Александр Блок: «Я не хотел земных объятий»

Гении не годятся в примерные мужья — это правило почти не знает исключений. И все же мало кто из поэтов так долго (23 года!) и так преданно любил одну и ту же женщину, к тому же собственную жену, как Александр Блок. Он её любил, а она ему изменяла — во всяком случае именно так до недавнего времени принято было считать. Теперь же, когда опубликованы многие документальные материалы, в том числе и дневники Любови Дмитриевны Менделеевой-Блок, стало понятно, что эта история гораздо сложнее и трагичнее…

Люба Менделеева, а с недавнего времени — Менделеева-Блок, в тот зимний вечер 1904 года впервые переступила порог «литературного святилища» — издательства «Гриф», где собирался весь цвет московской художественной мысли. На взгляд двадцатитрехлетней Любы, «цвет» этот выглядел довольно странно: был там какой-то изможденный человек с черными кругами вокруг глаз: по всему видно, кокаинист, какие-то студенты, барышня в цыганском монисто с демоническим смехом и вдруг какой-то присяжный поверенный — на вид очень приличный… Молодой человек, только что отрекомендовавшийся Блокам как «теософ Эртель», блеснувши осатанелыми глазами, воскликнул: «Москва, вся объятая теургией, преображается!» Вдруг забасил присяжный: «Господа! Стол трясется!» «Саша! — шепнула Люба на ухо мужу. — Кажется, он представляет себе преображение мира как спиритическое столоверчение. Как это все забавно!» Блок, казалось, не слышал. Он, только-только принятый в этом изысканном обществе как начинающий, но уже модный поэт, следил за происходящим с самым искренним интересом.

Любовь Менделеева-Блок.
Любовь Менделеева-Блок

Блоки приехали в Москву в январе 1904 года, через полгода после свадьбы. Любовь Дмитриевна боготворила своего мужа, восхищалась его умением воспринимать жизнь мистически, видеть в самых обыденных вещах отображение Извечной Природы, ждать каких-то неясных, но непременно грядущих мировых катастроф и радоваться их приближению. Впрочем, была во всем этом одна сторона, которую Любовь Дмитриевна ни понять, ни принять не хотела.

Сразу после свадьбы Блок растолковал ей: физическая сторона любви — это не для них, это разврат, «тёмное», это астартизм. Он рассказывал Любе об отталкивающих, грубо-чувственных ритуалах служителей Астарты — древней богини любви, не знающей стыда. И о Той, другой Богине — о Душе Мира, Премудрой Софии, вечно непорочной и лучезарной. И о том, что свести вместе эти полюса нельзя. И, наконец, последний аргумент: физические отношения между мужчиной и женщиной не могут быть длительными. Если Люба станет ему не мистической, а фактической женой, рано или поздно он разочаруется и уйдет к другой. «А я?» — спрашивала Люба. «И ты уйдешь к другому». — «Но я же люблю тебя! Жить рядом с тобой и не сметь прикоснуться — какая мука!» Блок твердил: «Моя жизнь немыслима без Исходящего от Тебя некоего непознанного, а только ещё смутно ощущаемого мною Духа. Я не хочу объятий. Объятия были и будут. Я хочу сверхобъятий!» Люба плакала и обижалась… А тут еще эти «блоковцы», которые встретили их в Москве…

Сергей Соловьёв (шафер на их свадьбе, племянник модного тогда поэта и философа Владимира Соловьёва и сам поэт), Борис Бугаев (он писал очень талантливые стихи под псевдонимом Андрей Белый), филолог Петровский — они любили превращать жизнь в изящную игру и в этом сезоне охотно объявили себя «блоковцами», согласившись с Александром Александровичем, что его супруга есть «Земное отображение Извечной Женственности». Они не давали Любови Дмитриевне никакого покоя, делая мистические выводы по поводу ее жестов или прически. Стоило ей надеть яркую ленту или даже просто взмахнуть рукой, как «блоковцы» переглядывались со значительным видом.

Сергей Соловьев и Андрей Белый.
Сергей Соловьёв и Андрей Белый

Любови Дмитриевне Менделеевой, дочери профессора Менделеева, автора знаменитой таблицы, эти люди, которых на французский манер называли декадентами, казались странными и непонятными. Они мечтали придумать жизнь заново, создать мир, совсем не похожий на тот, который существовал раньше. Каким именно должен быть этот обновленный мир — никто толком не представлял, но только другим, совсем другим… И они творили его, этот «другой» мир, не только в своих стихах, но и в самой своей жизни, что порой бывает весьма опасно… По большому счету, «жизнь по новым законам» выражалась в повальном увлечении кокаином и всевозможными диковинными вариациями отношений с женщинами, будь то «браки втроем» (такие, как у четы Виардо и Тургенева; Мережковского, Гиппиус и Философова; позже — Бриков и Маяковского), или ритуальные «астартические» оргии у Вячеслава Иванова, или женопоклонничество и одержимость девственностью у последователей поэта Владимира Соловьева, к которым относил себя и Блок…

Отец и отчим

Отцу поэта — Александру Львовичу Блоку, когда тот познакомился со своей будущей женой — Александрой Андреевной Бекетовой, — исполнилось 25 лет, но он уже был профессором кафедры государственного права Петербургского университета. Он был красив и невероятно музыкален, играть на фортепьяно предпочитал глубокой ночью.

Мать Александры Андреевны, дама, помешанная на музыке, твердила: «Смотри, Ася, не оттолкни этого необыкновенного человека!» А отец, выдающийся биолог, ректор того же Петербургского университета Андрей Николаевич Бекетов, добавлял, задумчиво теребя бороду: «Он весьма одаренный правовед! Да-а-а-а-с»… Словом, когда господин Блок посватался к Асе — всеобщей любимице, красавице и хохотушке, — она легко согласилась. И… очень быстро пожалела об этом. Оказалось, что Александр Львович, мягко говоря, психически неуравновешен. За всякое несогласие во мнениях, за недостаточное понимание музыки Шумана, за плохо переписанную страницу его диссертации он попросту избивал жену.

К тому же он оказался до странности скупым и морил Александру Андреевну голодом. Отправляясь преподавать в Варшаву, Александр Львович пожалел денег на билеты даже второго класса, а в вагоне третьего класса его жене, беременной на последнем месяце, запретили ехать врачи. Словом, Ася, подурневшая, потускневшая, забитая и жалкая, вернулась в отчий дом.

В ноябре 1880 года на свет появился сын. Его окрестили Александром — так же, как и обоих родителей. Вскоре после этого Александра Андреевна подала на развод. Александр Львович так и жил до скончания дней своих в Варшаве. Там от него сбежали еще две жены (рассказывали, что в обращении с ними господин Блок перешел от кулаков к ножу). Судьбой своего старшего сына Александр Львович интересовался мало, впрочем, исправно высылал ему по пятьдесят рублей в месяц. Когда Сашины стихи стали печатать, отец прислал ему раздраженное письмо с требованием взять псевдоним. Дескать, не могут серьезные труды по правоведению и какие-то стишки подписываться одинаково: А. Блок.

По словам Александры Андреевны, в последние годы жизни Александр Александрович все больше становился похож на отца, и не только внешне — у него случались такие же приступы гнева с битьем посуды и мебели…

Когда Саше было 9 лет, у него появился отчим, поручик лейб-гвардии гренадерского полка Франц Феликсович Кублицкий-Пиоттух — человек прямой, лишенный сантиментов и эстетических претензий. Пасынка он не любил и не поощрял баловства. А Саша недоумевал: зачем его утонченной матери понадобился этот грубый солдафон? Всей атмосфере их дома — легкой, светлой и изящной, как кружево, — отчим совершенно чужд! Ну почему женщинам непременно нужно выходить замуж? Тут какая-то взрослая тайна, неприглядная и, наверно, постыдная.

Идеальный роман

Лето Блоки проводили в своем подмосковном имении Шахматово, купленном по совету друга профессора Бекетова Дмитрия Ивановича Менделеева. Сами Менделеевы жили в Боблово, что в семи верстах от Шахматово. Дочь Дмитрия Ивановича — Любочка Менделеева — была младше Блока всего на год.

Они разглядели друг друга во время репетиций «Гамлета» (у Менделеевых были заведены любительские спектакли). В платье Офелии широкоскулая, с продолговатыми и узкими синими глазами, высокая, статная Люба (а этот золотистый пушок на лице! А ореол рыжих тяжелых волос! А молочно-розовая кожа! Не девушка — заря!) казалась Блоку-Гамлету неземным чудом. Непременно неземным! Саша с его светлыми холодными глазами, с выбритым «по-актерски» лицом, в берете с пером и плаще тоже выглядел очень романтично.

Любительский спектакль в Шахматово. Блок – Гамлет.
Любительский спектакль в Шахматово. Блок – Гамлет

Люба Менделеева не была первой любовью Блока. За год до «Гамлета», во время поездки в Германию на курорт, Саша уже испытал это — к двадцатилетней актрисе Ксении Михайловне Садовской (именно ей посвящены первые стихи цикла о Прекрасной Даме). Но опытная красавица очень быстро разбила хрустальную любовь своего юного поклонника, банально соблазнив его. Их близость — такая неожиданная для Саши, такая губительно реальная, показалась ему похожей на его еще гимназические опыты с публичными женщинами. Это и влекло его, и отталкивало, — словом, Саша предпочел бы разделять эти вещи…

И, конечно, теперь, с Любой Менделеевой (вот оно, новое воплощение его Прекрасной Дамы!), он даже мысленно не допускал переходить границы чистой, коленопреклоненной любви. Другое дело — молодуха-крестьянка, которую Саша однажды встретил по дороге из Шахматово в Боблово. Зачем он тогда спросил у нее дорогу — ту дорогу, которую он уже знал до малейшей кочки-впадинки? Да просто чтоб блеснуть друг другу белозубыми улыбками, чтоб сердце екнуло от собственной молодости, сырого тумана… Ее смуглая шея и высокая грудь, его щегольски затянутая талия — чем не повод? И уж, конечно, ту его Великую Любовь к Любови Менделеевой это не нарушит — не нужно путать земное с небесным!

На фото: Люба – Офелия.
Люба – Офелия

Еще пять лет Саша и Люба то сходились, то расставались навсегда. В одно из таких расставаний она написала ему письмо: «Мне вдруг стало ясно, до чего мы чужды друг другу, до чего Вы меня не понимаете. Ведь Вы смотрите на меня, как на какую-то отвлеченную идею; Вы навоображали обо мне всяких хороших вещей и за этой фантастической фикцией меня, живого человека, не заметили, проглядели». И все же она была просто влюбленной девушкой — как она могла оттолкнуть такого необыкновенного, такого талантливого, такого чудесного юношу! К тому же Блок грозил, что застрелится…

Боблово, август 1903 года. Люба перед зеркалом примеряет свадебное платье. Вот она, полураздетая, замирает и любуется своим отражением: такое молодое, такое красивое тело. И сердце замирает от предвкушения жизни, счастья. Если бы Люба знала тогда, что это ее дивное тело — с его плавным течением линий, с его гибкостью и нежностью, с его теплом — будет отвергнуто, принесено в жертву Великой Идее — может, на следующее утро она бы и не поехала в Михаило-Архангельскую церковь венчаться…

На фото: Еще любительский спектакль – «Горе от ума». Блок – Чацкий, Люба - Софья
Ещё любительский спектакль – «Горе от ума». Блок – Чацкий, Люба — Софья

Горькое супружество

Андрей Белый быстро заметил, как раздражают Любовь Дмитриевну его аффектированные восторги, но «игры» не прекратил — теперь, давая мистические истолкования любым действиям Менделеевой, он поддразнивал ее и — если уж быть откровенным до конца — высмеивал Александра Александровича. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Белый не стал замечать за собой… настоящий, неподдельный интерес к жене Блока. И, конечно, дело тут вовсе не в мистическом сиянии, якобы исходящем от Любови Дмитриевны, а в естественном очаровании молодой и красивой женщины, которое она не могла, да и не хотела скрывать.

Тем временем семейная жизнь Любы становилась все несноснее. Ей докучала свекровь, имевшая обыкновение без стука врываться в ее спальню и выражать свои восторги по тому поводу, что Люба якобы наконец беременна. Такой вывод Александра Андреевна делала из чего угодно — из легкого недомогания невестки, из ее якобы увеличившегося аппетита, из чистоты белья наконец, которое мать поэта сама сдавала в стирку (в своем желании опекать она с радостью исполняла в семье сына роль добровольной прислуги). Свекровь не была в курсе особенностей семейной жизни новобрачных, она не понимала, отчего Люба вечно несчастна. И отчего Саша так равнодушно, так бесстрастно наблюдает за беззастенчивыми ухаживаниями Андрея Белого за его женой.

Сама же Любовь Дмитриевна была и рада этим ухаживаниям, и боялась их. То, что казалось ей неповторимым — сладкая отрава взглядов и невинных прикосновений, которую она во времена своей юности испытала с Сашей, теперь повторялось с Борисом Николаевичем. Неужели тот же туман, тот же хмель рождают в ней чужие, не Сашины глаза? И так скоро? Немыслимо, невозможно… «Просто я была брошена на произвол всякого, кто стал бы за мной ухаживать», — так Менделеева оценила свое тогдашнее положение в своем дневнике.

Однажды она решилась и пришла к Борису Николаевичу домой. Одна. Уже были вынуты черепаховые гребни и шпильки, тяжелые золотые волосы уже рассыпались по спине, уже нервные пальцы влюбленного Белого расстегивали её платье, как вдруг… Одно его неосторожное, неловкое движение, и Люба опомнилась. Волосы были собраны, одежда приведена в порядок. Без всяких объяснений Люба бросилась вон. «Вы должны уехать на время. Дайте мне свободу оглядеться, подумать», — написала она Белому. И он подчинился. Из Петербурга забрасывал Любу письмами, обещал продать имение и увезти ее в Италию, умолял, грозил…

Отчаявшись, даже вызвал Блока на дуэль. Не повезло с секундантом — Лев Львович Кобылинский (тоже из литераторов), приехавший в Шахматово с вызовом от Белого, не устоял перед Любовью Дмитриевной. «Зачем вы приехали? У мужа от меня нет секретов, извольте объяснить! Ах, это! Да Борис Николаевич просто переутомился. Передайте ему, чтобы перестал ребячиться, а сейчас пойдемте обедать. У нас сегодня чудесные щи с кулебякой».

Словом, дело с дуэлью было испорчено. Так почему же Любовь Дмитриевна не дала волю своей страсти? Почему жгла, не читая, письма Белого? Почему не хотела даже объясниться с ним? «Ваши отношения с мужем — мертворожденные. В них нет естественности, нет правды, нет страсти. Ну зачем вам эта мука? Так, как я понимаю и люблю вас, он вас не любит и не понимает», — внушал ей Борис Николаевич. А Люба… Она всё-таки очень любила и уважала своего мужа. Изменить ему физически она чувствовала себя вправе — но… только физически. Но Андрей Белый — человек в её глазах не менее значительный, не менее талантливый и авторитетный, чем Блок. А значит, это была бы действительно измена.

Возмездие

Осенью 1904-го, вскоре после несостоявшегося вызова на дуэль и через год с лишним после свадьбы, не без «злого умысла» Любови Дмитриевны между супругами все-таки произошло то, что должно было произойти. «С тех пор установились редкие, краткие, по-мужски эгоистические встречи, — пишет она в своём дневнике. — К весне 1906 года и это немногое прекратилось». С тех пор Блок снова предпочитал иметь дело с проститутками — да еще и с самыми грубыми, с самыми опустившимися из них. Его дневник содержит, к примеру, такие откровения: «25 января. Третий час ночи. Второй раз. Зовут ее Мартой. У нее большие каштановые косы, зелёно-чёрные глаза, лицо в оспе, остальное — уродливо, кроме страстного тела. Она — глупая немка. Глупо смеётся и говорит. … Кто я — она не знает. Когда я говорил ей о страсти, она сначала громко хохотала, а потом глубоко задумалась. Женским умом и чувством, в сущности, она уже поверила всему, поверит и остальному, если б я захотел. Моя система — превращения плоских профессионалок на три часа в женщин страстных и нежных — опять торжествует».

Это было время его разочарований — впрочем, весьма для Блока плодотворное. Он писал свои самые и сильные и яркие циклы стихов «Снежная маска», «Город», потом — «Страшный мир», «Возмездие». Там с живой, страстной болью отразилось всё: кабаки, к которым пристрастился поэт, ощущение общественной смуты, отступничество той, которую он считал своим божеством…

Любовь Дмитриевна действительно стала заводить любовников. Да и сам Блок понимал, что не в праве её винить: «Ответом на мои никогда не прекращавшиеся преступления были: сначала А. Белый, потом Г. Чулков и какая-то совсем мелочь Ауслендер… потом хулиган из Тмутаракани — актеришка — главное. Теперь — не знаю кто».

Осень 1908 года. Блоки сидят вдвоём в своей любимой комнате — он за столом, поближе к деревянной резной папироснице. Она — сжавшись комочком в кресле. Александр Александрович пьян и болен — хождения к проституткам не прошли даром, сифилис разрушает его организм и его нервы, та самая напасть, которая убила блоковского кумира — Врубеля. Любовь Дмитриевна беременна (результат романа с актером Давидовским — тем самым «хулиганом из Тмутаракани»). Окно комнаты заклеено цветной восковой бумагой, изображающей коленопреклонённого рыцаря и даму. Дневной свет, проникающий сквозь стекла, бросает на супругов пёстрый отблеск, как витраж. Рыцарь и Прекрасная Дама — вот злая ирония…

Ребенок Любови Дмитриевны не прожил и девяти дней. Блок написал щемящее-трогательное стихотворение «На смерть младенца», и жизнь потекла по-прежнему.

Кармен, или Любовь все побеждает

«Люба довела маму до болезни. Люба отогнала от меня людей. Люба испортила мне столько лет жизни, измучила меня и довела до того, что я теперь. Люба на земле — страшное, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные. Но я не могу расстаться с ней и люблю её… У меня женщин не 100-200-300 (или больше?), а всего две: одна — Люба; другая — все остальные», — это ещё одна дневниковая запись Блока.

Впрочем, Александр Александрович, случалось, увлекался кем-то всерьез. В 1907 году он был влюблён в актрису Наталью Николаевну Волохову. Любовь Дмитриевна предлагала дать развод, но ни Волохова, ни Блок этого не захотели. Потом он влюбился в певицу Андрееву-Дельмас, лучшую в Петербурге исполнительницу партии Кармен. Её тоже звали Любовью…

На фото: Андреева-Дельмас.
Андреева-Дельмас
На фото: она же в роли Кармен.
Она же в роли Кармен

Блок часами простаивал у ее подъезда, еще не будучи представленным. Посылал цветы и книги, раздобыл номер ее телефона. Потом был бурный, опьяняющий роман. За день — две-три встречи, между ними — тоска и тревога. Бесконечные прогулки, поездки за город, букеты, ночные телефонные звонки. Вот тут сам он захотел развестись с Любовью Дмитриевной и жениться на своей Кармен. Это безумие продолжалось почти год. А потом жена просто уехала на фронт санитаркой (шел 1914 год).

Для Блока все в одночасье изменилось. Страсть куда-то улетучилась, общество Дельмас стало тяготить… Теперь уже она слала ему букеты и писала сумасбродные записочки — Блок был холоден, и если не прерывал отношений совсем, то только для того, чтобы, по его собственному выражению, «не огорчать этого милого ребенка». Он страшно, тяжело, безысходно тосковал по своей Любе… Впрочем, в 16-м он и сам получил повестку. Деваться было некуда, как ни чужда ему было война. Блок служил в 13-й инженерно-строительной дружине – строили оборонительные сооружения в прифронтовой зоне. От них до линии фронта оставалось еще километров 10. Но над головой летали аэропланы противника и где-то неподалеку взрывались снаряды. В одном письме Блок написал: «Я не боюсь шрапнелей. Но запах войны и сопряженное с ней — есть хамство»…

На фото: Александр Блок (3-й слева) среди чинов 13-й инженерно-строительной дружины, 1916 год.  Фото с сайта: http://feldgrau.info/other/10401-aleksandr-blok-na-pervoj-mirovoj-vojne
Александр Блок (3-й слева) среди чинов 13-й инженерно-строительной дружины, 1916 год.  Фото с сайта: http://feldgrau.info/other/10401-aleksandr-blok-na-pervoj-mirovoj-vojne

Его военная служба продлилась всего 7 месяцев. Потом случилась Февральская революция, и Александр вернулся домой.  Как и Люба. Встретившись с женой, Блок совершенно успокоился. Вот только отпускать ее от себя больше, чем на несколько часов, он теперь решительно отказывался. Александра Александровича раздражали ее репетиции и спектакли (кажется, мы забыли сказать, что увлечение любительскими спектаклями сделало свое дело, и Любовь Дмитриевна стала актрисой — впрочем, не слишком удачливой).

Тем временем исторические события набирали обороты. Сбылись его предчувствия! Мировая катастрофа, наконец, завьюжила обветшавший мир, теперь ей предстояло его перетряхнуть и переродить до неузнаваемости. По выражению Блока, нужно было только «за вьюгой и хаосом разрушения услышать музыку революции». Ему даже не хотелось писать об этом стихи — он готов был с головой окунуться в настоящую общественную деятельность, и дело для него скоро нашлось: Блок стал редактором стенографических отчетов Чрезвычайной следственной комиссии при Временном правительстве.

На практике это означало следующее: Александр Александрович присутствовал на допросах в Петропавловской крепости и в литературной форме обрабатывал показания допрашиваемых. В числе тех, чьи показания он записывал, была известная Вырубова — ее допрашивали в качестве любовницы Распутина и другие царские приближенные. Несколько месяцев Блок исправно служил, прежде чем абсурдность ситуации наконец дошла до него: он, поэт, и не заметил, как превратился в тюремщика!

Что было потом… Октябрьская революция, поэма «Двенадцать», странно-сдержанная реакция на нее новых властей (Блок ожидал восторгов и горячей благодарности, а получил недоумение и критику — мол, при чем здесь апостолы, Христос?), бойкот со стороны не принявшей революцию литературной интеллигенции во главе с Мережковским и Гиппиус… Впрочем, Блок и сам очень скоро остыл от своих революционных восторгов. Военный коммунизм, политическая цензура, доносы, абсурдная мелочность и глупость властей…

Вьюга и хаос все-таки заглушили музыку. Однажды Блок написал: «Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь. И не я один: вы тоже! Мы задохнемся все. Мировая революция превратилась в мировую грудную жабу!»

Голод, морозы, вечное отсутствие дров, нищета — все это заставляло Блока все время где-то служить: в Театрально-литературной комиссии, в Комиссии по реформе орфографии, в театральном отделе Наркомпроса, да Бог еще знает где. Его любимое Шахматово сгорело, как сгорели тогда в общем пожаре многие русские дома. Петербуржская квартира Блоков находилась под угрозой уплотнения, и приходилось тратить нервы и силы, чтобы избежать этого. Еще Блоку нужно было часами стоять в очереди за дровами, а Любови Дмитриевне каждый вечер чистить селедку, давясь тошнотой от одного вида грязной, склизкой, вонючей чешуи.

И все-таки в те годы Александр Александрович и Любовь Дмитриевна были почти счастливы. Больше никаких недоразумений, никаких измен, никаких метаний. В конце концов, оба они уже не молоды… Они научились понимать и жалеть друг друга, как и полагается супругам с таким стажем. Под конец жизни Блок стал просить у Любы прощения — кажется, он наконец понял, как счастливы они с женой могли были быть все эти годы, если б не его гордое желание придумать свои законы и жить только по ним…

Кажется, он наконец понял, что судьба подарила им — глубоко и взаимно любящим — редчайший шанс на настоящую, глубинную, долгую семейную гармонию, а по его вине этот шанс был бездарно упущен! Это все равно, что зарыть талант в землю… Александру Александровичу казалось, что такой грех не искупается никакими стихами, будь они хоть трижды гениальны!

Блок умер в 1921-м. Любовь Дмитриевна пережила мужа на 18 лет. Замуж она больше не вышла. Театр оставила. Под конец жизни она стала приводить в порядок свой дневник — там не оказалось ни одной страницы, где не было бы имени Александра Александровича…

Ирина Стрельникова

10_aleksandr_blok

#совсемдругойгород

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *