Непостижимый Корейша, или сумасшедший дом, куда Москва ездила советоваться

«Как же это так наобум решиться! Солидные-то люди, которые себе добра-то желают, за всякой малостью ездят к Ивану Яковличу, в сумасшедший дом, спрашиваться; а мы такое важное дело да без совета сделаем!» (Н.Островский. «Женитьба Бальзаминова»)

Советчик, о котором идет речь у Островского — Иван Яковлевич Корейша, известный Московский юродивый. О нем писали и Толстой, и Достоевский – и все в ироническом ключе. У Лескова он выведен в рассказе «Маленькая ошибка»: о том, как мать двух взрослых дочерей подала Корейше записку с просьбой, чтобы бездетная дочь забеременела, да вышла несостыковочка: забеременела не та, о которой она просила, а младшая, незамужняя. Значит, и глубоко православный человек Лесков к Ивану Яковлевичу мистического пиетета не питал ни малейшего…

Серьезнее всех из современников-литераторов к Корейше относился, видимо, Гоголь. В феврале 1852 года Николай Васильевич приезжал к нему в Преображенскую психиатрическую клинику (там Иван Яковлевич прожил без малого 50 лет), сам находясь в состоянии, далеком от нормального. Что гений хотел спросить у юродивого – неизвестно. Они ведь так и не встретились. Гоголь подъехал на извозчике к больнице, подошёл к воротам, но стушевался и повернул назад. Просто постоял под окнами в глубоком снегу, да и уехал. И через несколько дней умер.

Впрочем, под окнами Корейши вечно кто-нибудь стоял. У Преображенской больницы собирались толпы жаждущих знать свое будущее. Главным образом это были женщины, в том числе и весьма знатные. Они постоянно толпились у ворот, дожидаясь своей очереди. Пускали «на Корейшу» по билетам, которые стоили 20 копеек, причем в хороший день к прорицателю успевало пройти человек шестьдесят. В среднем в год больница собирала таким образом более 1000 рублей. Тогдашний главный врач Саблер писал по этому поводу: «Мы очень бедны, если бы не Иван Яковлевич, не знаю, как бы мы сводили концы с концами». А так удалось даже купить пациентам первой и единственной на тот момент в Москве психиатрической клиники (кстати, если кому интересно, историю о ее создании можно почитать здесь) музыкальные инструменты и бильярд.

Так кто же такой был этот Корейша, откуда взялся и чем, собственно, болел? В музее Преображенской больницы хранится его медицинская карта с диагнозом: «Деменция. Причины болезни – неистовые занятия религиозными книгами. Болезнь совершенно неизлечима». Его и не лечили, просто кормили и более ничем не беспокоили. Такого лечить — только портить. О том, что творилось в голове у Ивана Яковлевича, можно судить по сохранившимся его записочкам, которые он посылал почитателям. К примеру, Фёдор Буслаев — не последний и не самый глупый в России человек, лингвист, академик написал ему письмо: «Батюшка, Иван Яковлевич, благословите Феодора и не оставьте его в Ваших святых молитвах. Скажите, будет ли он благополучен. Скоро ли женится». Иван Яковлевич собственноручно начертал ответ: «1845 рока мца декемрея ХIV дня ко Господу молитесь да в адских полех совершенно изцелитесь. А женится не скороу. А животу пудет здоровоу». Академик всё понял и премного Корейшу благодарил. Кстати, свои эти записочки Иван Яковлевич подписывал без имени, просто: «Студент холодных вод».

Проживал этот немыслимый человек в отдельной палате – довольно просторной, хотя простор этот им не использовался. С самого начала он провел по полу черту, разделившую помещение на две половины. В одной Корейша жил, а вторая постоянно оставалась пустой. Он и сам туда не заходил, и никого другого не пускал – ни персонал больницы, ни посетителей. Порядки в палате царили строгие и странные, и никто не смел нарушить установленные Иваном Яковлевичем правила. Подробное описание происходившего там оставил Иван Прыжов, автор книги «26 московских пророков, юродивых, дур и дураков и другие труды по русской истории и этнографии»: «Войдемте в его палату. Стены уставлены множеством икон, … на полу пред образами стоит большой высеребренный подсвечник… Налево низко молится странник с растрепанными волосами и в порыжелом от солнца кафтане. Направо, в углу, еще ниже молится баба. Прямо на диване сидит молоденькая девушка, а на полу возле него известная купчиха З-ая. … Направо в углу, на полу лежит Иван Яковлевич, закрытый до половины одеялом. Он может ходить, но несколько лет уж предпочитает лежать. На всех других больных надето белье из полотна, а у Ивана Яковлевича и рубашка, и одеяло, и наволочка из темноватого ситца. И этот темный цвет белья, и обычай Ивана Яковлевича совершать на постели все отправления, как-то обеды и ужины, (он все ест руками — будь это щи, или каша) и о себя обтираться, все это делает из его постели какую-то темногрязную массу, к которой трудно и подойти. Лежит он на спине, сложив на груди жилистые руки. Ему около 80 лет. Лоб высокий, голова лысая, лицо какое-то придавленное и так неприятно, что у меня не достало духу его рассмотреть…

Иван Яковлевич по великим постам велит приносить себе постные и скоромные кушанья (и ему приносят!), мешает их вместе, и сам ест и других кормит. И ханжи, которые дома не обходятся без постного сахару, едят у Ивана Яковлевича скоромные щи, веруя, что это богоугодное дело. Вообще же мешанье кушаньев имеет в глазах Ивана Яковлевича какое-то мистическое значение. Принесут ему кочанной капусты с луком и вареного гороху; оторвет он капустный лист, обмакнет его в сок и положит его к себе на плешь, и сок течет с его головы; остальную же капусту смешает с горячим горохом, ест и других кормит: скверно кушанье, а все едят. За обедом и ужином не запрещена Ивану Яковлевичу водочка. …

Из других способов, которыми передается врачующая сила Ивана Яковлевича, замечательны следующие: девушек, он сажает к себе на колени и вертит их; пожилых женщин он обливает и обмазывает разными мерзостями, заворачивает им платье, дерется и ругается, без сомнения, придавая тому и другому символическое значение. … Приехала к нему известная некогда красавица, купчиха Ш — а, и спрашивает его о чем-то, а он сказал, подняв ей подол: все растрясла, поди прочь!»

Как Корейша появился в Москве

В Москве его другим и не знали. А вот в Смоленске г-на Корейшу ещё помнили одним из самых образованных людей, во всяком случае в области латыни и древнегреческого… Родился он в 80-х годах XVIII века в семье священника. Причем не простого, а перешедшего в духовное сословие из дворян (не такое уж и частое явление). Иван Яковлевич и сам учился в Смоленской духовной семинарии. Но, окончив её, по неизвестной причине отказался принимать сан и несколько лет работал учителем. Закончилась его преподавательская карьера довольно странно: в один прекрасный майский день 1806 года посреди урока Иван Яковлевич вдруг закрыл книгу и вышел из класса. Он пересёк двор, вышел за ворота и, не заходя домой и ничего никому не объясняя, как был, без каких либо вещей отправился на богомолье по святым местам. Побывал на Соловках, в Киевской Лавре, в обители Нила Сорского в Тверской губернии. В Смоленске объявился года через четыре…

Там бывший учитель Корейша поселился в старой заброшенной бане, завел огород, кормился от собственных трудов. И пророчествовал. К нему довольно быстро потянулись люди. В баньку к Ивану Яковлевичу они вползали на четвереньках – таково было его условие. Возможно, это делалось для того, чтобы ограничить поток желающих нарушить его уединение. Но если так — не слишком-то это помогало, и в конце концов Корейша ушёл жить в лес. Его, впрочем, разыскали и там…

Когда в 1812 году в Смоленск пришли французы, Иван Яковлевич укрывал у себя в лесу отставших при отступлении русских солдатиков. Позже, когда через Смоленск отступали уже французы, он присоединился к ним. Зачем – непонятно, просто шёл некоторое время на Запад с Наполеоновской армией. Вроде бы, перевязывал раненых. Впрочем, вскоре был задержан казачьим разъездом и водворен обратно в Смоленск.

И Достоевский туда же

За что Корейшу всё-таки поместили в психиатрическую больницу – точно неизвестно. Есть две версии. По одной он что-то такое напровидел про 150 000 рублей, выделенных из казны на восстановление Смоленска, но осевших в карманах губернатора и его окружения. По другой – неосторожно дал совет одной барышне. Она собралась замуж, но незадолго до свадьбы отправилась к Корейше чтобы спросить: будет ли счастлива в замужестве? В ответ Иван Яковлевич стал стучать кулаком по столу и кричать: «Разбойники! воры! бей! бей!». Невеста решила, что это её жених – разбойник, и от свадьбы решительно отказалась. Но жених был непрост, имел большие связи и упросил смоленского губернатора избавить общество от безумного возмутителя спокойствия. Невесту вернуть это ему не помогло – она вообще не пошла замуж, а постриглась в монахини, со временем сделалась игуменьей и долгие годы вела почтительную переписку с Иваном Яковлевичем.

Возможно, как это часто и бывает с разными, но не противоречащими друг другу версиями, имело место и то, и другое одновременно (возможно также, что «разбойник и вор» жених имел отношение к тем самым 150 тысячам). Как бы то ни было, Ивана Яковлевича схватили и повлекли в больницу, где освидетельствовавшие его врачи определили – и с медицинской точки совершенно справедливо – вышеупомянутую деменцию. После чего, за неимением в Смоленске собственной психиатрической клиники, отправили беднягу в Москву, в Преображенскую больницу. Но земля слухами полнится. О сверхъестественных способностях Корейши в Москве прознали быстро. Можно сказать, его слава шла впереди него. Уже на третий день к Ивану Яковлевичу явился смотритель больницы, пожелавший спросить, выздоровеет ли его дочь. Но даже вопроса задать не успел, как юродивый забормотал: «Ох, больно, жалко! Ох, корь, корь – три дня помечется, повысыпит – на третий день здоровье». Вскоре к больной приехал врач и поставил диагноз: корь. Девочка выздоровела.

С тех пор к Ивану Яковлевичу и потянулись со всей Москвы. Его бесконечно спрашивали о женихах и болезнях, о засухах и морозах… За год до начала Крымской войны Корейша стал вдруг предлагать своим посетительницам щипать корпию (мелкая ветошь из старой, расползающейся льняной ткани. Использовалась как перевязочный материал). Что это значит – те поняли, когда началась война, и женщинам пришлось идти в сестры милосердия…

Благодарить его за все эти чудеса предлагалось дарами: калачами, яблоками и нюхательным табаком. Ничем этим Корейша сам не пользовался, а раздавал другим посетителям: считалось, что «дары», побывав в его руках, освящаются и с их помощью потом происходят всякие чудеса. Одна барыня рассказывала, что однажды у нее так загноилась рана на пальце, что медики настаивали на ампутации. Но вместо этого она вспомнила, что в ее комоде лежит сверток табаку, полученный ею когда-то от Ивана Яковлевича. Она посыпала палец табаком, и всё как рукой сняло.

Но табак-то ещё ладно… В качестве целебного средства использовался и песок, которым санитары посыпали кровать больного — ведь Иван Прыжов не преувеличивал, когда писал, что Корейша совершает на этой кровати ВСЕ отправления. Песок этот почитатели Ивана Яковлевича разбирали и хранили, как драгоценность. А уж после смерти чудотворца служители больницы стали продавать этот песок по таким ценам, что сравнение с драгоценностью теряет всякий метафорический смысл. Причем поговаривали, что, когда запасы настоящего «песка из-под Ивана Яковлевича» исчерпались, бизнес вовсе не был остановлен – просто «целебный» песок стали изготавливать доступными средствами, по тому же рецепту. И ничего, работало! Многие от такого чудо-песка выздоравливали…

Вере в Ивана Яковлевича были подвержены люди и весьма высокого положения. Из воспоминаний князя Алексея Долгорукого: «Вот один случай, который убедил меня в его прозерцании. Я любил одну А.А.А., которая, следуя в то время общей московской доверенности к Ивану Яковлевичу, отправилась к нему. … Возвратившись оттуда, между прочим, рассказала мне, что она целовала руки, которые он давал, и пила грязную воду, которую он мешал пальцами; я крепко рассердился и объявил ей формально, что если ещё раз поцелует она его руку или напьется этой гадости, то я до неё дотрагиваться не буду. Между тем спустя недели три она отправилась вторично к нему, и когда он, по обыкновению, собравшимся у него дамам стал по очереди давать целовать свою руку и поить помянутою водою, дойдя до неё, отскочил, прокричав три раза: «Алексей не велел!»; узнав это, я решился к нему поехать и понаблюсти за ним; первая встреча моя была с ним: как только я взошел, он отвернулся к стене и начал громко про себя говорить: «Алексей на горе стоит, Алексей по тропинке идет узенькой, узенькой; холодно, холодно, холодно, у Алексея не будет ни раба, ни рабыни, ноги распухнут; Алексей, помогай бедным, бедным, бедным. Да, когда будет Алексей Божий человек, да… когда с гор вода потечет, тогда на Алексее будет крест». Эта история совершила в князе Долгоруком великий духовный переворот…

О об одной княгине, обращавшейся к Ивану Яковлевичу, рассказывает и Прыжов: «Княгиня В-ая умирала и лекаря отказались её лечить. Вот она велела везти себя к Ивану Яковлевичу; вошла к нему, поддерживаемая двумя лакеями, и спрашивает о своем здоровье. В это время у Ивана Яковлевича были в руках два большие яблока. Ничего не говоря, он ударил княгиню этими яблоками по животу, с ней сделалось дурно и она упала; еле-еле довезли её домой и, чудо! на другой день она была здорова!»

Драться яблоками – это для Ивана Яковлевича была вполне обычная практика. Однажды к нему пришла барыня с приживалкой, у которой в это время болела голова. Дело было в первые годы пребывания Корейши в больнице, тогда он ещё вставал. И в описываемый момент как раз прогуливался по больничному саду. Увидев приближающихся к нему женщин, Иван Яковлевич бросился наперерез, повалил на землю приживалку, уселся на неё верхом и стал что есть мочи колотить её по голове очередным яблоком. Страху несчастная, конечно, натерпелась, но голова у неё прошла. Кстати, барыней была родная бабушка Прыжова, она же и рассказала ему о Иване Яковлевиче. В результате на свет и появилось исследование «26 московских пророков, юродивых, дур и дураков и другие труды по русской истории и этнографии» — бесценное свидетельство, из которого мы в основном и знаем подробности об Иване Яковлевиче. Прыжов в своей книге несколько желчен и излагает историю с позиций нарочитого рационализма. Впрочем, доведенный до абсолюта рационализм самого Прыжова в итоге привел в «Народную расправу» — в кружок тех самых Нечаевцев, которые у Достоевского описаны в «Бесах». Там, впрочем, описан и Корейша под видом юродивого Семена Яковлевича – и в самом ироническом ключе, не хуже, чем у нечаевца Прыжова (в защиту Прыжова, впрочем, надо сказать, что он не одобрил идеи убийства студента Иванова и пытался этому помешать, за что Нечаев в него даже стрелял). Литературный клубок вокруг столь далекого от литературы человека, как пациент Преображенской психиатрической больницы Иван Яковлевич Корейша, завязался, конечно, тугой…

В глубокой старости Ивана Яковлевича чуть было не забрали из Преображенской больницы – вдруг объявилась его племянница, стала звать в Смоленск, «на чистый, прохладный воздух». Иван Яковлевич сначала даже согласился, написал прошение начальству, чтобы его отпустили. Но, получив положительный ответ, тут же передумал и решительно заявил, что никуда из больницы не пойдёт, «а в ад тем более». Вскоре он мирно почил, причем накануне последнего своего дня на земле впервые лег спать ногами к образам — так, как положено одним только покойникам.

Пять дней, пока гроб с телом стоял в церкви, поклонники Ивана Яковлевича без устали трудились, обкладывая его ватой и тут же разбирая эту сделавшуюся волшебной вату себе впрок, на случай какой-нибудь будущей надобности. Наконец, Корейшу похоронили — недалеко от Преображенской больницы, на Черкизовском кладбище, причём по распоряжению митрополита Филарета – рядом с церковью. И хотя прошло уже 150 с лишним лет, к нему на могилу по-прежнему ходят страждущие. Говорят, помогает. В чем и как – вот только об этом меня не спрашивайте, пожалуйста.

Ирина Стрельникова #совсемдругойгород экскурсии по Москве