Елизавета I: всего одно злодейство за царствование

«Веселая царица Была Елисавет: Поет и веселится, Порядка только нет», — так Алексей Константинович Толстой определил формулу блестящего царствования Елизаветы Петровны. Красавица на троне… Балы, маскарады, наряды, строительство дворцов — вот что обычно вспоминается в связи с этим временем. А любой разговор о самой Елизавете I так или иначе поворачивает на 15 тысяч платьев и гос. долг в 8 миллионов, оставшихся после неё. Но между тем история царицы Елизаветы не такая уж и легкомысленная, в ней кроется и весьма трагический сюжет… В 300-летней истории царствования Романовых была некая жуткая, кошмарная композиционность: всё началось с убийства 3-х летнего мальчика (при воцарении первого Романова — Михаила Фёдоровича в XVII веке был повешен на воротах Кремля Ворёнок – маленький сын Марии Мнишек и Лжедмитрия II (когда его несли вешать, он всё спрашивал: «Куда мы идём?»). Всё кончилось расстрелом царской семьи, включая царевича, 13-летнего Алексея. Но между ними, примерно посередине, при Елизавете, был ещё один мальчик…

Утром ворота Яузского дворца, что в Покровском-Рубцове, распахнулись, и, вздымая пыль, промчались верховые — прочь из Москвы, по Троицкой дороге — разгонять с пути странников и богомольцев, бредущих к лавре по случаю Петрова поста. Вечером, в девятом часу, когда июньский жар стал спадать, ворота дворца снова открылись и выпустили пешую процессию: дамы в шляпках с цветами и лентами, с набеленными и нарумяненными лицами, с изящными тросточками в руках и столь же нарядные кавалеры. Скорость передвижения была невелика: женщинам приходилось семенить по ухабам в юбках с кринолинами, мужчинам — то и дело останавливаться, чтобы поправлять модные, но чрезвычайно неудобные, вечно сползающие чулки с накладками на икрах (для придания ноге приятной женоподобной округлости). За пешей процессией из дворцовых ворот змеей выполз конный обоз. Возглавляла процессию главная пара — красивая дородная рыжеволосая дама средних лет и совсем юный мальчик-офицер, хорошенький как картинка. Рыжеволосая дама была царица Елизавета, а ее спутник — очередной фаворит. Их путь лежал в Троице-Сергиеву лавру. Эту старую и основательно подзабытую царскую традицию — бросив государственные дела, отправляться всем двором на многодневное богомолье — Елизавета Петровна возродила в самом рьяном варианте. Она отправлялась в паломничество пешком, как лет за двести до неё хаживал Иван Грозный — искупать грехи. И так же, как при Иване, сопровождать царя должны были придворные, весьма непривычные к пешим передвижениям.

Яузский дворец Елизаветы в Покровском-Рубцове, недалеко от нынешней метро «Электрозаводская». Фото Марьи Пановой с сайта www.mosday.ru

В полночь царица махнула платком, и процессия остановилась на ночевку — в шести верстах от дворца. Придворный обер-квартирмейстер дело своё знал, и в считаные минуты у дороги выросли шатры и походная церковь, засуетились повара. Через полчаса богомольцы расположились на ужин, довольно, надо отметить, обильный. По шатрам разошлись лишь под утро, причем перед сном императрице, как обычно, чесали пятки ее штатные чесальщицы — без этого ей трудно было заснуть (поговаривали, что трудности с ночным сном у Елизаветы Петровны были связаны с вечным страхом государственных переворотов, которые совершаются по ночам, — во всяком случае, её саму привел на трон именно ночной государственный переворот). Почивать государыня изволила с рассвета и до вечерних сумерек, а затем процессия снова тронулась в путь. Таким манером только до подмосковных Мытищ шли три дня и там уж расположились на большой привал с охотой на лосей, с пиром под пушечные выстрелы после каждого тоста и даже со спектаклем в походном театре. Тронулись дальше дней через пять. Паломничество в Троицу, расположенную в 70 верстах от Москвы, растянулось на все лето. Иной раз у императрицы недоставало сил дойти до места, пригодного для ночевки, тогда она подзывала свою золотую карету, следовавшую за ней в обозе, и с комфортом доезжала куда надо. Но на следующий день карета отвозила её обратно, ровно на то место, откуда забрала накануне, — и душеспасительность, таким образом, не нарушалась.

Всю жизнь Елизавета любила Москву, где прошло её детство и юность, частенько сюда ездила, и всякий  раз из Москвы отправлялась на богомолье: в Лавру или в Новый Иерусалим. Видно, ей было, что отмаливать…

Новоиерусалимский монастырь в XVIII веке

В Париж, в Париж!

Она была рождена, чтоб жить легко, празднично, в постоянном веселье! Само её рождение совпало с грандиозным праздником: 18 декабря 1709 года царь Пётр въезжал в Москву, чтобы отпраздновать победоносное завершение полтавской кампании. За ним вели несколько тысяч пленных шведов во главе с генералом Левенгауптом, в обозе ехало 28 трофейных орудий, 127 знамён и казна Карла XII, брошенная тем в момент бегства с поля боя. В Первопрестольной планировались пышные торжества, но на подходе к городу Пётр узнал: только что в селе Коломенском Марта Скавронская (в крещении Екатерина Алексеевна), одна из любовниц из его «гарема», родила ему дочь, уже вторую (первой, Анне, шел второй год). Этого оказалось достаточно, чтобы отложить празднование полтавского триумфа. В Коломенский дворец, поднять бокалы за здоровье младенца Елизаветы, Пётр пригласил всех, включая пленных шведских офицеров.

Начиная с этого дня и всю жизнь Елизавета видела своих родителей исключительно веселящимися. То её, девятилетнюю, со старшей сестрой Анной приводят на ассамблею в шитых бриллиантами шапочках. То, наряженных в сардинских морячек, катают по Неве на лодках. То берут на фейерверк в Летнем саду. В остальное время отец почти всегда был в разъездах, а мать сопровождала его. Царские дочки росли в доме светлейшего князя Меншикова, и их воспитательницей была сестра хозяйки дома — горбунья Варвара Арсеньева, еще одна царская любовница, на которой Пётр по странной своей любви к разного рода уродствам чуть было не женился. Впрочем, государь всё-таки выбрал Екатерину — мать Анны и Елизаветы.

экскурсии по Москве
Царевны Анна и Елизавета

Старшей было четыре года, а младшей — два, когда они, держась за материнский подол, прошли за родителями вокруг аналоя. С тех пор из незаконных детей они сделались привенчанными. В день 12-летия Елизаветы отец-император скорее по католическому, чем православному обычаю собственноручно обрезал с её платьица белые крылышки, и с этого момента царевна сделалась невестой на выданье. Казалось, её предназначение — династический брак. Именно поэтому царевну учили лопотать на французском, немецком и шведском, изящно танцевать и наряжаться, скакать верхом — а более не учили ничему. Кое-какие наметки в брачных планах уже имелись: Пётр, будучи во Франции, намекнул, что желал бы выдать свою младшую дочь за её ровесника — малолетнего короля Людовика XV. Опекуны мальчика-короля нашли обстоятельства рождения «принсес Элизабет» несколько щекотливыми и колебались. Впрочем, шансы были велики. Но после смерти царя Петра интерес к его дочери в Версале поубавился, и дело развалилось. 15-летний Людовик почти сразу женился на 22-летней дочери польского экс-короля Станислава Лещинского (этой женщине трудно позавидовать: её роль при французском дворе была ничтожна, муж ею пренебрегал и изменял в чудовищных масштабах и формах, его всесильная (но отнюдь не единственная) фаворитка мадам Помпадур унижала королеву, девицы, свозимые со всей Франции к королю в скандально известный Олений парк, насмехались над ней. Но даже зная всё это, даже понимая, что ни семейного счастья, ни реальной власти у французской королевы нет и в помине, Елизавета Петровна, самодержица Российская, так до конца и не изжила в себе печали, что выйти за Людовика ей не довелось).

Дальше в России пошла чехарда с престолонаследием. Кому отдать трон? Вдове царя Екатерине? Кому-то из их дочерей? Внуку Петру, сыну покойного царевича Алексея? Все эти сомнения решительно и быстро пресекла вдова, явившись на заседание Сената в сопровождении гвардии, — и заставила-таки признать себя наследницей. Теперь уже она принялась пристраивать младшую дочь (старшая, Анна, после смерти отца была выдана замуж, причем довольно неудачно, за герцога незначительной, провинциальной Голштинии. Да притом распутника и пьяницу). Париж сделался для матери и дочери навязчивой идеей. Короля заполучить в женихи не удалось, и они перебрали всех холостых французских принцев крови, но дело с браком так и не заладилось. Пришлось оставить мечты о Франции и обратить внимание на всякую европейскую «мелкоту» — епископа Любского, принца Саксонского, герцога Курляндского — всё тщетно! Один жених в последний момент передумал, другой вообще умер… А меж тем красота Елизаветы всё расцветала. Французский посланник отзывался о ней как об идеале — с единственной «червоточинкой»: волосы, мол, рыжи. Японский вторил ему, с той только разницей, что недостатком девицы считал слишком большие глаза. Сама же Елизавета полагала, что её немножко портит разве что курносый нос, и не любила, чтоб её рисовали в профиль.

В.Серов. «Царевна Елизавета Петровна и Пётр II на псовой охоте»

Одним из самых страстных почитателей царевниной красоты стал её племянник — Петр II, который занял трон после внезапной смерти Екатерины I. В свои 13 лет этот юноша был чрезвычайно развит физически и с 18-летней Елизаветой держался как ровня. Пока наводили справки — позволит ли церковь этот близкородственный брак, — парочка проводила время в бешеной скачке верхом, в псовой охоте, в танцах и увеселениях. Меншиков, много способствовавший воцарению Петра II и рассчитывавший выдать за него свою дочь Марию, был в бешенстве. Забыв о том, чья Елизавета дочь и презрев всякую благодарность, он делал всё, чтобы оттеснить её, однажды даже отобрал у царевны кошелек, подаренный молодым царем. Но добился только того, что государь велел сослать его вместе с семьей в Березов. Однако Елизавете не суждено было в этот раз стать царицей — она легкомысленно позволила себе увлечься взрослым, опытным красавцем камергером Бутурлиным, и об их связи нашептали царю. На бал по случаю именин Елизаветы царственный племянник, разобидевшись, прибыть не соизволил. Ей бы броситься вымаливать прощение, но вместо этого юная кокетка протанцевала весь вечер со своим Бутурлиным. Что ж! Царь отправил счастливого соперника в полк, на юг, охранять границы от назойливых набегов крымских татар. А сам обручился с Екатериной Долгорукой.

В те годы юная Елизавета так мало думала о престоле и так много о развлечениях, что даже внезапная смерть Петра II от оспы и снова освободившийся трон (уже в третий раз за пять лет!) не сподвигли её — первую в очереди законных наследников — ехать из Москвы в Петербург заявлять свои права (старшая сестра царевны Анна Петровна наследницей считаться не могла, потому что перед свадьбой вместе с женихом письменно обязалась никогда не претендовать на российскую корону). Почти целый месяц после смерти Петра II легкомысленная царевна теряла драгоценное время в своём Яузском дворце в Покровском: каталась на коньках по замёрзшему пруду, травила в поле зайцев и пела песни с сельскими девушками (простонародность вкусов, может быть, удивительная для дочери царя Петра, но вполне простительная для дочери прачки Скавронской родом то ли из литовского, то ли из латышского захолустья).

В результате придворная интрига возвела на трон совершенно неожиданную персону — овдовевшую герцогиню Курляндскую, племянницу Петра Великого Анну Иоанновну. Вот уж кто невзлюбил Елизавету! Тучная, рябая, мужеподобная, озлобленная на весь свет за 20 лет сидения в Богом забытой Курляндии, государыня не могла простить кузине ни её молодости, ни яркой красоты, ни ловкости в танцах, ни того факта, что Елизавета имела по крайней мере не меньше её самой прав на российский престол. Да и к отцу Елизаветы, покойному Петру I, Анна Иоанновна имела давние счёты: кто, не спросясь её, устроил этот брак Курляндским герцогом? Кто день за днём во время свадебных торжеств спаивал герцога и в конце концов споил до смерти? (Новоиспечённого мужа Анны в бессознательном состоянии уложили в карету и по дороге он умер, так что до Курляндии Анна Иоанновна добралась уже вдовой.) Теперь настала пора посчитаться за старые обиды – не с Петром, так хотя бы с его дочерью. Императрица велела «сестрице» поселиться в Царском Селе, выделив на содержание 30 тысяч рублей в год — и это было как пощечина! Такой суммы юной моднице, привыкшей к безудержному расточительству, не хватало даже на ленты. Все эти «черные» десять лет Елизавета жила почти безвылазно в маленьком дворце в Царском Селе, в обществе своего нового возлюбленного — гвардейца Алексея Шубина и его сослуживцев, семеновцев и преображенцев, — нескольких десятков дюжих молодцов, которые сделались закадычными приятелями царевны. Они все звали её кумой и на «ты» — у многих из них она действительно крестила детей.

экскурсии по Москве
В.Якоби. «Шуты при дворе императрицы Анны Иоанновны»

Тем временем Анна Иоанновна, передав прискучившее ей управление огромной своей державой в руки фаворита Бирона, забавлялась на собственный манер. Десятки шутов, шутих и приживалок круглыми сутками увеселяли её прыжками, кривлянием, болтовнёй, сказками… В комнатах дворца стояли лукошки, в них на яйцах сидели шуты и кудахтали, как куры, когда мимо проходила императрица. Людей, способных без устали нести всякий вздор, разыскивали по всей России и препровождали ко двору. Ещё Анна Иоанновна любила, когда шуты дрались между собой до крови. Это казалось ей забавным. Да и придворные не уступали шутам в желании угодить ей каким-то подобным образом — тонка была грань между шутами и придворными. История свадьбы князя Михаила Алексеевича Голицына (внука, на минуточку, Василия Голицына, фактического правителя России при Софье, строителя каменной Москвы) и шутихи-калмычки в ледяном доме известна. Сначала лучшие умы страны были брошены на строительство внушительного ледяного дворца (с ледяными печами, ледяными дровами, ледяной мебелью и т.д.). Потом «молодых», привезя в железной клетке на слоне, с торжественными церемониями уложили спать на ледяную постель в 40-градусный мороз, да ещё и караул к дверям приставили, чтобы не сбежали до утра. В общем, попойки с гвардейцами у Елизаветы в Царском Селе по сравнению с тем, что творилось в императорском дворце, были ещё оплотом осмысленности и разума.

В. Якоби «Ледяной дом»

Как-то раз генерал-фельдмаршал Миних приехал к царевне от императрицы с каким-то поручением и, встретив у неё эту шумную и пьяную толпу, не на шутку встревожился, что возможен гвардейский заговор. Тогда Анна Иоанновна повелела найти всё-таки для Елизаветы какого-нибудь европейского жениха, да помельче калибром, а пока сослала от греха подальше Шубина в Сибирь. Несчастной Елизавете осталось только лить слёзы и сочинять печальные стихи: «Тише же ныне, тише протекайте, чисты струйки, по песку. И следов с моих глаз вы не смывайте, смойте лишь мою тоску…» Сделавшись сама императрицей, она первым делом разыскала — где-то на Камчатке — своего ненаглядного Шубина. Но ссылка фатально повлияла на него, ничего не оставив от былой красоты и молодцеватости. И Елизавета, ласково поговорив с Шубиным, отослала его с глаз долой в полк.

«Сестрица, пора вставать!»

Анна Иоанновна умерла бездетной и оставила престол своему двухмесячному внучатому племяннику Ивану Антоновичу. Его мать, Анна Леопольдовна (до недавнего времени принцесса Мекленбургская, а ныне — правительница Российская), была, в сущности, безобиднейшим и добрейшим существом. Она не умела и не любила наряжаться, повязывала голову белым платком, не носила кринолина и целыми днями просиживала в своих покоях, читая книги — занятие по тем временам диковинное, особенно для женщины. Кстати, одним из тех государственных распоряжений, которые она успела дать, был запрет носить платье с золотым и серебряным шитьём – мол, драгоценные металлы стираются, и даром расходуется государственный запас России. Анну Леопольдовну, впрочем, в Петербурге не любили. А уж её мужа — принца Брауншвейгского Антона Ульриха просто ненавидели — хилый, блеклый, не умеющий как следует говорить по-русски, он поспешил строить из себя важную персону в армии. А немцы до чертиков надоели всем ещё за десятилетие правления Анны Иоанновны.

В течение первого года жизни придворные художники его писали таким. После его некому стало писать

И тут уж Елизавете Петровне со всех сторон стали намекать: пора бы прекратить чехарду с престолонаследием и занять русский трон, на который она имеет больше прав, чем все эти бог весть откуда взявшиеся немецкие принцы и принцессы. Образовалась целая партия её сторонников. Очень много суетился в этом направлении французский посланник, выписывавший из Франции немалые суммы для раздачи гвардейцам от имени царевны. Сама Елизавета колебалась: с одной стороны, перспектива соблазнительная, а с другой… Разве редко в России случалось, что обитатели дворцов переезжали на новое жительство в казематы Петропавловской крепости? Один неверный шаг — и пиши пропало! Как-то раз она прогуливалась в Летнем саду, и к ней кинулись десятка два гвардейцев: «Матушка, мы готовы и только ждём твоих приказаний!» Елизавета перепугалась до смерти: «Ради Бога, молчите! Не губите меня и себя. Когда минута действовать настанет, вам дадут знать».

Может быть, такая минута для нерешительной царевны не настала бы никогда. Но развязку ускорила сама Анна Леопольдовна. 23 ноября 1741 года она позвала Елизавету в Зимний дворец. Вечером, когда все уселись за карточные столы, правительница поманила «сестрицу Елизавету» в свои покои и потребовала объяснений: что это за разговоры ходят в гвардии и с какой целью раздаются гвардейцам французские деньги? Царевна с видом оскорбленной невинности отвечала, что присяги, данной младенцу-императору, не нарушала и ни в чём не повинна. Дело кончилось тем, что «сестрицы» обнялись и вволю наплакались вместе, а потом рука об руку вернулись к гостям. Многим запомнилось в тот вечер, как неловкая Анна Леопольдовна споткнулась о ковёр и чуть не рухнула к царевниным ногам — в этом угадывалось предзнаменование дальнейшего…

Ждать далее, рискуя, что начнутся допросы её сторонников, царевне было нельзя. Верить в окончательность примирения с Анной Леопольдовной – опасно. Весь следующий день царевна молилась. Именно тогда она дала обет: в случае успеха предприятия никого никогда смертью не казнить. (И она сдержала обещание! Ничего тяжелее дыбы, батогов и вырывания ноздрей в её царствование не практиковалось.) Ночью сели в сани и отправились в казарму Преображенского полка. Стоявший на карауле солдат ударил было тревогу, но предупрежденные заранее царевнины кумовья бросились на него и продырявили барабан. «Знаете ли, чья я дочь? — обратилась Елизавета к разбуженным среди ночи гвардейцам. — Хотите ли идти за мною? Так целуйте крест!»

Е.Лансере. «Цесаревна Елизавета Петровна в кордегардии Зимнего дворца»

На бунт удалось поднять только 308 человек. Среди них не было ни одного офицера, подготовки — никакой. И тем не менее дело выгорело! На Невском решено было сойти с саней и пешком пройти к Зимнему дворцу. Маленькие ножки царевны вязли в снегу — гвардейцы подняли её, посадили на плечи и понесли. Таким манером и явились во дворец. Караульные мгновенно сообразили, что к чему, и сами перешли на сторону дщери Петровой. И вот в покоях правительницы Анны Леопольдовны Елизавета трогает спящую за плечо: «Сестрица! Пора вставать!» — «Как, это вы, сударыня?!» — только и сказала Анна Леопольдовна со своим несносным немецким акцентом. Её мужа, принца-отца, вынесли из дворца в ночной рубахе, завернутым в одеяло (очевидно, рассудив, что нет штанов — нет и пиетета к власти). Оставалось арестовать только годовалого императора. Царевна дала наказ не пугать его и не будить — ждать, когда сам проснется. Но открыв глаза и увидев столпившихся солдат, ребенок поднял такой визг, что в суматохе кто-то перевернул колыбельку с его новорожденной сестрой (принцесса Екатерина упала так неудачно, что навсегда лишилась слуха). Взяв Ивана и прижав к своей пышной груди, Елизавета села в сани и направилась к своему дворцу, а народ на улицах приветствовал её криками «Виват!». Малыш заулыбался и загулил, и триумфаторша смахнула слезу: «Бедняжка! Ты не знаешь, почему кричит народ. А ведь он радуется, что ты лишился короны!» В тот момент она была преисполнена благих намерений по отношению к этому мальчику. Осознание, что самодержавной императрице быть доброй и благородной куда труднее, чем царевне, приходит не вмиг…

Канцлер Бестужев сходил с ума

Она взошла на трон 31-летней, и её сияющая красота ещё ничуть не померкла. О том, что она красавица, Елизавета не забывала ни на минуту, и это стало основой и стержнем её 20-летнего правления. Главной и постоянной её заботой было устроить из всего театрализованное действие и самой блистать в главной роли. На празднества в Петергофе указом императрицы придворным предписывалось являться в специальном «петергофском» платье, чтобы органично вплетаться в причудливые орнаменты регулярного парка, гармонировать с фасадом дворца, позолотой фонтанов и белизной пенистых струй. Если затевался праздник в дворцовых залах — она придумывала своим поданным другие костюмы, чтобы отражения в огромных настенных зеркалах порождали особую игру света и цвета. При этом дважды один наряд надевать было запрещено — на выходе стояли гвардейцы и проставляли на спинах несмываемые штампы. Проигнорировать приглашение тоже было нельзя — примерно как актеру нельзя пропустить спектакль (с заболевших требовались справки от врача). Но горе было той гостье, что являлась наряженной не хуже императрицы, — как, например, княгиня Лопухина, однажды приколовшая к волосам такую же, как у Елизаветы, розу. Царица ножницами отхватила и розу, и пару прядей, да еще и закатила Лопухиной пощечину. Несчастная лишилась чувств, а самодержица только плечами пожала: «Ништо ей, дуре!»

Восковая пандора, манекен XVIII века

Иной раз Елизавета затевала маскарады без масок: дамам в таком случае полагалось являться в мужском платье, а кавалерам — в женском. Это никому из участников не нравилось — мужчины чувствовали себя униженными, женщины — безобразными, и только императрица оставалась в выигрыше: она по праву гордилась длинными, чрезвычайно красивой формы ногами, и мужской костюм это подчеркивал. Тем временем русские дипломаты, аккредитованные при европейских дворах, были по горло загружены её поручениями — закупали платья, ленты и чулки. Особенно туго приходилось посланнику во Франции — все модные новинки зарождались именно там, и их следовало сразу покупать (причем из собственного кармана — посланнику на это никто денег не давал), изучать, как и что следует носить, и снаряжать в Россию пандор — восковые манекены в человеческий рост, заменявшие тогда модные журналы. Таких пандор в свое время привозил ещё Петр Великий и выставлял на площадях, чтобы подданные имели образец, как именно следует носить европейское платье. Теперь куклы предназначались для императрицы, а для подданных пандорой служила она сама — живая иллюстрация актуальной европейской моды. Купцам, приезжавшим в Россию, от неё спасу не было! Царица желала иметь всё, причем за гроши. «Купец прислал не все лацканы и крагены, что я отобрала, — писала она доверенному лицу. — Прикажи ему сыскать недостающее и никому в угодность не утаивать. А ежели утаит, то несчастлив будет. И те, на ком увижу сии лацканы и крагены, — равную часть с ним примут». За всеми этими наиважнейшими для всякой красавицы занятиями Елизавете Петровне совершенно некогда было заниматься управлением. Канцлер Бестужев сходил с ума от того, что его записки, доклады, проекты указов на долгие месяцы, а то и годы оседали у Елизаветы на письменном столе. В Европе шла большая политическая игра, составлялись союзы, дело шло к войне с Пруссией, а русской императрице было недосуг просмотреть проект договора с Англией или ультиматум Австрии. В конце концов Бестужев просто махнул на всё рукой и стал сутками апатично лежать в постели.

А.Бенуа. «Ея Императорское Величество»

И всё же даже в самом безудержном потоке развлечений Елизавета Петровна порой делалась серьезна, печальна и грустна. И тогда она подолгу молилась и призывала к себе духовника. Этот человек имел на неё огромное влияние. Он даже заставил царицу узаконить её очередной любовный союз в надежде прекратить череду её амурных грехов. Надежда, впрочем, не оправдалась…

Золоченая нищета

Тот, кто сделался законным (хоть и тайным) супругом русской самодержицы, был когда-то простым казаком из села Лемеши близ Козельца. Ещё во времена Анны Иоанновны Алешу Розума привез в Петербург, в императорскую певческую капеллу, полковник Вишневский, услыхав однажды, как 22-летний малоросс поет на клиросе в сельской церкви. Историю превращения сладкоголосого Алеши Розума во всесильного Алексея Григорьевича Разумовского остроумно изложил французский посол в письме к своему государю: «Некая Нарышкина, женщина, обладающая большими аппетитами и приятельница цесаревны Елизаветы, была поражена лицом простого казачка, случайно попавшегося ей на глаза. Он брюнет с чёрной, очень густой бородой, очень высокого роста, широкоплеч… Нарышкина обыкновенно не оставляла промежутка времени между возникновением желания и его удовлетворением. Изнеможение, в котором она находилась, возвращаясь к себе, встревожило цесаревну Елизавету и возбудило её любопытство. Нарышкина не скрыла от нее ничего. Тотчас же было принято решение привязать к себе этого жестокосердого человека, недоступного чувству сострадания».

Алексей Разумовский

С каждым годом Елизавета всё больше и больше привязывалась к своему ленивому, вальяжному, добродушному, красивому и безалаберному Разумовскому. После венчания она даже сочла нужным познакомиться с его матерью, державшей шинок (грошовый питейный дом для местной голытьбы). Тем временем в тайную канцелярию свозили арестованных за оскорбительные для Алексея Григорьевича речи: мол, на смену немецкому засилью в Россию пришло малоросское. К примеру, юный брат Разумовского Кирилл всё детство пас коров, потом его оторвали от этого занятия и на два года отправили учиться за границу. Там брат царицыного фаворита спешно освоил грамоту, языки, послушал какие-то лекции и, вернувшись в Россию в 18 лет, был назначен президентом Академии наук, что многим не понравилось. В дворцовую моду вошли наваристый борщ с чесночными пампушками, звуки бандуры, лихой гапак и широкие, как Днепр, шаровары. Впрочем, быт у царицы всегда был заведён самый простой.

По выражению Ключевского, «она жила и царствовала в какой-то золочёной нищете». Парадность и пышность празднеств сочетались с теснотою и убожеством дворца, где двери как следует не затворялись, в окна дуло и было так сыро, что вода текла по стенным обшивкам. От затхлости пытались избавиться, охапками разбрасывая на полу огуречную траву. Под самыми покоями императрицы в старом Зимнем дворце находилось хозяйственное помещение, и пришлось издавать специальный указ: «чтоб под залою, в проходных сенях, нечистоты отнюдь не было и чтоб ходящие теми сенями люди не мочились там и не лили помои». А что толку? Учитывая, что никаких гигиенических удобств для многочисленной прислуги во дворце предусмотрено не было, нужда справлялась в кустах под окнами. Сущим наказанием были и полчища крыс — против них в дворцовой канцелярии содержались 300 кошек, и на них отпускалось из дворцовой кухни по рябчику или тетереву в день.

Старый Зимний дворец — именно в нём жила Елизавета, а в новом, который она затеяла строить, почти не успела пожить

До некоторых пор безалаберную царицу ничто не тревожило. Но перейдя 40-летний рубеж, Елизавета, по примеру многих красавиц, испытала первый ужас старения и попыталась схватить за хвост уходящую молодость, произведя в своей жизни некоторые глобальные изменения. Пора было навести в ней хотя бы некоторый порядок. Прежде всего решено было пустить на слом прежние убогие дворцы, а архитектору Растрелли поручалось спроектировать новые. Вслед за старыми дворцами Елизавета отправила «в утиль» и прежнего сердечного друга. Погрузневшего, расплывшегося Алешу Разумовского, расхаживавшего целыми днями по дворцу в парчовом домашнем шлафроке, вместе с его шлафроком и вечным чубуком в одночасье перевезли из царицыных покоев в Аничков дворец. (Пройдет много лет, и к Разумовскому приедут с поручением от императрицы Екатерины II узнать, действительно ли был заключен брак между ним и Елизаветой и остались ли какие-то подтверждающие бумаги. Мол, в случае, если Разумовский подтвердит свою принадлежность к царствующему дому, ему положена пенсия и княжеский титул. Алексей Григорьевич постоял, подумал, вынул из шкатулки какой-то свиток, развернул, прочёл, перекрестился перед иконой и бросил свиток в огонь камина. После чего, улыбнувшись, ответил: «У меня нет никаких бумаг». Он остался верен воле своей Елизаветы, не желавшей обнародовать брак, от которого, по слухам, были и дети — то ли один, то ли двое.)

Иван Шувалов

Взоры стареющей Елизаветы теперь обратились к юношам, годившимся ей в сыновья. Первым — но далеко не единственным — стал 22-летний Иван Шувалов. Царица чуть было не бросила его через два года ради 20-летнего кадета Никиты Бекетова. Этот юноша играл в любительском театре, и однажды перед спектаклем к нему в грим-уборную пришла самодержица Российская — чтобы собственноручно помочь облачиться в сценический костюм. Они пробыли наедине около часа, после чего утомлённый юноша вышел на сцену и заснул там богатырским сном, а Елизавета из зала с нежностью глядела на него, не позволяя будить. В дело вмешался двоюродный брат Ивана Шувалова Пётр, фактически управлявший страной: он дал красавцу кадету крем, который якобы выводит веснушки. Наутро прелестное лицо Бекетова покрылось уродливыми гнойниками, и он отправился в отдаленный армейский полк. Царица же вернула своё расположение Шувалову, и хотя и изменяла ему иной раз, но отстранить уже не пыталась. Тем более, что Со временем Иван Шувалов основал Московский университет и Петербургскую академию художеств, а себе при этом не нажил ничего (это Пётр Шувалов на государевой службе не зевал, но не Иван). Все они, её фавориты, — то ли случайно так подбирались, то ли она знала какой-то секрет — были весьма благородными людьми. Даже слишком благородными для этой стареющей, брюзгливой, капризной дамы…

И.Аргунов. Портрет Елизаветы Петровны

К пятидесяти годам её стал преследовать страх смерти. Её красота давно померкла — усилия парикмахеров, ювелиров и портных ни к чему теперь не приводили. Убив часа четыре на туалет, императрица принималась сердиться на зеркало и плакать. Она не желала признавать очевидность! Отказывалась и лечиться, хотя с некоторых пор была подвержена обморокам, после которых по несколько дней не могла ни встать, ни нормально говорить. Обо всём, что связано с завещаниями, наследством, будущим страны, она решительно запрещала заговаривать. Даже само слово «смерть» было исключено из придворного лексикона, и нельзя было говорить императрице о том, что кто-то умер. Это уже смахивало на безумие…

Когда же ей и правда пришло время уходить из этого мира — а случилось это опять в праздник, на Рождество, — она посерьезнела и почти успокоилась. Ласково попрощалась с придворными. Призвала рыдающего Шувалова, дала ключ от шкатулки, где хранилось драгоценностей на 300 тысяч рублей, сказала, что оставляет это ему в наследство, ведь он совсем ничего не скопил за долгие годы своего «фавора» (вы не поверите! Шувалов после её кончины сдал содержимое шкатулки в казну). И всё же заметно было — что-то её гнетет. Последняя исповедь продолжалась довольно долго, и царица после неё выглядела сильно заплаканной. Собственно, её грех был всем известен. Единственный за всю её жизнь. Обыкновенное, нормальное и даже, наверное, извинительное злодейство для человека, облеченного властью. Но… По-человечески-то если…

Железная маска

Вернёмся к началу царствования. После своего маленького победоносного похода на Зимний дворец осенью 1741-го Елизавета Петровна поначалу хотела отпустить малютку Ивана, свергнутого годовалого императора и его семью в Германию, назначив им 60 тысяч ежегодного пансиона. Их посадили в закрытые кибитки и повезли к границе. Но по дороге кортеж нагнал вестовой с депешей от одумавшейся царицы — с повелением ехать помедленнее… До Риги путники добирались примерно год. А там уж их без лишних церемоний посадили в крепость. Ведь, как ни крути, оставлять на свободе таких опасных конкурентов нельзя. Так никто из правителей не делал…

Портрет Анны Леопольдовны

Всё бы ещё, может быть, обошлось без крайностей, если бы в Петербурге не открылось подряд два заговора в пользу Ивана Антоновича. Императрица испугалась и ужесточила меры. В августе 1744 года посланные Елизаветой офицеры ночью отняли у родителей мальчика, к тому времени уже четырёхлетнего, посадили в карету и перевезли в Холмогоры. Не велено было никому его показывать или говорить, кто он, и даже именем Иван его нельзя было отныне называть — только Григорием (видимо, по ассоциации с Григорием Отрепьевым). Впрочем, тайну русской «железной маски» сохранить не удалось — на базаре в Холмогорах только и речи было, что о поселившемся у них маленьком экс-императоре, а оттуда уж слухи расползлись по всей России. Единственные люди, которые остались в полном неведении о судьбе Ивана, были его родные. Хотя их вскоре привезли и поселили в том же доме в Холмогорах — в другую, не сообщавшуюся с первой, половину. Анна Леопольдовна жила через стену от старшего сына, а оплакивала его как мертвого. За время своего заключения она родила ещё троих детей, чем привела императрицу Елизавету в страшное раздражение — ведь все эти дети были принцами и принцессами, имели право наследовать своему старшему брату, словом, были опасны.

Таким его себе представляли. Каков он был на самом деле — никто не видел

Анна Леопольдовна умерла довольно рано — в 28 лет, её тело привезли в Петербург и предали земле в Александро-Невской лавре, причем Елизавета искренне плакала у гроба «сестрицы». Но режима содержания её вдовцу и осиротевшим детям не сменила. Относительно Ивана Антоновича было предписано: «Младенца из камеры отнюдь не выпускать и быть при нём днём и ночью слуге и солдату, чтоб в двери не ушёл или от резвости в окошко не выскочил». Офицер, отвечавший за его охрану, жалел мальчика и упрашивал царицу хотя бы дозволить его жене приходить к Ивану Антоновичу и скрашивать его одиночество, но успеха не достиг. Да что там! К Ивану не пустили даже врача, когда в восемь лет он заболел чёрной оспой и корью одновременно. Императрица распорядилась, чтобы, когда начнется агония, — так и быть, позвали священника. Но каким-то чудом ребёнок выжил. Если, конечно, можно назвать жизнью сидение в четырёх стенах в полном одиночестве с 4-х лет. Он рос как Маугли, даже хуже, потому что с ним рядом не было и волков…

В 15 лет Ивана Антоновича перевезли в Шлиссельбургскую крепость, так как стало известно о замысле прусского короля Фридриха II похитить его и возвести на русский трон (Фридрих, видимо, предчувствовал, что война с Россией, которая вскоре и разразилась, ему дорого обойдётся — вот и надеялся предотвратить). По дороге завезли показать царице Елизавете — пленник показался ей очень бледен и хил, нос имел орлиный, глаза большие, кроме того, у него было что-то с речью — произнося слова, Иван рукою помогал двигаться подбородку. Он был крайне неразвит, но некоторые признаки рассудка тогда ещё проявлял.

До безумия Ивана Антоновича довели уже в Шлиссельбургской крепости. Стражники били его, дразнили, отбирали тёплые вещи — узник пытался кричать, придерживая подбородок рукой, бился в судорогах, плакал… Так прошло ещё восемь лет. Ночью 4 июля 1764 года в крепость ворвались заговорщики, с тем чтобы освободить несчастного пленника. Дерзкий план принадлежал подпоручику Смоленского пехотного полка Василию Мировичу, желавшему выбиться из бедности путём государственного переворота (для XVIII века в России – вполне нормальная идея). Дежурные офицеры, согласно инструкции, едва заслышав шум, открыли камеру и закололи 23-летнего Ивана Антоновича шпагами. Оборвав, наконец, эту невозможную, немыслимую, нечеловеческую жизнь.

Шлиссельбургская крепость. Фото Ярослава Трубникова с сайта http://fotokto.ru/photo/view/3309491.html

Тем временем его сёстры и братья по-прежнему оставались в Холмогорах. К 1780 году старшей, Екатерине, исполнилось 39, Елизавете — 37, Петру — 35, младшему Алексею — 34 года. Все они были так или иначе увечны: кто глух, кто кривобок, кто кривоног, кто подвержен припадкам… При этом все выросли на удивление умными и добрыми людьми, поддерживающими друг друга и со смирением несущими свой крест. Летом они выращивали овощи в саду и разводили кур, зимой читали вслух книги и играли в шахматы. Однажды они написали письмо императрице Екатерине II (на троне была уже она): всем, мол, довольны, только позвольте нам выходить за ограду на луг, где цветут цветы, и, если можно, пусть к нам ходят дружить жены охраняющих нас офицеров, и ещё разъясните, пожалуйста, как носить корсеты и чепчики новой конструкции, а то мы тут сильно отстали от моды… Прочитав это бесхитростное послание, Екатерина не выдержала. Может быть, вспомнила, как беспокоилась о чём-то Елизавета Петровна перед смертью и как непросто далась ей последняя исповедь… Словом, Екатерина решила отпустить холмогорских пленников к тетке, датской королеве. Их повезли по Северной Двине — большой реке, маленький кусочек которой они 34 года видели из окна. Слуг и охрану — единственных людей, которых они знали в жизни, с ними не отпустили, и много слёз было пролито при расставании. Оказавшись в Дании, освобождённые узники стали почему-то один за другим умирать. К 1798 году в живых осталась только принцесса Екатерина. Она дожила до 66 лет и в 1803 году написала письмо молодому русскому императору Александру I: «Я плачу каждый день. Не знаю, за что меня Бог послал сюда и почему я так долго живу на свете. Я каждый день вспоминаю Холмогоры, потому что там для меня был рай, а здесь — ад». Она просила позволить ей вернуться в Россию. Александр не ответил… Куда ей было возвращаться, к кому?

Ирина Стрельникова #СовсемДругойГород экскурсии по Москве

Оба дворца: и новый Зимний, и Царскосельский, построил для Елизаветы гениальный Растрелли
На этом портрете художник явно прибавил императору Ивану VI лет
Василий Мирович у тела Ивана Антоновича

2 thoughts on “Елизавета I: всего одно злодейство за царствование

  • 28.09.2019 в 14:20
    Permalink

    Огромное спасибо! Прочитала почти весь цикл ЖЗЛ от Петра I до Елизаветы Петровны — не оторваться! Множество интересных подробностей, живые описания характеров и нравов эпохи, подобранные иллюстрации — все прекрасно. Для себя упорядочила сумбур от разрозненных фактов нашей истории 18 века.

    Ответ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *