Палаты Аверкия Кириллова (XVII век), Берсеневская набережная, 20

По материалам нашей живой экскурсии по весьма старому московскому району — Верхним Садовникам, подробности записи на которую здесь.

Рассказывает экскурсовод Ирина Стрельникова:

1_palaty_averkija_kirillova
Фото Ю.Звездкин

О людях, живших в XVII веке, редко что известно в больших подробностях. Аверкий Кириллов — соляной магнат и думный дьяк, он возглавлял Казенный приказ и приказ Большого ведал торговлей, финансами и сбором налогов. То есть фигура в государстве отнюдь не последняя. Но о его жизни сведения сохранились самые скудные. Зато о том, как он погиб, мы имеем полное представление. Это произошло в мае 1682 года, в дни стрелецкого бунта – того самого, в результате которого был отстранен от власти 10-летний Петр I и началось 7-летнее правление царевны Софьи. Обстоятельства этого дела – отличный образец жанра хоррор. А в виртуальной экскурсии (в отличие от живой) можно, никуда не торопясь, обратиться к первоисточнику с его деталями и подробностями. Но сначала немного о том, что из себя представляли стрельцы.

При отце Петра – Алексее Михайловиче они охраняли дворец и пользовались большой милостью у царя. в мае 1682 года. Получали лучшее среди всех служивых жалованье и царские подарки, не платили налогов, имели привилегию заниматься торговлей и промыслами, и даже сама их форма – шитые золотом кафтаны, бархатные шапки с собольей опушкой и красные сафьянные сапоги – свидетельствовала, что стрельцы – люди избранные. Когда царь Алексей Михайлович умер, и на престоле утвердился его старший сын Федор (на самом деле, его внесли во дворец на руках – Федор был очень болезненным и практически не мог ходить), стрельцы утратили положение царских любимцев, и собственные полковники стали обращаться с ними, как обращались тогда со всеми подчиненными людьми на Руси — их обирали, им не платили, их заставляли горбатиться на хозяйских огородах. Стрельцы пробовали жаловаться, но по царскому велению челобитчики были высечены плетьми. Им ничего не оставалось, как затаиться и ждать своего часа, чтобы взять реванш.

Этот час настал, когда царь Федор умер и Земский собор в обход 14-летнего слабоумного и болезненного царевича Ивана (от первой жены царя Алексея Михайловича, Марьи Милославской) избрал на престол его сводного брата, 10-летнего Петра — сына Натальи Кирилловны Нарышкиной, второй жены Алексея Михайловича.

О том, что случилось в эти дни, читаем у историка XIX века Костомарова (весьма уважаемого экскурсоводами за то, что живописал ярко, литературно и драматично – его бери и пересказывай целыми кусками):

«14 мая стала ходить между стрельцами такая сплетня: брат царицы Натальи (Нарышкиной, матери Петра – прим. СДГ) Иван, надевал на себя царский наряд, садился на трон, примеривал на свою голову царский венец и говорил, что он ему идет лучше, чем кому-нибудь другому; вдова царя Федора Марфа Матвеевна, царевна София и царевич Иван стали его за это укорять, а он бросился на царевича и, верно, задушил бы его, если бы царица и царевич не закричали и на крик их не прибежали караульные и не отняли царевича из рук Нарышкина. Эта сплетня пущена была только предварительно, чтобы приготовить стрельцов к другому слуху, который сильнее должен был их взволновать. 15 мая, во вторник, в полдень, когда бояре собрались на совет, между стрельцами раздался крик: «Иван Нарышкин задушил царевича Ивана Алексеевича!» Самый день был выбран как бы преднамеренно, чтобы напомнить об убиении Димитрия царевича, совершенном именно 15 мая. Поднялась тревога: стрельцы схватились за оружие, ударили в набат во многих церквах; огромная толпа со знаменами и барабанным боем бросилась с криками в Кремль. Затворить от них ворот не успели. <…> Тогда, по совету Матвеева и патриарха, царица Наталья, взявши за руки царевичей Петра и Ивана, в сопровождении патриарха и бояр вышла на Красное крыльцо. Стрельцы, уверенные, что царевича Ивана нет на свете, были поражены его появленьем и спрашивали: «Точно ли ты прямой царевич Иван Алексеевич?» Иван отвечал, что «он жив, никто не думал его изводить, ни на кого не имеет злобы и ни на кого не жалуется». Но стрельцы, настроенные возмутителями, закричали: «Пусть молодой царь отдаст корону старшему брату! Выдайте нам всех изменников! Выдайте Нарышкиных; мы весь их корень истребим! Царица Наталья пусть идет в монастырь!» <…>

Мятеж стрельцов в 1682 году
Дмитриев-Оренбургский. «Царица Наталья Кирилловна показывает взбунтовавшимся стрельцам живого и здорового царевича Ивана»

Стрельцы мимо патриарха вломились на крыльцо. Долгорукий прикрикнул было на стрельцов, пригрозил им виселицею и колом. Но стрельцы за это сбросили его с крыльца на расставленные копья и изрубили в куски; потом стрельцы бросились на Матвеева. Матвеев отодвинулся от них к царице, взял за руку Петра. Стрельцы оттащили его от царя. Князь Черкасский стал отбивать Матвеева у стрельцов, повалил его на землю, лег на него, закрывал его собою. Стрельцы избили Черкасского, разорвали на нем платье, вытащили из-под него Матвеева и сбросили на копья. Царица в ужасе убежала с сыном и царевичем в Грановитую палату.

Стрельцы ворвались во дворец; у них был список обреченных на смерть, составленный заранее возмутителями, числом до сорока человек.  Главною целью поисков мятежников были Нарышкины. Стрельцы бегали по царским покоям, заглядывали в чуланы, шарили под кроватями, переворочали постели, тыкали копьями в престол и жертвенники в придворных церквах, везде искали Нарышкиных, и принявши за Афанасия Нарышкина молодого стольника Федора Салтыкова, убили его, а узнавши свою ошибку, послали тело убитого с извинением к его отцу. Думный дьяк Ларионов спрятался, по одним известиям, в трубу, по другим — в сундук; его вытащили, сбросили с крыльца на копья и рассекли на части: «Ты, — кричали они, — заведовал Стрелецким приказом и нас вешал! Вот тебе за это!» Тогда же ограбили его дом и нашли у него каракатицу, которую он держал в виде редкости. «Это змея, — кричали стрельцы, — вот этою-то змеею он отравил царя Федора». Убили затем сына Ларионова Василия, за то, что знал про змею у отца и не донес. Наконец, стрельцы добрались до Афанасия Нарышкина, брата царицы Натальи; они нашли его под престолом церкви Воскресенья на Сенях: его указал им карлик царицы Хомяк. Стрельцы вытащили Афанасия, поволокли на крыльцо и сбросили на копья. Но Ивана Нарышкина никак не могли найти. Он запрятался в терем восьмилетней царевны Натальи, младшей сестры Петра.

15871617_1224617817593166_4939847679034590837_n
Изображение событий мая 1682 года в рукописи П.Н. Крекшина «История Петра Великого», середина XVIII века

Между тем другие стрельцы поймали в Кремле между Чудовым монастырем и патриаршим двором князя Григория Ромодановского с сыном Андреем. Они истязали старика, рвали ему волосы и бороду. «Помнишь, — кричали они, какие ты нам обиды творил под Чигирином, как холодом нас морил, ты сдал Чигирин туркам изменою». Ромодановского с сыном постигла та же участь, как и других. «Любо ли? Любо ли?» — кричали убийцы, расправляясь со своими жертвами, а другие, махая шапками, кричали в ответ: «Любо! Любо!» Изуродованные тела убитых тащили стрельцы на площадь; перед ними в поругание, как будто для почета, шли другие стрельцы и кричали: «Боярин Артамон Сергеевич Матвеев едет! Боярин Долгорукий! Боярин Ромодановский едет! Дайте дорогу!»

Выступивши из Кремля, стрельцы бросились в дом князя Юрия Долгорукова и стали извиняться, что убили его сына Михаила за угрозы им. Старик приказал отворить им погреба свои. Стрельцы ковшами напились боярского меду и вина и ушли со двора, как вдруг за ними вслед побежал холоп князя Долгорукова и донес им, что старый князь сказал своей невестке, жене убитого Михаила: «Не плачь, щуку съели, да зубы остались; скоро придется им сидеть на зубцах Белого и Земляного города». Услышавши это, стрельцы вернулись в дом Долгорукова, схватили больного старика, изрубили, выбросили за ворота на навозную кучу, а сверх трупа наложили соленой рыбы и приговаривали: «Ешь, князь, вкусно! Это тебе за то, что наше добро ел». День был тогда ясный, но к вечеру поднялась такая буря, что москвичам казалось, что преставление света наступает. На ночь стрельцы расставили караулы в Кремле и Белом городе, чтобы никого не пропускать, в надежде на другой день продолжать свою расправу.

На другой день, часов в десять утра, опять раздался набат; стрельцы с барабанным боем и криками явились ко дворцу и требовали выдачи Ивана Нарышкина. Им ответили, что его нет. Снова стрельцы ворвались во дворец искать свою жертву, убили думного дьяка Аверкия Кириллова, убили бывшего своего полковника Дохтурова, потребовали выдачи иноземного врача Даниэля, которого обвиняли в отравлении Федора, и так как нигде не могли найти его, то в досаде убили его помощника Гутменьша и 22-летнего сына Даниэлева, Михаила. <…> Несмотря на все поиски, стрельцы все-таки не могли отыскать Ивана Нарышкина. Царицына постельница Клушина запрятала его в чулан и заложила подушками. Стрельцы шарили повсюду, тыкали копьями подушки, за которыми скрывался боярин, но не нашли его. Вместо него, по ошибке, был убит схожий с ним юноша, родственник Нарышкиных, Филимонов. Хотели было тогда стрельцы умертвить отца царицы Натальи; царица слезами вымолила ему жизнь. Стрельцы согласились пощадить его только с тем, чтобы он немедленно был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь и постригся в монахи. <…> Тут царевна Софья начала говорить царице Наталье: «Никоим образом нельзя тебе избыть, чтоб не выдать Ивана Кирилловича Нарышкина. Разве нам всем пропадать из-за него?» Царица отправилась с царевной в церковь «Спаса за Золотой Решеткою» и приказала привести туда Ивана.

Иван Нарышкин вышел из своего закоулка, причастился Св. Тайн и соборовался. Софья изъявляла сожаление о его судьбе и сама дала царице Наталье образ Богородицы, чтобы та передала своему брату. «Быть может, говорила Софья, — стрельцы устрашатся этой святой иконы и отпустят Ивана Кирилловича». Бывший при этом боярин Яков Одоевский сказал царице Наталье: «Сколько тебе, государыня, ни жалеть брата, а отдать его нужно будет; и тебе, Иван, идти надобно поскорее. Не всем из-за тебя погибнуть». Царица и царевна с Нарышкиным вышли из церкви и подошли к золотой решетке, за которою уже ждали стрельцы. Отворили решетку; стрельцы, не уважая ни иконы, которую нес Нарышкин, ни присутствия царственных женщин, бросились на Ивана с непристойной бранью, схватили за волосы, стащили вниз по лестнице и проволокли через весь Кремль в застенок, называемый Константиновским. Там подвергли его жестокой пытке, оттуда повели на Красную площадь, подняли на копьях вверх, потом изрубили на мелкие куски и втаптывали их в грязь. <…>

Цитировать дальше не имеет смысла, дальше – уже повторы. Убили такого-то, порвали на куски такого-то, сбросили на колья третьего. И так – день за днем. До тех пор, пока царевна Софья, «как бы из желания прекратить бесчинства, призвала к себе выборных стрельцов и объявила, что назначает на каждого по десяти рублей. Сверх того, стрельцам предоставлено было продавать имущество убитых и сосланных ими лиц. Наконец, по просьбе стрельцов, положено было выплатить им, пушкарям и солдатам за несколько лет назад заслуженное жалованье, что составляло 240000 рублей. Софья наименовала стрельцов «надворною пехотою» и уговаривала более никого не убивать и оставаться спокойными». (Костомаров) Но те смутно догадывались, что если сегодня их использовали в своих политических целях и за убийства им ничего не будет, то завтра, при малейшей смене политической конъюнктуры могут и спросить… На этот случай нужно было обеспечить себе защиту. И вот 6 июня стрельцы подали челобитную.

«Стрельцы представляли совершенное ими убийство верной службой государям и просили, чтобы за такую службу на Красной площади был поставлен столп с написанными на нем именами «побитых злодеев» и с описанием преступлений, за которые они были убиты, чтобы стрельцам и людям других сословий, участвовавшим в убийствах, даны были похвальные жалованные грамоты за красными печатями, чтобы ни бояре и никто другой не смел обзывать их бунтовщиками и изменниками под страхом беспощадного наказания. Правительство беспрекословно согласилось на все и издало печатную грамоту в смысле поданной челобитной. Стрелецким полковникам Циклеру и Озерову было поручено поставить столп на площади, какого хотели стрельцы».

Так вот на этом памятном столбе было помянуто имя и Аверкия Кириллова. Мол, «великие взятки имал и налогу и всякую и неправду чинил». Насколько я знаю, обычно экскурсоводы, которые водят к палатам Аверкия Кириллова, на взятки и  неправду и упирают, именно ими и объясняя злую гибель хозяина. Но, как мы видим, тут не все так просто… Чинил ли неправду Аверкий Стефанович, или не чинил – истории не известно. Убили его в любом случае не за это…

Берсень

Итак, палаты принадлежали несчастному Аверкию Стефановичу. Но  при чем тут тогда XVI век? Дело в том, что на этом месте были деревянные палаты на белокаменном подклете – вот подклет-то и остался, и на нем-то потом и выстроен полностью каменный (имеется в виду кирпичный) дом.

Принадлежали эти первоначальные деревянные палаты боярину Беклемишеву по прозвищу Берсень (отсюда и название Берсеневской набережной). Иван Никитич был умница и дипломат – ездил послом к Польскому королю, к Крымскому хану. Но в историю вошел не этим, а тем, что он был первым русским диссидентом, о котором осталось документальное свидетельство. Историю  Берсеня довольно подробно изложил другой историк XIX века – Василий Ключевский. Читаем у него:

«До нас дошел от того времени <1525 год, княжения Василия III>  памятник, вскрывающий политическое настроение боярской стороны, – это отрывок следственного дела об думном человеке Иване Никитиче Берсене-Беклемишеве. Берсень, далеко не принадлежавший к первостепенной знати, был человек упрямый, неуступчивый. В то время проживал в Москве вызванный с Афона для перевода с греческого Толковой Псалтири ученый монах Максим Грек. Это был человек образованный, знакомый с католическим Западом и его наукой, учившийся в Париже, Флоренции и Венеции. Он привлек к себе любознательных людей из московской знати, которые приходили к нему побеседовать и поспорить «о книгах и цареградских обычаях», так что Максимова келья в подмосковном Симоновом монастыре стала похожа на ученый клуб.

<…> Но самым близким гостем и собеседником Максима был Иван Никитич Берсень, с которым он часто и подолгу сиживал с глазу на глаз. Берсень находился в это время в немилости и удалении от двора, оправдывая свое колючее прозвище (берсень – крыжовник). Иван Никитич раз в Думе что-то резко возразил государю при обсуждении вопроса о Смоленске. Великий князь рассердился и выгнал его из совета, сказав: «Пошел, смерд, вон, ты мне не надобен». В беседах с Максимом Берсень и изливал свои огорченные чувства, в которых можно видеть отражение политических дум тогдашнего боярства».

Содержание их бесед было записано на допросах. Благодаря чему (уникальный случай!) мы можем «подслушать» интимный политический разговор XVI века. Ключевский, исследовавший эти протоколы, пересказывает их содержание: «Он еще снисходительно относился к Васильеву отцу. Иван III, по его словам, был добр и до людей ласков, а потому и Бог помогал ему во всем; он любил «встречу», возражение против себя. «Лучше старых обычаев держаться, людей жаловать и стариков почитать <говорит Берсень Максиму Греку>, а ныне государь наш, запершись сам-третей у постели, всякие дела делает (то есть завел особый интимный кабинет из немногих доверенных лиц, с которыми и решает государственные вопросы в обход Боярской думы – прим. СДГ). <…> Людей мало жалует, упрям, встречи против себя не любит и раздражается на тех, кто ему встречу говорит». <…> Это «несоветие», «высокоумие», кажется, всего больше огорчало Берсеня в образе действия великого князя Василия. <…>

Первой виновницей этого отступничества от старых обычаев, сеятельницей этой измены родной старине Берсень считает мать великого князя (Софью Палеолог, византийскую царевну, вторую жену Ивана Великого – прим.СДГ). «Как пришли сюда греки, – говорил он Максиму, – так земля наша и замешалась, а до тех пор земля наша Русская в мире и тишине жила. Как пришла сюда мать великого князя, великая княгиня Софья, с вашими греками, так и пошли у нас нестроения великие, как и у вас в Царегороде при ваших царях». Максим Грек счел долгом заступиться за землячку и возразил: «Великая княгиня Софья с обеих сторон была роду великого – по отцу царского роду царегородского, а по матери – великого дуксуса Феррарийского Италийской страны». – «Господин! какова бы она ни была, да к нашему нестроению пришла», – так заключил Берсень свою беседу».

Беда в том, что Максим Грек давно был на подозрении, его взяли и подвергли тому самому допросу (надо полагать, с пристрастием), где он и выдал Берсеня. Максиму-то еще ничего – его сослали в дальний монастырь, со временем вышло ему послабление, и умер он через много лет после этого, свой смертью, вполне мирно, после чего его еще и канонизировали в лике преподобных. А вот боярину Берсеню вечерние посиделки эти да тайные разговоры обошлись куда дороже: ему отрубили язык, а следом и голову. Ну а имущество, включая палаты за Москвой-рекой и участок земли, реквизировали в казну.

И снова Аверкий

Что на участке было после Берсеня в последующие 100 лет – неизвестно. Почему-то бытует мнение, что здесь был двор Малюты Скуратова при Иване IV – но это вообще ничем не подтверждено.  Да и многовато как-то дворов выходит на Малюту Скуратова – известно же, что он жил в районе нынешнего Колымажного переулка. Следующим достоверным владельцем можно считать только того самого Аверкия Кириллова.

Что еще известно о нем, кроме жутких обстоятельств гибели? Он владел  соляными варнями в Соли Камской. А соль недаром называют «нефтью XVII века» — единственный тогда известный консервант, она стоила дорого. Соответственно, и соляной магнат – человек богатый. И все же не одним богатством объясняется строительство этих каменных палат, законченное  Аверкием Стефановичем никак не позже 1657 года – о чем свидетельствует вот эта резная деталь на замковом камне одного из сводов. Надпись гласит: «Написан сей святой и животворящий крест в лето 7165 года того же лета и палата поставлена» (7165 – это от сотворения мира, то есть от Рождества Христова выходит 1657 г.):

Аверкий Кириллов – «гость», то есть купец, человек незнатный. При этом при Алексее Михайловиче он получил довольно высокий чин думного дьяка и возглавлял приказы Большой казны, Большого прихода, Казенный приказ и приказом Большого дворца. То есть управлял финансами, торговлей и промышленностью страны. И это – еще до отмены местничества! То есть Аверкий Стефанович был нувориш. И, как и положено людям, вознесенным по воле правителя к вершинам «из грязи», он всячески демонстрировавший лояльность власти, что видно по самим его палатам. Да-да, иногда сама архитектура способна много сказать о том, кто здесь жил. Палаты Аверкия Кириллова – тот самый случай.

Во-первых, сам факт, что палаты каменные, о многом говорит. В России  каменное жилье долго не признавали (скорее амбар построят каменный,  трапезную. Ну и разумеется – церковь. Но лишь бы не обычный жилой дом! Дерево считалось здоровее, в деревянном доме не сыро, зимой тепло, летом не душно. Одна беда: пожары. Москва, как и другие крупные города, практически полностью выгорала по нескольку раз в год, а то и в месяц. Власти замучались заниматься тушением и предотвращением… И, естественно, пытались решить вопрос радикально: насаждением каменного строительства. Много сил на это положили первые Романовы, но их подданные всячески саботировали нововведение. Да что говорить! Романовы и сами предпочитали жить в деревянных дворцах (вспомним недавно реконструированный дворец Алексея Михайловича в Коломенском).

Конечно, каменные жилые палаты XVII века в Москве не редкость, их и сейчас сохранилось несколько десятков. Но они почти все относятся к последней четверти века – потому что именно тогда, при правлении царевны Софьи, стараниями ее любовника и помощника во всех делах Василия Голицына, каменное жилое строительство методом кнута и пряника удалось-таки навязать богатым москвичам. А здесь у нас – редкий случай, когда каменное жилье было построено за 25-30 лет до того, добровольно.

 

Кроме того, на изразцах, которые сохранились на стенах церкви Николы на Берсеневке (тоже постройки Аверкия Кириллова, того же времени) – двуглавый орел, символ царской власти. Ну и наконец вернемся к резьбе на замковом камне. Крест, который мы там видим – не простой. Это семиконечный Кийский крест. В то время такая форма прочно ассоциировалась с патриархом Никоном.

В 1639 году молодой Никон, еще не будучи Патриархом, а только лишь иноком Соловецкого монастыря, сбежал из своего скита на острове Анзор, от своего наставника преподобного Елеазара Анзерского (между прочим, того самого, чьими молитвами появился на свет у бездетного царя Михаила Романова сын и наследник – Алексей, будущий царь Алексей Михайлович). По дороге беглый инок Никон попал в бурю – климат-то на севере суровый. Чудом спасся, добравшись до острова Кий. И дал обет когда-нибудь поставить здесь Крестный монастырь с копией истинного Креста Господня. Ну а когда стал патриархом, обещание исполнил, послав в Иерусалим снять точные обмеры с Креста. С чего ему там в XVII веке снимали копию – судить не берусь. Но с чего-то сняли. Так вот обмеры были именно такими. Монастырь был построен, семиконечный Кийский крест водружен… И с тех пор, если кто хотел угодить патриарху —  до своей опалы в 1658 году абсолютно всесильному, безусловно первому человеку в государстве, превосходившему по влиятельности и могуществу самого царя Алексея Михайловича – заказывали себе Кийский семиконечный крест. Аверкий Стефанович Кириллов, как мы видим, на потолке у себя такой поместил. Что в то время означало примерно то же, что сейчас портрет президента у себя дома на стенку повесить…

Но лояльность, как мы видели, не помогла. Кончил думный дьяк Кириллов не лучше Берсеня.

Снова бунт

А с чего он, собственно, начался, этот бунт? Только ли злой волей царевны Софьи был устроен? Опять обратимся к Костомарову:

«Их (стрельцов – прим.СДГ) начальники посылали их работать на себя, заставляли покупать на собственный счет нарядную одежду, которая должна была им идти от казны, удерживали их жалованье в свою пользу, били батогами, переводили против воли из города в город и т. п. Еще зимою, при жизни Федора, стрельцы подали жалобу на своих начальников, но Иван Максимович Языков, который разбирал эту жалобу, приказал перепороть кнутом челобитчиков. В апреле, за несколько дней перед смертью царя, целый полк бил челом на своего полковника Семена Грибоедова (родственника писателя Грибоедова –  кажется, прапрапрадедушки. Впрочем, может, и не родного, а какого-нибудь двоюродного – прим.СДГ) что он своих подчиненных обирает, бьет, посылает на себя работать и т.п. На этот раз Языков, разобрав дело, приказал Грибоедова посадить в тюрьму, а вслед за тем Грибоедов, по царскому указу, лишен полковничьего чина, вотчин и сослан в Тотьму. По воцарении Петра, стрельцы смекнули, что теперь на «верху» будут в них нуждаться, и 30 апреля подали челобитную разом на всех своих полковников, числом шестнадцать, кроме того, на одного генерал-майора солдатского Бутырского полка; вместе с тем они грозили, что расправятся сами, если им не учинят правосудия. Бояре, заправлявшие тогда делами, боялись раздражить выходившую из терпения вооруженную толпу и думали привязать к себе стрельцов уступчивостью: они дали челобитчикам обещание отставить полковников и тотчас велели посадить этих полковников под стражу в Рейтарском приказе, но стрельцы требовали выдачи их головою для расправы им самим и не довольствовались обещанием наказать виновных по розыску. Патриарх хотел во что бы то ни стало предупредить самовольную расправу стрельцов над своими начальниками, так как она могла послужить примером и поводом всеобщего неуважения к власти; патриарх отправил по всем полкам духовных лиц уговаривать, чтобы стрельцы ничего не делали своим полковникам и ожидали царской расправы. Стрельцы соглашались предоставить расправу правительству, но единогласно требовали, чтобы с виновных взысканы были взятые ими неправильно поборы и чтобы, кроме того, они были наказаны батогами.

На следующий день, первого мая, удалены были из дворца Языков с сыном и Лихачевы с их друзьями. Это было сделано, с одной стороны, в угоду стрельцам, с другой — оттого, что Нарышкины не любили их. Вместо отставленных стрелецких полковников, назначены были другие, угодные стрелецкому кругу, а обвиненных вывели перед Рейтарским приказом для наказания и правежа. Стрельцы подавали на них счеты. Им верили на слово без всякого исследования. Сначала полковников одного за другим, раздевши, «клали на землю», и в присутствии целой толпы стрельцов двое палачей били их батогами до тех пор, пока стрельцы не закричат «довольно». Тех, на которых особенно были злы стрельцы, клали по два и по три раза; другим досталось меньше. Это было собственно наказание; затем следовал правеж, продолжавшийся целых восемь дней. Несчастных полковников били ежедневно два часа по ногам до тех пор, пока они не заплатили того, что на них насчитывали; в заключение их выслали из Москвы.

Нарышкины и их сторонники потачкою, данною стрельцам, сами, так сказать, разлакомили их к самоуправству и заохотили к бунтам. Теперь стрельцам все стало нипочем. Они толпами ходили по улицам, грозили боярам, дерзко обращались со своими начальниками, а некоторых даже сбросили с каланчи. Тут-то сторонники Софьи нашли удобный случай обратить разнузданное войско для перемены правительства»…

Ну то есть у одного патриарха тогда мелькнула мысль, что правильнее всего было бы действовать по правилам, просто соблюдая договоренности. Остальные, начиная со стрелецких полковников, чинивших беззакония над вверенными им стрельцами, действовали так, как казалось выгодно. С весьма плачевным результатом для всех. И для Аверкия Стефановича  Кириллова – в том числе. Кстати, его останки упокоились тут же, рядом, у церкви Николы.

В начале XVIII века очередной владелец — дьяк Оружейной палаты князь Курбатов, перестроил палаты, добавив к ним центральный ризолит с фасадом в духе собственных политических взглядов. А он был горячий сторонник молодого царя Петра, его сподвижник в деле европеизации России. Фасад здания просто кричит об этом: тут вам и волнообразный барочный фронтон, венчающий здание, и рокайльные полукруглые лучковые фронтончики над окнами, и фестоны (резные гирлянды фруктов), и волюты (стилизованные завитки), и мощный козырек с резными консолями, и рустованные углы. Так что в нынешнем виде палаты – самый яркий из сохранившихся в Москве немногочисленных образцов петровского барокко. В таком стиле строили в основном в Петербурге…

Впрочем, именно таких в Петербурге нет и быть не может. Потому что, в отличие от центрального ризолита, другие  объемы хранят черты прежнего стиля, в котором изначально были построены палаты – дивного узорочья. С его резными профилированными наличниками  разных форм и изразцами в ширинках. Сочетание, вроде бы, несочетаемого… Но палатам Аверкия Кириллова это идет.

Новое время

Словом, тут было что поизучать Императорскому археологическому обществу, расположившемуся в палатах Аверкия Кириллова в середине XIX века. Буквально пару слов о том, как оно было создано. Как я рассказываю на экскурсии по Петровскому парку, император Николай I ездил быстрее всех в России – включая и фельдъегерей. И вечно оказывался на месте раньше, чем его ждали. Так вышло и с поездкой в Киев в 1846 году. Император зашел в Софийский собор ровно в тот момент, когда там, страшно торопясь к его приезду, подновляли стены, придавая им праздничный, опрятный вид. Ну то есть аккуратно закрашивали древние фрески белой краской. Николай Павлович покачал головой и сказал: «Если мы так будем относиться к своей старине, никто и не поверит, что она у нас была». И учредил археолоическое общество. Без ведома которого в России 70 лет нельзя было ничего сносить или замазывать 70 лет. В 60-х от него отпочковалось Московское археологическое общество, которому и были отданы палаты Аверкия Кириллова. И в это общество входили цитировавшиеся нами сегодня Ключевский с Костомаровым, а еще Забелин, Погодин. Они учредили комиссию по изучению старой Москвы, то есть в общем-то занимались тем самым, чем сейчас мы. -)) Но только более профессионально.

Так выглядела роспись потолка зала заседаний археологического общества
Так выглядела роспись потолка зала заседаний археологического общества

Историки и археологи – прекрасное население для старинных палат. Естественно, здесь все отреставрировали. И расписали потолки. Ну а после революции, в 1923 году археологическое общество благополучно разогнали. И в палатах было устроено общежитие для обслуги Дома Правительства (Дома на набережной). От росписей, естественно, после этого ничего не осталось. Ну а теперь в палатах Институт культуры. К сожалению, не очень гостеприимный, и в палаты так просто не попасть…

 

6 thoughts on “Палаты Аверкия Кириллова (XVII век), Берсеневская набережная, 20

    • 04.12.2017 в 01:22
      Permalink

      Ну, приходите как-нибудь ко мне на экскурсию по Верхним Садовникам. -) Поговорим и про палаты, и про Дом на набережной, и про фабрику Эйнема. -)

      Ответ
  • 25.01.2018 в 23:40
    Permalink

    Cколько всего в России купеческих палат допетровской постройки? И где найти подробную информацию об этом? Спасибо.

    Ответ
    • 26.01.2018 в 01:27
      Permalink

      Марина, ну я не считала, сколько купеческих. Есть трехтомник Пенькова «Уцелевшая Москва прошлого. Памятники архитектуры Москвы, сохранившиеся к началу XXI века». И в первом томе там — как раз архитектура допетровской эпохи. Перечислено, кажется, абсолютно все, что осталось. Ссылка на эту книжку вот https://www.ozon.ru/context/detail/id/31298451/

      Ответ
  • 26.01.2018 в 09:25
    Permalink

    Спасибо, Ирина! Но меня интересует не только Москва (хотя интересны данные и по Москве), а по всей России. Мы живем в Гороховце (что во Владимирской области) и по некоторым данным из всех купеческих домов допетровской постройки, сохранившихся в России, из 20 купеческих палат 7 находятся у нас в Гороховце. Где найти достоверные сведения? Будем благодарны за ответ.

    Ответ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *