затрат — покупка почти ничего не стоящих акций да железнодорожные билеты до Харькова. Не считая, конечно, комиссии, которая, по слухам, была заплачена Витте (да двух лет упорной, почти каторжной работы без выходных, по 12 часов в сутки, двух братьев – Михаила и Владимира Рябушинских, приводивших потом дела Харьковского Земельного в порядок, но это уже совсем другая история)…

В московской купеческой среде — всё ещё во многом старообрядческой, патриархальной — такие штуки были в новость. А к кодексу купеческой чести Носов-старший относился серьёзно, хотя к вопросам веры был, кажется, почти равнодушен. Сам в своё время вышел из общины федосеевцев-безбрачников с их полумонастырским уставом.

Когда-то его бабка Наталья Иудишна Носова с тремя сыновьями и невестками завела кустарное производство драдедамовых платков (мужчины ткали и красили, женщины обсучали бахрому). А потом вся семья с малыми детьми перекрестилась в старую беспоповскую веру в Хапиловском пруду и получила от федосеевской общины астрономическую сумму — пятьсот тысяч рублей на развитие своего крохотного предприятия. Носовы распорядились деньгами толково: понастроили шерстоткацких корпусов по всей Малой Семеновской, расширили ассортимент, раздобыли военный заказ, да ещё и наладили выпуск фальшивого кавказского сукна, которое горцы принимали за местное и охотно шили из него черкески. Так и стали вчерашние ткачи миллионщиками.

Вот только федосеевцы жили в девстве и браков не признавали. Родители Василия с момента перекрещивания как супруги не жили, детей больше не рожали. К тому же по большому счёту фабрика не вполне принадлежала им, управлять полагалось с оглядкой на того, кто дал деньги — то есть на общину. А поскольку трудились на фабрике те же староверы, то и с оглядкой на собственных рабочих. Тут кстати подвернулись усилившиеся правительственные гонения на старую веру — на своих правах община настаивать больше не могла, и фабрика перешла в безраздельное и полное владение Носовых. Тяготясь безбрачием, Василий Дмитриевич записался в единоверцы (единоверческая церковь для того и была создана властью, чтобы формальным следованием старым обрядам при подчинении Священному Синоду привлекать староверов к встраиванию в господствующую церковную вертикаль), да и женился.

Жена, Августа Дмитриевна

Дошло даже до того, что к нему, бывшему старообрядцу, и к жене его Августе Дмитриевне стал наведываться в гости глава официальной церкви — митрополит Московский Филарет, последовательный борец с расколом. В доме Носовых для него держали специальную чашку — дорогую, тончайшего фарфора. В обычные дни её хранили в особом футляре и доставали, только когда приезжал владыка. Что это было – знак особого почтения, или тайное староверческое нежелание мирщения со «сторонним» (обычно староверы не пользуются общей посудой с людьми не своей веры именно по этим соображениям и держат для таких гостей в доме отдельную посуду) – Бог весть. Как бы то ни было, перед самой смертью Августа Дмитриевна чашку разбила — в припадке. Случались у неё такие припадки – поговаривали, что от неумеренного потребления вина. Подобный грех часто водился за «прыгунками» (так старообрядцы именовали вероотступников, перешедших к никонианам или единоверцам): освободившись от строгих бытовых ограничений, не все могли держать себя в рамках. Сам-то Носов вином не увлекался, как и прочими излишествами. Василий Дмитриевич всю жизнь занимался гимнастикой, так что и в шестьдесят лет колесом ходил, по утрам круглый год обливался двумя ведрами ледяной воды, а летом ежедневно прыгал в реку головой вниз и плавал — в любую погоду.

Никакой нечистоты и непорядка Носов не выносил. В числе прочего и за это рабочие на фабрике его не любили — Василий Дмитриевич под станок заглянет, пылинку увидит и в укор ткачу поставит. А впрочем, чего им было любить хозяина-«прыгунка»? Фабрика-то прежде была почти что общая, и жили все примерно одинаково — и хозяева, и рабочие. Хорошо жили, сыто, хоть и без излишеств. Василий Дмитриевич вырос среди тех, кто потом на него работал: вместе в детстве играли в городки и бабки, ловили птиц, на Яузу бегали рыбу удить. А как из общины вышел, так и обращаться с приятелями детства стал по-хозяйски: то штрафовал, то распекал, а платил не больше, чем на других фабриках. Зато и наживал миллион за миллионом.

Это его отец и дядья довольствовались старым родовым гнездом на Малой Семеновской, помнившим ещё Наталью Иудишну, с тесными клетушками и подслеповатыми окнами. Рядом стоял дом для рабочих — так внешне и не различить, где чей. Василий Дмитриевич выстроил себе отдельные хоромы, роскошные — с большим садом до самого берега Яузы. В саду оранжереи, конюшни, псарни. В доме — бильярдная и курительная с гобеленами, просторная столовая с богатым мебельным гарнитуром, обитым китайским шелком, в окне — витраж. Плевательницы — и те из орехового дерева, бронзовые дверные ручки в виде птичьих лап, которые сжимают хрустальные шары. Словом — роскошь…

Бывший семейный дом Василий Носова, с 1903 г — дом Евфимии Носовой

И вот сюда и должна была войти особа, родство с которой бросало тень на репутацию Василия Дмитриевича! «Ты совершеннолетний, запретить тебе жениться не могу, — сказал Носов сыну. — Но и жить с Рябушинской под одной крышей не стану. Дай мне сроку год. Вот построю себе новый дом, перееду — тогда и женись». Может, был тут и тайный расчёт: а вдруг, пока идёт стройка, Васенька передумает, или Евфимия найдет кого получше…

Новый дом Василий Дмитриевич поставил на том же участке метрах в двадцати от старого – в саду, на манер дачи. Присмотрел в канадском журнале фотографию деревянного загородного коттеджа, пригласил модного архитектора Льва Кекушева, ткнул пальцем в журнал: «Вот такой мне построй!» Копировать канадские коттеджи отец московского модерна не привык и создал свой, оригинальный проект деревянного дома. Игрушечка! Ни один фасад не повторяет другой, окна большие, причудливых форм, с изящными плавными линиями переплётов, воздушная резная веранда — всё гармонично и легко, как сама природа.

Особняк Носова, 1903 г.

А сколько чудес внутри! Камины, отделанные абрамцевской плиткой, резная дубовая лестница, тончайшие линии потолочной лепнины — уютно, радостно, светло. Да и оборудован особняк по последнему слову техники — водяное отопление, канализация, горячая вода из-под крана, электрическое освещение, телефон. Словом, Василий Дмитриевич сам не ожидал, что покинет прежний дом с таким удовольствием. Новый получился и удобнее, и красивее, и современнее, да и здоровее в деревянном-то жить. А что небольшой по размеру — не беда, все дочки уже повыходили замуж, кроме младшей – её тоже, как и покойную мать, назвали Августой. Она заняла второй этаж, Василий Дмитриевич — первый. Окна его спальни выходили на старый дом, где Василий с Евфимией вскоре сыграли свадьбу…

Камин в столовой в особняке Носова. Фото: Ю.Звездкин

Ох и активной дамой оказалась невестка! Одно слово — Рябушинская. В этой семье даже разговаривать по-человечески не умели — вечно кричали так, будто ссорятся. Рябушинские искрили энергией, словно электрический провод при коротком замыкании. Неудивительно, что Евфимия затеяла грандиозную перестройку мужниного дома, чтобы заняться коллекционированием и разместить у себя общедоступную картинную галерею. Как у Третьяковых, только не с современной живописью, а из прежних времен — с Рокотовым, Боровиковским, Венециановым, Кипренским… Для картин требовалось много пространства, пришлось пристроить дополнительное крыло. Теперь никто уже не говорил «дом Носова», только «дом Носовой».

Удивительно, но на рабочей окраине Москвы Евфимии удалось завести самый модный литературно-художественный салон. Здесь постоянно бывали поэты-символисты, Алексей Толстой ставил свои пьесы в домашнем театре, а носовская невестка играла в них главные роли, так же как в пьесах другого своего приятеля — поэта Михаила Кузмина. Художники Сомов и Головин писали портреты Евфимии, Голубкина лепила её бюст, Серов готовился расписывать стены особняка. Для этой цели уже прикинул двадцать девять карандашных эскизов на тему мифа о Диане и Актеоне, да не успел начать — умер. За работу вместо него принялся Добужинский — воспроизвёл росписи дворца Козимо Медичи, для чего на деньги Носовой ездил во Флоренцию копировать фрески.

%d0%b5%d0%b2%d1%84%d0%b8%d0%bc%d0%b8%d1%8f
Василий Носов-младший со своей Евфимией

Надо отдать должное этой женщине — она притягивала к себе всех, кого желала. В неё постоянно влюблялись. Сомов описывал Евфимию так: «Сидит в белом атласном платье, украшенном чёрными кружевами и кораллами, оно от Ламановой, на шее четыре жемчужные нитки, прическа умопомрачительная… точно на голове какой-то громадный жук… Она очень красива… Блондинка, худощавая, с бледным лицом, гордым взглядом и очень нарядная, хорошего вкуса при этом». Надо заметить, что вопреки нравам своего времени и окружения, Носова мужу не изменяла. Они с Василием действительно любили друг друга. Породнившись с Рябушинскими, молодой Носов преобразился: откуда-то взялась энергия, Василий учреждал банки, решал дела Московской биржи.

Словом, судьба посмеялась над старшим Носовым. Но вопреки обыкновению, посмеялась не зло, а по-доброму. Как раз те браки, против которых Василий Дмитриевич яростно восставал, оказались самыми счастливыми… Да и Иван Енгалычев, даром что князь, вовсе не был пустым человеком, много сделал для крестьян-переселенцев в Столыпинскую реформу и заслужил всеобщее уважение. Варваре он стал прекрасным мужем, детям — замечательным отцом, и своей деликатностью и умом растопил сердце тестя. Правда на это понадобилось пять лет. Старик Енгалычев сдался раньше: уже через три года после свадьбы, которой он так не хотел, переехал жить к сыну с невесткой в имение Новосёлки — Енгалычевы купили его у семьи Афанасия Фета. Единственное, что расстраивало Александра Елпидифоровича, — манера Варвары бродить по окрестностям пешком, к тому же без шляпки и зонтика. На его взгляд, это выглядело неприлично. Дело решилось компромиссом — Варвара надела шляпку, а старый князь смирился с отсутствием зонтика и экипажа.

Все дети и внуки теперь собирались в носовском деревянном особняке-игрушечке. На Святки, Масленицу, именины накрывался большой стол и готовилось фирменное угощение — маринованные лососевые хрящи. Наверху, у Августы, пили чай из самоваров красной меди. По дубовой прихотливой лестнице внуки бегали за дедовыми сенбернарами, которые в доме не переводились. Сам же Носов обстоятельно беседовал с зятьями и невесткой. Той же компанией летом собирались на даче в Гиреево. Тут развлечения были веселее: к радости внуков, Василий Дмитриевич клеил с ними воздушных змеев, расписывал акварелью, приделывал трещотки…

Носовы и Бахрушины на даче в Гиреево (справа-налево — Алексей Александрович Бахрушин, его жена Вера Васильевна с дочерью Кирой и сыном Юрием, Василий Дмитриевич Носов и др.)

Безмятежная, наполненная милыми мелочами жизнь семьи, казалось, уже не наткнется ни на какие рифы, разве что внук Юра Бахрушин на вопрос, кем хочет стать, даст неожиданный ответ: «Первым президентом русской республики». На что его дядюшка князь Енгалычев хмыкнет: «Дурак». Какой президент, какая республика?! Носовы в политику не лезут и против царя-батюшки не идут. Старик Носов усмехнется иной раз карикатуре в газете: огромная нога в калоше, за ней — гигантские следы. Самого исполина не видно, тот уже скрылся за краем листа. Щуплый жалкий человечек в короне и мантии пытается шагать, попадая след в след, да ножки коротки. И надпись: «Николай II — по стопам незабвенного родителя». Да, времена столь любимого московским купечеством Александра III не вернуть — в воздухе носится что-то тревожное, предчувствие грядущих перемен. Но клан Носовых — тихая гавань, где не случается трагедий, лишь иногда любовные драмы, и те счастливо разрешаются…

Через несколько лет политика всё-таки настигла Носовых, ледоколом врезалась в их жизнь, расколола её и разметала обломки. Василий с женой и детьми уехали подальше от революции, в Рим. По дороге практичная Евфимия сделала остановку в Харькове — благо по Брестскому миру Украина была под управлением немцев, а значит, там по-прежнему работали банки, в том числе и Харьковский Земельный, часть которого принадлежала ей, урожденной Рябушинской. Перевели всё что можно в ликвидные активы и тронулись дальше. Так что в Риме не бедствовали.

А вот Енгалычевы отправились в Балтимор ни с чем. Варваре пришлось зарабатывать на жизнь белошвейкой, а князю писать портреты на заказ. Хорошо, что Иван в юности учился в Академии художеств…
Что касается главы семейства, то Василию Дмитриевичу было уже под семьдесят, когда грянула революция. Бежать за кордон он не захотел, поздновато в его-то лета начинать новую жизнь. Из особняка Носова выселили — что ж, уехал куда-то в Подмосковье, в брошенный хозяевами дом, где тихо скончался в 1920-м. В России остались и Вера с Бахрушиным. Их удерживал от отъезда театральный музей — главное дело жизни, оставить которое супруги не смогли. Большевики никого из семьи не тронули, все дожили свой век относительно спокойно — хотя, конечно, и голод испытали, и холод…

Фабрику Носовых, естественно, национализировали, переименовали в «Освобожденный труд». Больше пылинки под станками никто не выискивал. А в деревянном кекушевском особняке стали сменять друг друга советские учреждения. Теперь здесь библиотека, а поскольку интерьеры в стиле модерн практически не пострадали, проводятся и экскурсии. Хуже вышло с домом Евфимии Носовой — его передали райсовету, и росписи Добужинского было велено закрасить. Но нашелся кто-то умный: перед покраской закрыл фрески фанерой. Лет через семьдесят фанеру сняли, и оказалось, что почти все цело. Картины же большей частью вошли в собрание Третьяковской галереи. Собственно, Евфимия Павловна так и хотела — чтобы её коллекция стала общедоступной.

Ирина Стрельникова
Записаться на экскурсию Ирины Стрельниковой по особняку Носова можно здесь

Особняк Носова, современный вид. Фото Ю.Звёздкина
Портрет Евфимии Носовой. Сомов
Портрет Евфимии Носовой. Голубкина
Портрет Евфимии Носовой. Головин
Портрет Евфимии Носовой. Феофилактов

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *