Анатоль и Вольдемар Дуровы, или кого Чехов имел в виду в «Каштанке»

На фото: Владимир и Анатолий Дуровы

«Первый, настоящий и единственный», — кричали афиши клоуна Анатолия Дурова. «Старший, знаменитый, лучший», — вторили им афиши его брата, Владимира Дурова. Каждый из них провозглашал себя Королем Шутов, и каждый утверждал, что это его Чехов имел в виду в «Каштанке». Между братьями шло упорное соперничество, а публика тем временем дралась за билеты «на Дурова», долгое время даже не подозревая, что их двое. Во всяком случае, до тех пор, пока полемика братьев не выплеснулась на страницы газет…

«Мой перелёт через цирк будет настолько быстр, что уловить его нельзя даже вооруженным глазом. Однако попытайтесь за ним проследить. Алле-ап!» — произнёс Анатолий Дуров и исчез в ящике, установленном у одного борта манежа. И в ту же секунду вышел из такого же ящика, только у другого борта. «А вот и я!» — раздавался его возглас то справа, то слева. Стены цирка дрожали от рукоплесканий… На другой день московский генерал-губернатор Владимир Андреевич Долгоруков потребовал Дурова к себе.
— Анатолий Леонидович, признайтесь, в чём разгадка фокуса?
— Ваше сиятельство, а вы никому не расскажете? Хорошо, я вам откроюсь. В одном ящике сижу я, а в другом — мой родной брат Владимир Дуров.
— Так у вас есть младший брат?
— Ваше сиятельство, вообще-то Вольдемар — старший, хотя с детства стремился во всём мне подражать…

Анатоль

«Нет справедливости под солнцем», — горько вздыхал четырнадцатилетний Володя Дуров, возвращаясь с каникул из уютного и радостного дома назад, в казарму, на казенные харчи кадетского корпуса. А ведь брат Анатолий, младше Володи на год, учился в частном пансионе и постоянно жил дома. Мальчики Дуровы — в семье их звали Вольдемар и Анатоль — оба были сироты, и всё же доля младшего выходила чуть слаще…
Род Дуровых — старинный, уважаемый, хотя и не без странностей. Самой знаменитой и самой странной его представительницей была кавалерист-девица Надежда Дурова. Отец мальчиков, приходившийся ей двоюродным внуком, был тоже в своем роде оригинал. Имея немалое состояние и высокие связи, пошёл служить на незавидную должность полицейского пристава – а потому что нравилось сыскное дело. Потом от чахотки сгорела жена, и Леонид Дмитриевич, боготворивший её, очень быстро спился до белой горячки да и умер, оставив двоих сыновей на попечение бездетного родственника — преуспевающего московского адвоката Николая Захаровича Захарова, крёстного отца Анатолия. Может, к младшему в новом доме отнеслись чуть теплее именно потому, что крестник, а может, дело в том, что Анатоль — бурный, дерзкий, находчивый — казался одарённее сосредоточенного, серьёзного, несколько медлительного брата…
Первым в цирк влюбился непоседа Анатоль. Многие мальчишки его возраста потихоньку бегали на представления, некоторые даже, бывало, пытались повторить кое-какие трюки, но юный Дуров в своём увлечении далеко превзошёл всех. Устроил в сарае трапеции, натянул канат и нанял учителя, наездника Анжело Бриатори, по рублю за урок. Бриатори являлся в сарай с чудовищным хлыстом, которым прохаживался по спине ученика за каждую неловкость. Своему следующему учителю, владельцу балагана Отто, Дуров сам купил хлыст, предложив пускать его в ход без всякого стеснения, лишь бы польза была для дела. «О, ви настоящий ученик!» — одобрил циркач.
Анатолю едва минуло шестнадцать лет, когда Отто предложил ему дебютировать на публике. Покидая дом ранним утром, мальчик сказал, что идёт в церковь, а сам направился в балаган на Девичьем поле. «Я разделся и на голое тело напялил какой-то грязный, засаленный ситцевый костюм, по светлому фону которого были аляповато нарисованы уродливые рожи. Я был в восторге и не мог налюбоваться на себя», — вспоминал Дуров. Едва отработав номер на трапеции, он услышал знакомый голос: «Анатолий! Как ты мог?» Это был крёстный…
— Мне, кроме цирка, ничего не мило… — оправдывался юноша дома. — Я даже дух цирковой люблю: там пахнет опилками и конским навозом…
— Что ты такое говоришь, каким ещё навозом? Опомнись, твоя страсть нелепа, дерзка… Тебе, дворянину, не место в цирке. Клоун — тунеядец, живущий тем, что умеет казаться более тупым, чем он есть на самом деле. Это примерно то же самое, что сделаться карманником!
Да только переубедить Анатоля было невозможно. Скоро он вообще исчез из дома, прихватив с собой лишь одеяло и подушку. Он бежал в Тверь, с цирком Вальштока. Выступал в балагане, на улице и, бывало, крутил сальто-мортале в трактире за пирожок. Посетители ещё предлагали ему за двугривенный выпить рюмку керосина или, к примеру, съесть ложку горчицы, но юный артист на такое презрительно фыркал, как и положено дворянскому сыну. Там, в тверском трактире, настигла Анатолия первая любовь — арфистка из оркестра. Однажды она понравилась подвыпившему купцу. «Не ходи! — упрашивал её Дуров. — Видишь, пьяный, гадкий, тешиться будет». «А и пусть! — беззаботно ответила арфистка. — Зато сколько денег-то даст!» Вдоволь наглядевшись, как купец поливает его возлюбленную вином да сует за корсет деньги, Анатоль расплакался и убежал из трактира. В тот же вечер товарищи по труппе стащили у него последнее, что он имел — подушку с одеялом. Оскорблённый мальчик пешком отправился домой, в Москву.
«Вот видишь, Анатолий, — увещевал его дома Николай Захарович, — вышло именно так, как я тебе говорил». Тщетно! Пять лет ещё Дуров то сбегал из дома, то возвращался. Уходя в последний раз, сорвал в доме крестного шёлковые гардины и сшил из них брюки фасона гольф, франтовскую блузу и короткую накидку наподобие гусарского ментика. К этому прилагались широкая лента через плечо, как у сенаторов, шёлковые чулки и лакированные туфли — ничего подобного в цирках отродясь не носили! Костюм был хорош, а недовольство крёстного безгранично. Ему пришлось заново отделывать гостиную, так как той же тканью была обита и мебель. «Ну вот, говорил я тебе, что клоунство — подлость и доведёт до воровства, — ворчал Николай Захарович. — Помяни мое слово: вот женишься, заведёшь детей и, глядя на них, сильно пожалеешь, что пошёл неверной дорогой». Тут крёстный как в воду глядел…

Повелитель свиней

Женился Дуров рано — на укротительнице хищников Терезе Штадлер, и вскоре у них родился сын. Младенцу едва минуло полгода, когда он заболел оспой.
Проводив доктора — тот только и сделал, что велел родителям готовиться к худшему, — Дуров вспомнил, что у него сегодня выступление, и бросился писать директору цирка. В ответ тот прислал распорядителя:
— Извольте идти, не то вас оштрафуют.
— Пусть штрафуют. Не пойду. У меня умирает ребёнок.
Распорядитель вернулся с двумя дюжими полицейскими, и идти пришлось. На арене клоун плакал — публика хохотала, посчитав это трюком. Дуров через силу заставил себя кувыркаться, упал — новый взрыв смеха. Вернувшись домой, Анатоль застал младенца уже мертвым. «Сын клоуна, что за горькая доля!» — восклицал несчастный отец.
Впрочем, это был единственный момент, когда Анатоль пожалел об избранном пути. Новые дети, собственное искусство, достаток, а главное, успех у публики скоро утешили его. Он был совсем не похож на своих предшественников, коверкавших речь, хохотавших идиотским смехом: клоун-аристократ, франт, умница. Он упразднил колпак, перестал грубо белить лицо. В него можно было влюбиться, и публика не преминула это сделать. Вскоре для каждого его выхода установился такой порядок: униформисты выстраиваются в две шеренги, конферансье торжественно возглашает: «Анатолий Дуров!» — и только тогда появляется он сам и обходит арену, потрясая поднятыми вверх руками. Цирк взрывается аплодисментами, а клоун начинает: «В далекую старинушку в домах бояр причудливых шуты и дураки носили колпаки. А в нынешнее время мы видим в высшем обществе шутов и дураков без всяких колпаков!» Зал хохочет. Вот ещё его знаменитая реприза: «Синее море бурлит и шумит, у синего моря урядник стоит, и злоба урядника гложет, что шума унять он не может».
Но что ему удавалось лучше всего, так это сатирические номера с использованием животных. Идею Дуров подглядел у другого знаменитого клоуна — итальянца Тантини, выступавшего в России с дрессированной свиньей. Однажды московские купеческие сынки, пресытившись обычной свининой, захотели закусить учёной, и предприимчивый Тантини продал им свою артистку за 2 тысячи рублей — эта история облетела Россию. В общем, и Дуров купил свинью и принялся дрессировать. А потом ещё барана и петуха. Ему в голову пришел остроумный ход — использовать животных для злободневных аллегорий. К примеру, баран — полицейский пристав, свинья — жадный чиновник, а петух — самоуверенный писатель.
Дуров был настолько ярок, что его просто не могли не возненавидеть клоуны-конкуренты. Однажды в грим ему подсыпали известь, и Анатолий две недели пролежал в жару, хорошо ещё не лишился глаз. Потом воткнули иглу в живот барану, и тот издох. Ощипали дрессированного петуха и в таком виде пустили бегать по цирку. Чего только не творили! А тут ещё Дуров поссорился с прессой…
Сын редактора Пастухова, возглавлявшего газету «Московский листок», как-то раз попытался унизить Дурова: «А правда ли, что для успеха на арене нужно непременно иметь глупую физиономию?» «Правда, — ответил клоун. — И если бы я обладал такой, как ваша, мой успех был бы куда большим». На следующий день в «Московском листке» под псевдонимом Старый Знакомый появилась разгромная рецензия, где Дуров объявлялся бездарностью и грубияном, вечно оскорбляющим публику. И понеслась двухмесячная пикировка. После одной особо задиристой статьи Пастухов лично явился в цирк посмотреть на посрамленного врага. Дуров сумел заставить свою свинью подойти к барьеру как раз у кресла редактора. «Чушка! Назад! Поди сюда! — притворно звал Дуров. — Не хочешь? А, понимаю! Старых знакомых увидала, насмотреться не можешь?» Но и на этом у редактора не хватило ума остановиться — Дурова в газете по-прежнему задевали на разные лады. Тогда Анатоль ввел в свою программу такой номер: раскладывал на арене разные газеты и предлагал свинье выбрать какую-нибудь на её, свинский, вкус. Разумеется, «свинской газетой» всякий раз оказывался «Московский листок».
Случались у Дурова и перебранки со зрителями. Однажды во время выступления подвыпившая компания принялась задирать Дурова: «Господин клоун, кажется, изволил сморозить глупость!» Анатоль обернулся и отчетливо сказал: «Вы ослы»… Негодование, брань, визги. Тут Дуров поднимает руку, успокаивая публику, и заканчивает фразу: «Вы ослы-шались!» В другой раз дело дошло даже до дуэли. Дуров показывал номер «Война животных»: козлы-офицеры командовали баранами-солдатами, крысы-интенданты тащили что ни попадя, а индюки-полководцы сдавались без боя. Публика хохотала, и только один из всех, поручик Шмидт, вступился за честь армии, крикнув Дурову: «Нахал». В ответ тот погладил своего козла: «Бедный козлик, твой тезка тебя не признал!» «Клоун, — снова взвился поручик, — ты разговариваешь с офицером!» «Козел, ты разговариваешь с дворянином», — отреагировал Анатоль. Они стрелялись, но Дуров остался невредим, а Шмидт отделался легкой царапиной — что не помешало дуэлянтам отпраздновать примирение в ресторане.
Не пасовал Дуров и перед сильными мира сего. В Одессе он повздорил с генерал-губернатором, чья фамилия была Зелёный. В насмешку выкрасил свинью в зелёный цвет и вывел на арену: «Кланяйтесь все этому свинтусу, потому что он зелёный», а потом ещё запряг крашеную свинку в дрожки и раскатывал на ней по всей Одессе. В другой раз в присутствии министра финансов Вышеградского, которого винили в падении курса рубля, Дуров предложил свинье поднимать с арены различные предметы, между прочим и бумажный рубль. Ухватить маленькую бумажку пятачок мешает, а Дуров знай комментирует: «Что ж вы хотите от свиньи, когда министр финансов не в состоянии поднять наш рубль!» Каждый раз после подобного Дурова изгоняли из города, накладывали табу на те или иные шутки, а в конце концов вовсе запретили что-либо говорить на арене — мол, показывайте животных и помалкивайте. На следующий день остроумный клоун появился перед публикой с завязанным ртом — выведет барана и тут же уведет обратно за кулисы. Выведет свинью — и назад. Потом гуся, собаку… Зрители принялись свистеть, а Дуров поднял плакат: «Мой язык арестован, разрешено только показывать животных. За подробным разъяснением обращайтесь в полицию».
Единственный раз, когда Анатоль раскаялся в подобной выходке, это в случае с петербургским градоначальником по фамилии Грёссер (в переводе с немецкого — «больший»). Задира-Дуров купил на рынке самую раскормленную хрюшку и вечером в цирке комментировал, нарочито коверкая слова: «Этот животный, как это сказать по-русски, очшень грёссер». Губернатор, сидевший в ложе, лишь флегматично пожал плечами, и… никаких санкций не последовало. Дурову стало стыдно, и он добровольно принёс извинения.
В тот год русская публика зачитывалась романом «Король шутов». Дуров воспользовался этим, написав на собственной афише: «Король шутов, но не шут королей». На свете был только один человек, в борьбе с которым Анатолю явно изменял вкус — его родной брат Владимир, с некоторых пор сделавшийся грозным конкурентом.

Вольдемар

Прежде чем появиться на арене цирка, Владимир успел выучиться и послужить писцом в Управе благочиния. Но вечный дух соперничества с младшим братом не позволил ему укрепиться на столь достойном и скучном пути, к тому же Вольдемара тоже волновал запах опилок и конского навоза… Словом, к величайшему огорчению Николая Захаровича, второй воспитанник тоже подался в циркачи. Поначалу Владимир выступал как силач: «Сильные зубы и железные челюсти», — писали про него в афишах (взявшись зубами за край, он поднимал средних размеров стол).
Однажды Вольдемар явился к брату с просьбой поспособствовать его цирковой карьере. Тогда-то и был придуман номер «Молниеносный перелет через пространство». Но, поняв, что Анатоль намерен и дальше использовать его лишь в качестве статиста, Вольдемар смертельно обиделся и разорвал с братом всякую связь, поклявшись со временем посрамить Анатоля.
По примеру Анатоля Вольдемар принялся учить животных. Он начал с тех же самых свиней и очень скоро далеко превзошел брата в искусстве дрессуры. У Анатоля хрюшки только ходили куда надо и брали какой надо предмет — дело было вообще не в них, а в хлестких комментариях. У Владимира же свиньи кружились в вальсе и прыгали с парашютом из-под купола цирка. Да что там свиньи! Он брался дрессировать любых животных, даже признанных необучаемыми, вроде муравьеда (крупного зверя с очень маленьким мозгом), которого он научил стрелять из пушки. Пеликан в номерах Дурова читал книгу, морские львы барабанили и трубили в рожок, а слон вытирал тряпкой окна. Что уж говорить об умнейшем от природы животном — шимпанзе! Дуровская Люлю выступала с номером «Бухгалтер»: считала на счетах и записывала результат в конторскую книгу. Дома у дрессировщика она жила на правах избалованного ребенка — её кроватка стояла рядом с хозяйской, за семейным столом у Люлю был собственный высокий детский стульчик — она умела есть при помощи ножа и вилки, сама подвязывала себе салфетку. Были у Люлю и обязанности по хозяйству — она самостоятельно мыла полы. Были и пороки — Люлю курила сигары и часами торчала у зеркала, примеряя шляпки жены Дурова.

Владимир Леонидович умел добиться от животного чего угодно, но вовсе не тем путем, каким до него не брезговали все на свете дрессировщики (бывало, что в цирках слоны «пели» потому, что их потихоньку от зрителей кололи шилом, а куры «танцевали» на раскаленных подносах). «Куда гуманнее, да и просто эффективнее присмотреться к животному, понять, что ему свойственно от природы, и использовать в трюке именно эту черту», — постановил Дуров. К примеру, морские львы, поймав в море рыбу, глотают её только с головы, чтобы не оцарапать горло острыми плавниками, и для этого сначала подбрасывают добычу в воздух. Значит, они способны жонглировать мячом! Журавли после вынужденной неподвижности расправляют крылья и переминаются с ноги на ногу. Значит, будут танцевать на арене! А тут ещё в университете стали читать лекции Сеченов и Павлов, и Вольдемар узнал об условных рефлексах…
Бывало, что система Дурова давала сбой, и животное выходило из-под контроля. Танцующие журавли, углядев прореху в ткани купола, выстроились в клин и улетели на юг прямо с представления. Слон Бэбе (к слову, купленный Дуровым в зоологическом саду Гамбурга под видом карликового, но оказавшийся самым обыкновенным, большим) однажды взял да и ушёл из цирка на улицу, едва не раздавив пытавшихся поймать его униформистов. «Почтенная публика, у Бэбе заболел животик, и он пошёл в аптеку за касторкой», — нашёлся Дуров. Публика облегчённо засмеялась. А слон между тем забрёл на вокзал, спустился на рельсы и задержал отправление курьерского поезда на добрый час. Впрочем, дождавшись Дурова, Бэбе обрадованно затрубил и позволил увести себя обратно в цирк.
В другой раз дрессированный медведь вцепился Владимиру Леонидовичу в плечо своими чудовищными зубами. Кто-то из циркачей схватил на конюшне навозные вилы и ткнул ими зверя — тот заревел от боли, оставил дрессировщика и кинулся в публику. Толпа завизжала и устремилась к единственному выходу из цирка. Понятно, началась давка. «Успокойтесь! Займите места! Представление продолжается!» — закричал Дуров. Он решительно приблизился к медведю и посмотрел ему в глаза. Зверь снова пошёл на дрессировщика — Вольдемар, запретив себе бояться, стал медленно пятиться за кулисы, прищёлкивая кнутом: «Алле! Алле!» Медведь рычал, глотал слюну, но не нападал и шёл куда нужно. Потом отсиделся в клетке, опомнился. После выяснилось, что недруги Владимира Дурова напоили зверя перед выступлением голубиной кровью, а это одуряюще действует на хищников, даже самых что ни на есть дрессированных.

Вот что никогда не давало сбоев — так это дуровская железная дорога, настоящий шедевр дрессуры: обезьяны служили там машинистами, дикобраз составлял акт об опоздании поездов, в кассе енот-носуха носом штамповал билеты, начальник станции бульдог распекал служащих, а медведь-носильщик таскал тюки. Остальные были пассажирами: собаки ехали первым классом, барсуки вторым, третьим — «простая публика», куры да поросята. Заяц, как и положено, заскакивал на ходу без билета. Журавль, опоздавший на поезд, шагал вслед по шпалам. Номер был чудо как хорош! Так хорош, что брат, Анатолий Дуров немедленно позаимствовал его у Владимира для собственной программы — правда, в упрощённом виде.

Вражда

Братья вечно копировали друг друга, не уставая бросать взаимные обвинения в плагиате. Теперь, спустя сто лет, уже невозможно понять, к примеру, кто из Дуровых первым стал разъезжать по улицам на свиной упряжке. Вольдемар, конечно, утверждал, что он: якобы в тот же день его остановил городовой, хотел арестовать, но удалось отговориться. Мол, он, Дуров, коня не имеет, извозчикам платить не любит, а в законе нигде не прописано, что на свиньях ездить не дозволяется.
Однажды Анатоль не выдержал и послал в газеты открытое письмо: «В отсутствие моё в Москве явился брат мой, который осмелился выйти на манеж под моим именем. Между тем клоуном нужно родиться». Насмешник Чехов тут же отреагировал фельетоном «Вольдемар и Анатоль»: мол, надо же, кто-то осмелился вымазать лицо мелом и выйти веселить публику, не имея никакой бумаги с печатью, где было бы чёрным по белому написано: «такой-то родился клоуном».
Дальше — больше. Чувство меры настолько изменило обоим братьям, что Анатолий вдруг стал утверждать, что он в первую очередь — выдающийся дрессировщик (хотя он был силён в сатире), а Владимир возомнил себя непревзойденным сатирическим клоуном, которым сроду не являлся, потому что он был как раз великим дрессировщиком.
Вместо того, чтобы совершенствоваться каждый в своём жанре, подчёркивая собственную индивидуальность, братья выступали в одинаковых костюмах, с одинаковыми репризами, оба имели в помощниках по карлику… Да что там! Они и жили, словно сверяясь друг с другом. Оба написали по автобиографии, умудрившись почти совсем не упомянуть один другого. Оба в какой-то момент увлеклись живописью и достигли весьма приличных результатов. Оба вдруг принялись читать лекции: Анатоль — о природе смешного, Вольдемар — по зоопсихологии. Даже со своими жёнами (а у обоих братьев были жёны-немки) они развелись примерно одновременно и снова женились, и оба на наездницах. Общее мнение гласило: Дуровы отличаются разве что усами: у Вольдемара кончики с возрастом стали смотреть вниз, у Анатоля — вверх.
Со временем братья обзавелись собственными домами и тут тоже устроили соревнование — в оригинальности. Усадьба Анатолия в Воронеже стояла на берегу реки, прямо у пляжа (Дурову даже пришлось распустить в городе слух, что у него сбежал крокодил, чтобы публика поостереглась купаться перед его окнами, смущая полуголым видом его взрослых дочерей). На воротах висела табличка: «Кто приходит ко мне, делает удовольствие, кто не ходит, делает одолжение».

Любой, впрочем, за небольшую плату мог прийти сюда на экскурсию, а посмотреть было что! Комната смеха, обшитая кривыми зеркалами, содержала множество забавных экспонатов: чучела гусей с табличкой «Те самые, которые Рим спасли», пара ботфортов — «В них Наполеон сделал шаг от великого до смешного», на полке в нише — человеческие кости, снабжённые надписью: «Рано ли, поздно ли всяк попадет на свою полочку». Рядом — зал редкостей: древнеегипетская мумия в саркофаге, обломок любимой чашки Петра I, разбитой в день его смерти, шашка Шамиля, осколки гранаты — первой из тех, что японцы запустили в Порт-Артуре. В доме была даже точная копия в натуральную величину одного из залов дворца эмира Бухарского! Больше всего, впрочем, Дуров гордился мраморным столом, на котором вдруг возникала движущаяся цветная картина: по бурной воде сплавлялся плот, вдали трепетали на ветру лодочные паруса, над крышами домов проносились гуси. На самом деле всё это хитрым образом проецировалось на столешницу при помощи замаскированного перископа…

…Владимир в свою очередь обосновался в Москве, купив особняк на улице Старая Божедомка (теперь это улица Дурова). Здесь кроме модной новинки — электрического лифта — поражали высота потолков, размах лестницы, пространство террасы и сада. «Одному слону сколько места нужно, а есть же ещё и верблюд, и жираф!» — объяснял свой выбор Дуров. Все это роскошество он сразу наводнил зверьем: «У них не поймешь, кто за столом, кто под столом, где едят люди, где звери», — свидетельствовали те, кому посчастливилось побывать в гостях. Помимо зверей живых здесь было немало увековеченных в камне, а также в виде чучел — почти всех своих «артистов» после кончины Дуров отдавал таксидермисту. Была в доме и лаборатория, в которой Владимир Леонидович, облачившись в белый халат, занимался биологическими исследованиями в компании невролога Бехтерева или ставил опыты по телепатии с биофизиком Чижевским. А ещё был здесь театр зверей. Всё вместе получило название «Уголок Дурова».
Вольдемар теперь безвылазно жил в Москве. Анатоль всё больше гастролировал по провинции. Мода на его сатирические номера постепенно проходила — после 1905 года и учреждения Государственной думы публика больше интересовалась политическими высказываниями депутатов, а не клоуна.

Однажды пути братьев если не пересеклись, то сошлись очень близко. Анатолия Леонидовича пригласили поработать в московском цирке Саламонского, а в расположенном неподалеку цирке Никитиных в те дни выступал Владимир Леонидович. Анатоль вышел на арену бодро, как в прежние времена, но вдруг смутился и, видимо, забыл слова. Раз десять он начинал репризу и замолкал. Публика ждала в мертвой тишине. Наконец, клоун задумчиво произнес: «Мой старший брат выступает сегодня неподалёку» — и, махнув рукой, ушёл с арены прочь. Больше Москва его не видела…

Через год, на исходе 1915-го, на гастролях в Мариуполе Анатолий Леонидович заразился брюшным тифом. Директор цирка проявил редкое бездушие, стараясь получить с умирающего неустойку в 1000 рублей. Хозяин гостиницы тем временем спал и видел, как выставить неудобного постояльца вон, пока тот не перезаразил других. 7 января 1916 года Анатоль скончался в глухом одиночестве. Многие газеты поместили некрологи — редчайший случай для артиста цирка! Там кроме прочего были и такие слова: «Памятников в камне клоунам не ставят, но Анатолий Дуров оставил по себе памятник в сердцах». Как выяснилось позже, про памятники в камне клоунам журналисты ошиблись. Во всяком случае, такой памятник поставили Владимиру Дурову — в Москве, на Новодевичьем кладбище, и изваял его замечательный скульптор Шадр. Правда, случилось это через долгих 18 лет — именно столько старший брат прожил после кончины младшего…
После революции Владимир Леонидович и его бессловесная труппа отчаянно бедствовали. Голодный слон Бэбе в конце концов вышел на улицу и «ограбил» булочную, зачерпнув с прилавка хоботом всё что мог. Потом пришлось отдать его в зоопарк, но еды не было и там — Бэбе всё лежал, нежно обвив хоботом шею любимого дрессировщика. Тот же глотал слёзы отчаяния: Бэбе умирает, половина зверья погибла, дом отобрали, устроив там склад кож. Впрочем, скоро Дуров придумал оригинальный ход: явился на прием к Луначарскому с крысой, которая принялась «служить» лапками: «За своих товарищей просит», — объяснил Владимир Леонидович. И «Уголок Дурова» ему вернули.
Со временем новые власти полюбили старого клоуна и окружили его всевозможными почестями. Чему весьма способствовала его репутация борца с царским режимом — во многом, впрочем, «позаимствованная» у покойного и изрядно подзабытого брата. К примеру, в советские времена Дуров читал такой монолог: «Много лет мне запрещали в шутку правду говорить, из губерний высылали. Приходилось в тюрьмах жить». В тюрьме он не бывал ни разу — в отличие от Анатоля, которого, действительно, и из губерний высылали, и в тюрьме он посидел — в Германии. Потому что Анатоль позволил себе во время европейских гастролей сравнить со свиньей самого кайзера Вильгельма.
Кстати, дерзким острословием отличался и сын Анатолия Леонидовича — Анатолий Анатольевич Дуров. Он продолжил дело отца и тоже не раз высылался с гастролей полицией. Наследников он не оставил, поскольку жил с женщиной, мало способной к продолжению рода — она была огромной и выступала в цирках как борец. Но династия не угасла благодаря дочери Дурова, и до сих пор в цирке выступает правнучка Анатолия Леонидовича — Тереза Ганнибаловна.

Что касается другой ветви — потомков Владимира, его сын, Владимир Владимирович, готовился со временем унаследовать «Уголок Дурова», да умер раньше отца, от туберкулёза. Оплакав его, Вольдемар избрал своим преемником внука Юрия — внебрачного отпрыска своей дочери Натальи и, по слухам, графа Орлова. Долгое время хозяйкой «Уголка» была его дочь, Наталья Юрьевна (Владимиру Леонидовичу она приходилась правнучкой). Великий прадед, доживший до 71 года, успел её увидеть и, говорят, восхитился фамильным сходством — даже родимое пятно у Натальи было точь-в-точь, как у него самого. После её смерти в 2007 году художественным руководителем театра стал её единокровный брат Юрий Юрьевич Дуров (тоже правнук Вотдемара). Отношения между ветвями династии не то чтобы плохие, но весьма сдержанные.

Ирина Стрельникова #СовсемДругойГород экскурсии по Москве