Октябрьская революция в Москве: как пострадал Кремль
Москва и Петроград по-разному приняли обе революции: в феврале в столице разгорелись ожесточённые бои, а в Москве всё прошло относительно бескровно (троих погибших «самокатчиков» в церкви Николы на Берсеневке отпевали и провожали всей Москвой). А вот в октябре всё вышло ровно наоборот. В Петрограде не нашлось других желающих защищать Временное правительство, кроме женского батальона смерти, тоже, в общем-то, почти не сопротивлявшегося. А вот в Москве случилась кровавая каша. Юнкера Александровского и Алексеевского военных училищ, учащиеся нескольких школ прапорщиков, студенческие роты всерьёз защищали уже прекратившую своё существование власть. Бои – кровопролитные и разрушительные для Москвы – продолжались 9 дней: с 25 октября (7 ноября по новому стилю) до 2 (15-го) ноября. Об этих трагических событиях – отрывки из донесений противоборствующих сторон и из воспоминаний очевидцев.
Окунев Никита Потапович. «Дневник москвича»
«27 октября. … По улицам Москвы пестрят воззвания двух правительств: Керенского и Ленина. Каждое говорит о незаконности супротивного. Вот положение покорного сына отечества! Кому ему подчиняться? Кремль вчера был окружён большевиками-солдатами, но позднее пришли юнкера и казаки и окружили цепь большевиков, а потом, говорят, их в свою очередь окружили новые большевики, и образовался какой-то слоёный пирог. …
28 октября. … Москва, конечно, объявлена на военном положении. Я бы сказал, что «на двухстороннем военном положении». Воюют не город с войсками, не войско с народом, а войско с войском. Кто по указке революционного комитета, кто на стороне комитета общественной безопасности.
Московский арсенал в Кремле взят большевиками, оружие расхищается. В Москве уж не хуже ли Петрограда? Захватываются комиссариаты, типографии, гаражи, склады. … В «Труде» напечатано, что при обстреле Зимнего дворца убитых и раненых около 500 человек и что Петроград взят верными правительству войсками (какому правительству —?). …
С 27 февраля началась только увертюра к революции, а сама она, по крайней мере в Москву, со всеми своими ужасами препожаловала только к утру 28 октября. … В одной Москве, говорят, от 5.000 до 7.000 жертв, а сколько испорчено зданий, имущества и всякого добра, и не перечесть»…
Из донесений защитников Временного правительства:
28 октября
С 11 час. дня до 12 час. ночи, снимая с крыш большевиков, стрелявших по нашим постам (Поварская, уг. Хлебникова и Скатертного пер.). Без потерь со свей стороны арестовал 75 человек вооруженных, из коих 16 красногвардейцев.
Прапорщик 217 запасного пехотного полка П.Петров
29 октября
15 часов донесено, что в районе Леонтьевского и Чернышевского пер. с колокольни Англиканской церкви ведется пулеметный обстрел проходящих отряд-дозоров. На подмогу 15 1/2 часов отправлен отряд добровольцев батальона смерти в 15 человек под командой прапорщика Петрова 217-го пехотн. запасного полка с поручением пулемет сбить, колокольню очистить от большевиков. Во время боя добров. Андрющенко Иван первым вбежал на колокольню, взял пулемёт, приколол трех большевиков.
Командир батальона поручик Зотов.
Из донесений восставших:
29 октября
6 час. вечера. На Лубянке у всех входов ходят пикеты юнкеров, около дома птицеводства два пулемета по бокам. Из «Метрополя» стреляют юнкера …Арбатская площадь занята юнкерами и студентами, есть оружие; Арбат к Дорогомилову свободен; Брянский вокзал нейтральный; в Зубове идет перестрелка. Хамовнический Совет осаждают юнкера; атаки отбиты. Положение за нами. Часть Никитской оставлена юнкерами. Из Газетного переулка вышли. Наших тоже нет.
7 час. По словам товарища-двинца, одного двинца привязали к автомобилю и таскали по улице. Я требую мести за совершенную ими подлость.
Начальник разведки Федотов
У Арбатских ворот юнкера обыскивают всех проходящих. Где станция трамвая, там орудие и окопы. На Арбате, у гаража, стоят автомобили, в середине готовых 4 грузовика, легких три, броневиков нет. У Никитских ворот в магазине Бландова на втором этаже стоит легкое орудие, всё время бьет по направлению к Страстному монастырю. На Страстной площади немного, большевики отступили в виду сильного обстрела … Команда добровольцев на нашей стороне 83 человека. Приходил генерал и просил отдать оружие, но никто не отдал.
Мальчик-доброволец Коуров, за нач. разведки Федотов
Офицер, преподаватель Московской школы прапорщиков, Георгиевский кавалер А.Петерсон. «Мои воспоминания»
«25 октября получаем распоряжение занять Кремль. Подойдя к Кремлю, увидели, что ворота в Кремль заперты, войти в Кремль нельзя, мы подошли к Никольским воротам. Прибывшая бомбометная команда выпустила несколько бомб по Кремлю, и очень скоро ворота открылись. Вошли в Кремль. Были задержаны нами 7 человек главарей бунтовщиков. Было их 7 или 8 человек, среди них был сын максима Горького. Все они были посажены на гауптвахту Гренадерского полка тут же в Кремле. Советский писатель Глеб Никулин в своей книге «Московские зори» пишет, что солдаты, сложившие оружие в Кремле, были расстреляны юнкерами. Это сущая неправда. В Кремле оказалась большая толпа солдат, около 100 человек. Все это были запасные, уволенные в запас, сидели на своих сундучках около казармы, так как не могли выйти из Кремля, так как ворота были заперты. Юнкера не сделали по ним ни одного выстрела. Это были пожилые люди — бородачи. И когда юнкера вошли в Кремль, то или по ошибке, или из озорства, с чердака Городской думы был открыт пулемётный огонь. Большинство этих бородачей были или убиты, или ранены. Юнкера, посланные на чердак думы, нашли там пулемёт и стрелянную ленту с патронами, а пулемётчика не оказалось. Сбежал.
Нашему Начальнику Школы один из офицеров предложил расстрелять арестованных главарей, на что Начальник Школы сказал: «Вы с ума сошли! Как это можно лишить человека жизни?». Через месяц после Октябрьского переворота Начальник Школы и его сын Михаил были расстреляны большевиками. Его сын, банковский чиновник, никакого отношения не имел к Школе. …
Орудия были поставлены около Страстного монастыря, и когда большевики повели наступление по Тверской улице, то были отогнаны артиллерийским огнем. Большевики собрали около 100 тысяч войск. К юнкерам шести Школ Прапорщиков и двух Военных училищ присоединились две роты, сформированные из студентов, с офицерами на командных должностях, подошёл еще Корниловский батальон около 500 штыков. Женских батальонов в Москве не было, они были в Петрограде. …
Я не стану подробно описывать, об этом можно прочесть у советского писателя Паустовского, который довольно верно описывает все события, происходившие в Москве. Бои продолжались, но большевики особенно храбро не наступали, получая всюду сильный отпор, довольствие наше налажено было хорошо, нам присылали круги сыра, ящики шоколада, консервы, хлеб. Снабжало всем этим нас Офицерское Экономическое общество, большие гастрономические магазины и частные лица. В Чудовом монастыре монахи служили молебны о ниспослании нам победы. Когда дело подходило к оставлению нами Кремля, то игумен исповедовал всех монахов, причастил их, так как Кремль простреливался со всех сторон, какая-то шальная пуля попала одному монаху в голову, убив его на месте. Монах этот только что причастился. Он был похоронен с большими почестями в ограде Монастыря.
Ожесточенные бои возрастали. Большевики, видя, что мы стойко держимся, начали вести переговоры с командующим войсками, Генерального Штаба полковником Рябцевым, о перемирии и к вечеру 30 октября (12 ноября по новому стилю – прим. СДГ) перемирие было заключено. Несмотря на перемирие, большевики не прекращали обстрела Кремля артиллерией. На моих глазах был разрушен Малый Николаевский дворец. …
В тот же вечер большевики пытались еще раз ворваться в Кремль. Против Никольских ворот была поставлена батарея, бившая по воротам прямой наводкой. Наша 2-я рота, оставшаяся в Кремле, построила баррикаду из ящиков с винтовками, пришедшими из Америки. Огня мы не открывали, так как противник был за стенами Кремля. В советском журнале «Огонек» в № 46 за 1957 год на обложке изображено взятие Кремля: масса дыма, огня, лежали убитые и раненые. Все это неверно, убитых и раненых не могло быть, так как, как я сказал выше, огня мы не открывали».
Константин Георгиевич Паустовский. «Начало неведомой жизни»
«Однажды, в седую от морозного дыма осеннюю ночь, я проснулся в своей комнате на втором этаже от странного ощущения, будто кто-то мгновенно выдавил из нее весь воздух. От этого ощущения я на несколько секунд оглох. Я вскочил. Пол был засыпан осколками оконных стекол. Они блестели в свете высокого и туманного месяца, влачившегося над уснувшей Москвой. Глубокая тишина стояла вокруг. Потом раздался короткий гром. Нарастающий резкий вой пронесся на уровне выбитых окон, и тотчас с длинным грохотом обрушился угол дома у Никитских ворот. В комнате у хозяина квартиры заплакали дети. В первую минуту нельзя было, конечно, догадаться, что это бьет прямой наводкой по Никитским воротам орудие, поставленное у памятника Пушкину. Выяснилось это позже. После второго выстрела снова вернулась тишина. Месяц все так же внимательно смотрел с туманных ночных небес на разбитые стекла на полу. Через несколько минут у Никитских ворот длинно забил пулемет. Так начался в Москве октябрьский бой, или, как тогда говорили, «октябрьский переворот». Он длился несколько дней.
В ответ на пулеметный огонь разгорелась винтовочная пальба. Пуля чмокнула в стену и прострелила портрет Чехова. Потом я нашёл этот портрет под обвалившейся штукатуркой. Пуля попала Чехову в грудь и прорвала белый пикейный жилет. Перестрелка трещала, как горящий валежник. Пули густо цокали по железным крышам. Мой квартирный хозяин, пожилой вдовец архитектор, крикнул мне, чтобы я шёл к нему в задние комнаты. Они выходили окнами во двор. Там на полу сидели две маленькие девочки и старая няня. Старуха закрыла девочек с головой теплым платком. — Здесь безопасно,- сказал хозяин.- Пули вряд ли пробьют внутренние стены. Старшая девочка спросила из-под платка: — Папа, это немцы напали на Москву? — Никаких немцев нет. — А кто же стреляет? — Замолчи! — прикрикнул отец. Я вернулся в свою комнату и, прижавшись к простенку, заглянул наискось в окно. …
Судя по огню, красногвардейцы, наступавшие от Страстной площади, дошли уже до половины бульвара, где стоял деревянный вычурный павильон летнего ресторана. Юнкера залегли на площади у Никитских ворот. Внезапно под окнами с тихим гулом загорелся, качаясь на ветру, высокий синий язык огня. Он был похож на факел. В его мертвенном свете стали наконец видны люди, перебегавшие от дерева к дереву. Вскоре второй синий факел вспыхнул на противоположной стороне бульвара. Это пули разбили горелки газовых фонарей, и горящий газ начал вырываться прямо из труб. При его мигающем свете огонь тотчас усилился. Я вернулся к хозяину.
— Ну как? — спросил он.
— Надо уводить отсюда детей.
— Куда? — спросил хозяин.- Тверской бульвар под огнем.
— На Большую Никитскую. Через магазины.
— По Большой Никитской и по кино «Унион» красногвардейцы бьют из пулеметов с Малой Никитской. В кино — штаб юнкеров.
— Тогда остается Леонтьевский.
— Пойдем узнаем. Мы спустились по чёрной лестнице в квадратный двор. Здесь пули пели высоко и только кое-где обваливались отбитые карнизы. В глубине двора около маленькой дворницкой стояло несколько человек. Оказалось, что в Леонтьевском переулке огонь был ещё сильнее, чем на Тверском бульваре. С четвёртой стороны нашего двора вздымался брандмауэр соседнего дома. В нем не было ни одного окна. Архитектор посмотрел на брандмауэр и выругался.
— Западня,- сказал он.- Наш дом обложен со всех сторон. Выйти некуда. Мы попали в мертвую полосу.
Из донесений защитников Временного правительства:
30 октября. Получил приказание от полковника Трескина немедленно с отрядом ударников и студентов выступить к Никитским воротам, откуда наступали большевики на Арбатск. площадь. С отрядом 15 ударников и 6 студентами в 10 1/2 час. утра я вышел из Художеств. театра. Проходя по Малой Кисловской, был обстрелян из 2-го этажа дома, находящегося на углу Б. Никитской и Леонтьевского пер. Из Кисловского пер. через проходной двор мы вышли в Калашный пер. и заняли угловой дом … Оставив 6 человек во 2-м этаже для обстрела противолежащего дома, занятого большевиками, с остальными разместился во дворе этого дома. В 2 часа дня к нам прибыл отряд офицеров с пулеметом. Половина заняла театр «Унион», а половина с пулеметом осталась в нашем доме. Пулемет поставили во 2-м этаже и открыли по дому, занятому большевиками, стрельбу. Перестрелка продолжалась все время. Было убито 3 офицера и 1 ударник. Решено было взять большевистский дом атакой. Через выбитые окна в колбасной и книжном магазине и проломав черный вход, ворвались во двор. При осмотре чердаков и пустующих помещений во втором этаже были пойманы 7 большевиков (1 оф. и 6 солд.), вооруженных винтовками и револьверами. Офицер и 3 солдата (большевиков) были заколоты за сопротивление, а остальные взяты в плен. После этого большевики в числе 20 человек заняли 6-й этаж дома (аптеку) и открыли по нас огонь, которым были убиты с нашей стороны 1 оф. и 1 студент и несколько ранено. Под утро большевики освободили аптеку, которую мы заняли пришедшим отрядом ударников. Испорченный нами большевистский пулемет остался за нами.
Прапорщик 217 запасного пехотного полка Петров
Из донесений восставших:
30 октября. 6 час. 30 мин. Малая Бронная — наших было много, теперь осталось очень мало, нас обстреливают с двух сторон: с Никитского театра и с Никитского бульвара; требуется сто человек подкрепления немедленно.
9 час. 15 мин. По Чернышевскому переулку вглубь стоят юнкера и стреляют в наших. На углу Леонтьевского, от аптеки с колонн 50 юнкеров стреляло по направлению к Страстному монастырю. В театре «Унион», на Никитской улице, есть много юнкеров, идет стрельба. Наши посты необходимо сейчас же усилить, в Леонтьевском переулке есть один человек чуть ли не на весь переулок.
10 час. 50 мин. Лубянская площадь занята юнкерами со вчерашнего вечера и по сейчас. На Никитской только что ранен офицер. Наши отступали и после орудийного выстрела опять пошли вперед. Требуется немедленно патрон всяких калибров. Доставить пониже памятника Пушкину.
Начальника разведки Федотов.
Константин Георгиевич Паустовский. «Начало неведомой жизни» (продолжение)
Уже светало. Люди около дворницкой оказались пекарями из булочной Бартельса, бывшей в этом же доме. Белый от муки бородатый пекарь — порт-артурский солдат — предложил перевести всех жильцов в дворницкую — самое безопасное место. Жильцов было очень немного,- весь первый этаж дома занимали магазины и склады; Так началось многодневное сидение в дворницкой. Один из пекарей, молодой парень, решил перебежать к красногвардейцам. Как только он выскочил, пригнувшись, из подворотни на тротуар, его срезала пулеметная очередь от Никольских ворот. Сидя в дворницкой, мы перебирали в памяти предыдущие дни и удивлялись своей недогадливости. Бой возник для нас как будто внезапно. А между тем мы знали о восстании в Петрограде, штурме Зимнего дворца, выстреле «Авроры», о том, что в Москве было объявлено военное положение, что на Ходынке накапливались хорошо вооруженные отряды красногвардейцев и солдат и что Алексеевское и Александровское военные училища были приведены в боевую готовность.
Команду над нашим домом принял пекарь порт-артурец. Из крана в дворницкой жидкой струйкой текла вода. Пекарь приказал собрать по квартирам все ведра и кувшины и сделать запас воды. Она каждую минуту могла иссякнуть. Потом мы собрали весь хлеб и продукты. Их оказалось немного. …
Всю первую ночь мы просидели на ступеньках дворницкой, стараясь по силе огня догадаться, кто берет верх. Внезапно среди ночи огонь стих. Все насторожились. Эта тишина казалась опаснее, чем ураганный огонь. Но тянулась она недолго. Вскоре мы услышали в кромешном мраке отдаленные протяжные крики: «Передать командиру! Юнкера накапливаются на крышах!» Крик становился все торопливее, тревожнее: «Передать командиру! Юнкера накапливаются на крышах!» Сразу сорвался огонь, и свинцовый град снова захлестал по водосточным трубам и вывескам.
К вечеру второго дня загорелся дом «на стрелке» (Тверского бульвара, где сейчас памятник Тимирязеву – прим. СДГ), где была аптека. Он горел разноцветным пламенем — то жёлтым, то зелёным и синим, очевидно, от медикаментов. Глухие взрывы ухали в его подвалах. От этих взрывов дом быстро обрушился. Пламя упало, но едкий разноцветный дым клубился над пожарищем еще несколько дней. В нашем доме начала коробиться железная крыша и задымились оконные рамы. Но, к счастью, дом не загорелся. Мы задыхались, плакали от дыма, обвязывали лица мокрыми платками, но это почти не помогало.
На третью ночь перестрелка снова стихла, и стало слышно, как кто-то кричал на бульваре неуверенным надсаженным голосом:
— Викжель (так тогда назывался «Всероссийский союз железнодорожников») настоятельно предлагает сторонам прекратить огонь и выслать парламентеров! Для переговоров о перемирии! Не стрелять! Посредник — представитель Викжеля — будет ждать десять минут. Не стрелять!
Наступила неправдоподобная тишина — такая, что было слышно, как скрежещут от ветра изорванные пулями вывески. В тусклом зареве догоравшей аптеки я смотрел на часы. Все молча следили за мной. Секундная стрелка бежала по кругу как будто быстрее, чем всегда. Пять минут! Семь минут! Неужели юнкера не сдадутся? Десять минут! Прогремел одинокий выстрел, за ним — второй, и сразу, как шквал, нарастая, загрохотала перестрелка. Потом со стороны Арбатской площади раздалось несколько пушечных, ударов, и в соседнем доме за высоким брандмауэром что-то гулко обрушилось. Над крышей дома, медленно завиваясь, поднялся столб огня. Как выяснилось, юнкера подожгли соседний дом снарядами, чтобы не дать красногвардейцам захватить его. Дом этот, говоря языком военных реляций, господствовал над местностью. Этот второй пожар был гораздо опаснее, чем пожар аптеки. К нам на двор уже летели, лязгая, искорёженные огнем железные листы и горящие головни. Мы заливали их своими жалкими запасами воды. Старый пекарь уверял, что опасность пройдет, как только в соседнем доме прогорит верхний этаж. Конечно, если не обрушится брандмауэр. Мы соглашались с ним, хотя хорошо сознавали, что наше положение довольно отчаянное. В эту же ночь во двор, освещенный пожаром с такой силой, что была видна каждая соринка на камнях, через выбитое окно первого этажа каким-то чудом пролез с Тверского бульвара человек в подпоясанном солдатским кушаком сером пиджаке, с маузером на боку, в очках и с русой бородкой. Он был похож на Добролюбова.
— Спокойно! — крикнул он.- Жильцы — ко мне! Мы договорились с юнкерами. Сейчас и мы, и они прекратим огонь, чтобы вывести из этого дома детей и женщин. Только детей и женщин! Мужчин выпускать не будут. Ваше положение аховое, — дом с часу на час загорится. Поэтому мужчины, по-моему, могут тоже рискнуть. Но, конечно, только после того, как выйдут дети и женщины. Выходить через Тверской бульвар на Бронную. Идти поодиночке. Соберитесь в подворотне.
Человек этот так же быстро исчез, как и появился. Все собрались в подворотне. Огонь затих, и первой засеменила через бульвар наша старая нянька с двумя девочками. За ней побежали остальные женщины. Пока женщины перебегали бульвар, красногвардейцы начали перекрикиваться с юнкерами.
— Эй вы, темляки-сопляки! — кричали красногвардейцы.- Хватит дурить! Бросай оружие!
— У нас присяга,- кричали в ответ юнкера.
— Кому присягали? Керенскому? Он, сукин кот, удрал к немцам.
— России мы присягали, а не Керенскому!
— А мы и есть Россия! — кричали красногвардейцы.- Соображать надо!
Как только прошли женщины, из подворотни выскочил старый пекарь. За ним должен был бежать я. Но сразу же со стороны юнкеров ударила пулеметная очередь и отколола угол подворотни. Пекарь бросился назад. Снова загремели выстрелы и полетели на тротуар битый кирпич, стекло и щепки. Мы вернулись в дворницкую. Пекарь выругался и сказал мне:
— Эх, кабы мы прорвались! Пошли бы с тобой в красногвардейцы. Тебя бы со мной обязательно взяли, хоть ты и студент. Как ни верти, а Россия останется одна. Наша Россия. А ихняя уже смердит ладаном. …
— Ну что ж,- ответил я пекарю.- Мне без своего народа не жить. Это я знаю.
— То-то! — сказал пекарь и усмехнулся.- Ты одной руки с нами держись, милый. Не отставай.
На пятый день кончились продукты. До вечера мы терпели, глотая слюну. За стеной дворницкой догорал соседний дом. В нашем доме был маленький гастрономический магазин. Ничего больше не оставалось, как взломать его. Задняя дверь магазина выходила во двор. Пекарь сбил с неё топором замок, и мы по очереди бегали по ночам в этот магазин и набирали сколько могли колбас, консервов и сыра. Светило зарево, и надо было прятаться за прилавками, чтобы через разбитую витрину нас не заметили юнкера из «Униона». Кто знает, что им могло прийти в голову. Первая ночь прошла удачно, но на вторую в башне углового дома на Бронной засел стрелок-красногвардеец. С этой башни наш двор был хорошо виден при свете пожара, и стрелок, сидя и покуривая, постреливал по каждому, кто появлялся во дворе. Как раз выпала моя очередь. В магазин я проскочил удачно, — стрелок или не заметил меня, или не успел выстрелить. До сих пор я помню этот магазин. На проволоке висели обернутые в серебряную бумагу копченые колбасы. Красные круглые сыры на прилавке были обильно политы хреном из разбитых пулями банок. На полу стояли едкие лужи из уксуса, смешанного с коньяком и ликёром. В этих лужах плавали твёрдые, покрытые рыжеватым налетом маринованные белые грибы. Большая фаянсовая бочка из-под грибов была расколота вдребезги. Я быстро сорвал несколько длинных колбас и навалил их на руки, как дрова. Сверху я положил круглый, как колесо, толстый швейцарский сыр и несколько банок с консервами. Когда я бежал обратно через двор, что-то зазвенело у меня под руками, но я не обратил на это внимания. Я вошёл в дворницкую, и единственная женщина, оставшаяся с нами, жена дворника, бледная и болезненная, вдруг дико закричала. Я сбросил на пол продукты и увидел, что руки у меня облиты густой кровью. Через минуту все в дворницкой повалились от хохота, хотя обстановка никак не располагала к этому. Все хохотали и соскабливали с меня густое томатное пюре. Когда я бежал обратно, стрелок всё же успел выстрелить, пуля пробила банку с консервами, и меня всего залило кроваво-красным томатом. Хлеба у нас не было ни крошки. Острый сыр, копченые колбасы и консервы с перцем мы ели без хлеба и запивали холодной водопроводной водой. Мой хозяин вспомнил, что у него на кухне остался мешок черных сухарей. Я вызвался пойти за ними. Я осторожно поднялся по чёрной лестнице, заваленной битым кирпичом. В кухне из простреленной водопроводной трубы текла вода, и на полу стояла густая жижа размокшей штукатурки. Я начал шарить в буфете, разыскивая сухари. В это время с бульвара послышались крики и топот ног. Я пошел в свою комнату, чтобы посмотреть, что случилось. По бульвару цепью бежали с винтовками наперевес красногвардейцы. Юнкера отходили, не отстреливаясь. Впервые я видел бой так близко, под самым окном своей комнаты. Меня поразили лица людей — зелёные, с ввалившимися глазами. Мне казалось, что эти люди ничего не видят и не понимают, оглушённые собственным криком. Я оторвался от окна, когда услышал на парадной лестнице торопливый топот сапог. С треском распахнулась дверь с лестницы в переднюю и с размаху ударилась в стенку. С потолка, посыпалась извёстка. Возбужденный голос крикнул в передней:
— Митюха, тащи сюда пулёмет!
Я обернулся. В дверях стоял пожилой человек в ушанке и с пулемётной лентой через плечо. В руках у него была винтовка. Одно мгновение он пристально и дико смотрел на меня, потом быстро вскинул винтовку и крикнул:
— Ни с места! Подыми руки!
Я поднял руки.
— Чего там, папаша? — спросил из коридора молодой голос.
— Попался один,- ответил человек в ушанке.- Стрелял. Из окна по нас стрелял, гад! В спину!
Только сейчас я сообразил, что на мне надета потрепанная студенческая тужурка, и вспомнил, что, по словам пекаря, у Никитских ворот на стороне Временного правительства дралась студенческая дружина.
В комнату вошёл молодой рабочий в натянутой на уши кепке. Он вразвалку подошёл ко мне, лениво взял мою правую руку и внимательно осмотрел ладонь.
— Видать, не стрелял, папаша,- сказал он добродушно.- Пятна от затвора нету. Рука чистая.
— Дурья твоя башка! — крикнул человек в ушанке.- А ежели он из пистолета стрелял, а не из винтовки. И пистолет выкинул. Веди его во двор!
— Всё возможно,- ответил молодой рабочий и хлопнул меня по плечу.- А ну, шагай вперед! Да не дури.
Я всё время молчал. Почему — не знаю. Очевидно, вся обстановка была настолько безнадёжной, что оправдываться было просто бессмысленно. Меня застали в комнате на втором этаже у выбитого окна, в доме, только что захваченном красногвардейцами. На мне была измазанная известкой и покрытая подозрительными бурыми пятнами от томата студенческая тужурка. Что бы я ни сказал, мне бы всё равно не поверили. Я молчал, сознавая, что мое молчание — еще одна тяжелая улика против меня.
— Упорный, чёрт! — сказал человек в ушанке.- Сразу видать, что принципиальный.
Меня повели во двор. Молодой красногвардеец подталкивал меня в спину дулом винтовки. Двор был полон красногвардейцев. Они вытаскивали из разбитого склада ящики и наваливали из них баррикаду поперёк Тверского бульвара.
— В чем дело? — зашумели красногвардейцы и окружили меня и обоих моих конвоиров.- Кто такой?
Человек в ушанке сказал, что я стрелял из окна им в спину.
— Разменять его! — закричал весёлым голосом парень с хмельными глазами.- В штаб господа бога!
— Командира сюда!
— Нету командира!
— Где командир?
— Был приказ — пленных не трогать!
— Так то пленных. А он в спину бил. За это один ответ — расстрел на месте.
— Без командира нельзя, товарищи!
— Какой законник нашёлся. Ставь его к стенке!
Меня потащили к стенке. Из дворницкой выбежала простоволосая жена дворника. Она бросилась к красногвардейцам и начала судорожно хватать их за руки.
— Сынки, товарищи! — кричала она.- Да это ж наш жилец. Он в вас не стрелял. Мне жизнь не нужна, я больная. Убейте лучше меня.
— Ты, мать, не смей без разбору никого жалеть, — рассудительно сказал человек в ушанке.- Мы тоже не душегубы. Уйди, не мешайся.
Никогда я не мог понять — ни тогда, ни теперь — почему, стоя у стены и слушая, как щелкают затворы, я ровно ничего не испытывал. Была ли то внезапная душевная тупость или остановка сознания — не знаю. Я только пристально смотрел на угол подворотни, отбитый пулеметной очередью, и ни о чем не думал. Но почему-то этот угол подворотни я запомнил в мельчайших подробностях. Я помню семь выбоин от пуль. Сверху выбоины были белые (там, где была штукатурка), а в глубине — красные (где был кирпич). Помню железную, закрашенную белой краской скобку от оборванного звонка к дворнику, кусок электрического провода, привязанного к этой скобке, нарисованную на стене углем рожу с огромным носом и торчащими, как редкая проволока, волосами и подпись под нею: «Обманули дурака на четыре кулака!» Мне казалось, что время остановилось и я погружен в какую-то всемирную немоту. На самом же деле прошло несколько секунд, и я услышал незнакомый и вместе с тем будто бы очень знакомый голос:
— Какого дьявола расстреливаете! Забыли приказ? Убрать винтовки!
Я с трудом отвел глаза от угла подворотни, — шея у меня нестерпимо болела, — и увидел человека с маузером, похожего на Добролюбова, — того, что приходил к нам ночью, чтобы вывести детей и женщин. Он был бледен и не смотрел на меня.
— Отставить! — сказал он резко.- Я знаю этого человека. В студенческой дружине он не был. Юнкера наступают, а вы галиматьей занимаетесь.
Человек в ушанке схватил меня за грудь, сильно встряхнул и сказал со злобой:
— Ну и матери твоей чёрт! Чуть я совесть не замарал из-за тебя, дурья твоя башка. Ты чего молчал? А ещё студент.
А молодой рабочий снова хлопнул меня по плечу и весело подмигнул:
— Катись с богом!
Из донесений восставших:
31 октября. 2 час. дня. Броневики удрали от гостиницы «Националь» по направлению к Кремлю. В глубине Газетного переулка наши патрули … До самых ворот Кремля нет никаких ихних сил. Юнкера убегли в панике. Наши у ворот Кремля. Немедленно наши требуют солдат.
1 ноября. 8 час. 35 мин. У Никитских ворот горит аптека, идет сильная стрельба. Телефон нельзя провести — частый обстрел. Одного из разведчиков убили револьверным выстрелом. Был наш орудийный выстрел туда. Бдительность постов удовлетворительная, по направлению к Чернышевскому и в Леонтьевском стоят патрули, но не глубоко. У Никитских ворот и по сейчас сильная перестрелка.
Начальник разведки Федотов
Из донесений защитников Временного правительства:
2 ноября. Доношу, что за сегодняшний день нашим отрядом, занимающим театр «Унион», захвачены дома на углу Малой Никитской и Малой Бронной, в общем в числе трех. На занятие этих домов израсходовано 30 человек убитыми и ранеными 2. Прошу распоряжения о высылке подкрепления в числе 30 человек ударников и юнкеров. Считаю занятую нами позицию очень важной. Количество неприятеля по сообщению разведчиков значительно. На углу Б.Никитской и Тверского бульвара захвачено нами в плен 3 вооруженных неприятеля.
Штабс-капитан Доманский.
Константин Георгиевич Паустовский. «Начало неведомой жизни» (продолжение)
На улице юнкера бросили ручную гранату. Красногвардейцы, прячась за баррикадой, начали выбегать на бульвар. Дом опустел. Опять с раздражающей настойчивостью загремели пулемёты. Так я и не узнал, кто был тот молодой командир с маузером, что спас детей и женщин из нашего дома и спас меня. Я не встречал его больше никогда. А я узнал бы его среди десятков и сотен людей.
В ночь на шестой день нашей «никитской осады» мы все, небритые и охрипшие от холода, сидели, как всегда, на ступеньках дворницкой и гадали, когда же окончится затяжной бой. Он как бы топтался на месте. Ещё не было того ожесточения, какое пришло после, во время гражданской войны. Красногвардейцы дрались «на выдержку», уверенные в своей победе, зная, что нервы у юнкеров скоро сдадут. Новое Советское правительство в Петрограде взяло власть. Страна пластами отваливалась от Временного правительства. И это, конечно, было известно московским юнкерам. Их дело было проиграно. Пули, свистевшие вокруг дома у Никитских ворот, были их последними пулями»…
Из донесений восставших: 2 ноября (день, когда защитники Временного правительства сдались). 7 час. 30 мин. С линии Торговых рядов наши пулемёты обстреливают зубцы Кремля. У Боровицких ворот наши бросали под ворота бомбы, наша артиллерия стреляла тоже в эти ворота. На Красной площади наших войск много, трезвые все, пьяных нет. Охотный ряд охраняется патрулем.
10 час. 55 мин. Сейчас на Красной площади происходит ожесточенная схватка. Солдаты просят подкрепления.
12 часов. Охотный ряд под обстрелом с колокольни в Кремле, все время стреляют из пулемёта, и по этой колокольне бьет наше орудие от Большого театра, и артиллеристы говорят, пока не сшибут пулемёт с церкви, не перестанут стрелять. По Театральной площади свободно ходит публика.
1 час 25 мин. Нами заняты Дума и Исторический музей, а также вошли на Красную площадь в Иверские ворота и засели в домах. Из Кремля в наших стреляют из пулемёта, из сада Александровского бьют по площади, наши просят артиллерию.
Начальник разведки Федотов
А.Петерсон. «Мои воспоминания» (продолжение)
«Получили приказание идти в Александровское Военное Училище. Училище кишело, как встревоженный пчелиный рой. Там собрались все антибольшевистские силы. Полковник Рябцев проявил себя не особенно красиво. Он устроил что-то вроде митинга и стал рассказывать юнкерам, что он договорился с большевиками, что все мы с оружием возвращаемся в Школу и должны продолжать свои занятия. Молча и угрюмо слушали юнкера его речь, но вдруг раздался голос одного юнкера: «Что вы, господа, слушаете этого гада! Все он врёт, предает он нас!». Дальше слушать его никто не хотел, решили переспать, а утром уходить в Школу.
Утром, когда мы проснулись, нас ожидал неприятный сюрприз. Против главного входа стояла трехдюймовая пушка, а против окон пулемёты, конечно, все с прислугой. Обманул нас таки Рябцев. У многих было желание пробираться на Дон, где, по слухам, начиналась борьба против большевиков, но как туда добраться?! В здании Училища начали появляться какие-то люди с красными повязками, говорят, комиссары. От них получили приказание сдать винтовки и пулеметы, позже — офицерам сдать револьверы и шашки. Ждать нечего, надо уходить. Сговариваюсь с юнкерами, которые живут около моего дома. Вечером пишу всем пропуска для хождения по улицам. Права не имею, но принимая во внимание темную ночь и безграмотность солдат, снабжаю всех моими пропусками.
Вчетвером, я и три юнкера, выскользнули из Училища и пошли домой. Москва в темноте, нет ни одного фонаря, где-то стреляют. Нам надо идти на Полянку, надо идти через Москворецкий мост. На мосту стоят два солдата — это караул. При виде нас четверых они начинают уходить с моста. Кричу им: «Куда, сволочь, уходите? Проверяй пропуска!». Им тоже страшно: «Да идите, чего там проверять».
Окунев Никита Потапович. «Дневник москвича» (продолжение)
«В четверг, 2-го ноября, хотя стреляли не меньше, чем накануне, я твёрдо решил во что бы то ни стало добраться до конторы (пароходства «Самолёт», московским агентом которого служил Окунев – прим. СДГ), до пристани и до своего дома, где живет мать и брат с семьей. Надо же знать — живы ли, всё ли благополучно, и об себе успокоить. Пошел по Сретенке, увидел, что у Сретенских ворот оборваны трамвайные провода, обстреляны дома и колокольня Сретенского монастыря (ружейным огнем), и вернулся, чтобы идти по Мясницкой, но и там далее угла Милютина переулка идти было невозможно. Видно, что телефонная станция ещё не сдалась большевикам. Ближе к ней, а в особенности церковь Архидиакона Евпла, — следы многодневной стрельбы. На тротуарах — осколки выбитых стекол и свалившаяся штукатурка. Трамвайные провода разорваны и в беспорядке валяются по улицам. Дошедшие до Милютина переулка — сейчас же пускаются в обратный путь, и уже бегом. Там что-нибудь ужасное: может быть, трупы, раненые, рукопашная схватка.
Значит, опять в контору не попал и решил, что она попала под обстрел, разбита, разграблена и мой бедный Иван Евдокимович, старый и преданный страж, может быть, погиб. Но на пристань к Краснохолмскому мосту пробрался. Хотя было очень жутко. В пути от Покровских казарм до Устинского моста точно вымерло. Все попрятались, за исключением уличных пикетов, которые то и дело постреливали не то в воздух, не то по форточкам и крышам, где только казалась им, вероятно несуществовавшая, засада.
Когда шел по Устинскому мосту, с глубокой тоской поглядывал на Кремль. Он виден был в тот момент неотчетливо, не то туман (все эти дни после воскресенья снежная слякоть и мгла), не то дым от выстрелов или пожаров. Говорят, что его обстреливают с площадей и с Воробьевых гор. На пристани оказалось пока благополучно, но за час до моего прихода в дом Волка, насупротив нашей пристани, попал снаряд из трехдюймового орудия, поставленного на противоположном берегу р. Москвы для обстрела Кремля. Вот артиллерийское искусство большевиков: это не перелёт, не недолёт, а «криволёт» — он угодил на полверсты левее и упал сзади пушки.
С пристани пошёл по Краснохолмскому мосту, через Таганку по Садовой. Встречались безумно мчавшиеся автомобили с безумными людьми, злобно поглядывавшими на каждого проходящего и готовыми беспрестанно стрелять в непонравившиеся им морды. Попадались кучки «красногвардейцев». Кто имел смелость спрашивать их, куда они торопятся, они важно отвечали: «на позиции». На какие позиции? На фронте ведь «немедленно перемирие». Значит, на позиции против Кремля, всероссийских святынь, и против бедных, униженных, оскорбленных и напуганных революционной расправой мальчиков-юнкеров. Спаси их Господи! …
В пятницу 3-го ноября … Сегодня, наконец, добрался до своей конторы. Иван жив и здоров; все пока цело. Но в том же доме страхового о-ва «Россия» с Большой Лубянки и Лубянской площади следы бомбардировки. В некоторых местах пробиты стены и выбиты окна. Ходил на Театральную площадь, в Охотный ряд, на Тверскую, к Никитским воротам, по всей Мясницкой. Масса домов с громадными повреждениями. Особенно досталось «Метрополю», Думе, Малому театру, Национальной гостинице и многим домам по Тверской, Газетному переулку, Большой Никитской и в Милютинском переулке. Но сама телефонная станция как здание нисколько не повреждена (вот что значит строили ее не русские, а шведы!), внутри, конечно, через разбитые окна там понапорчено как следует, но этого увидать с переулка нельзя. Однако и сегодня среди половины дня разгорелась было сильная пальба. Может быть, холостыми снарядами для разгона публики, нахлынувшей на зрелище «поля сражения». Всё-таки я только сегодня видел санитарные автомобили с несчастными ранеными. † А сколько убитых? Говорят, что около 5.000 человек. Бедные жертвы людского безверия, мрака и междуусобицы. Прости им Господи! И пожалей плачущих и скорбящих о них.
3-го числа на Братском кладбище состоялись трогательные похороны по христианскому обряду 37 молодых людей (юнкеров, студентов, сестер милосердия), погибших в неравном бою с большевиками. Говорят и пишут, что их провожала несметная толпа. На могилах говорились речи, из коих речь Н. И. Астрова довела меня до слез. Он сказал что нужно, и, может быть, его слова проймут озверевшие сердца наших настоящих властителей. Но едва ли они удосужатся прочитать описание этих похорон. Бедные молодые люди! Думали ли они, что сложат свои головушки на Братском военном кладбище от своих же братьев, с которыми, быть может, иные шли рука об руку на настоящем ратном поле против неприятеля. Упокой, Господи, их и пожалей плачущих и скорбящих о них! …
В субботу 4-го ноября уже совсем без выстрелов, но опять без банков, телефонов и трамваев, телеграф и почта начали действовать со вчерашнего полдня. Подаётся такая масса телеграмм, что мне пришлось на главном телеграфе стоять «в хвосте» целый час. … В Кремль не пускают, но я уже видел страшные язвы, нанесённые ему кощунственными руками: сорвана верхушка старинной башни, выходящей к Москве-реке (ближе к Москворецкому мосту), сбит крест с одной из глав «Василия Блаженного», разворочены часы на Спасской башне, и она кое-где поцарапана шрапнелью, наполовину разбита Никольская башня, и чтимый с 1812 года за свою неповреждённость от взрыва этой башни французами, образ Св. Николая Чудотворца уничтожен выстрелами без остатка. Старинные крепчайшие ворота исковерканы, разбиты и обожжены до жалкого вида, а в самом Кремле, говорят, разрушения еще страшнее. Как же это щадили его татары, поляки и французы? Неужто для нас ничего святого нет? Должно быть, так. По крайней мере я слышал, какой-то солдатишко, идя по Мясницкой, ораторствовал, «что там ихний Кремль, жись-то наша чай дороже». …
Повреждений в Москве не исчислишь. Они и там, где я их видел (в особенности у Никитских ворот, где разбито и сожжено дотла несколько домов, от которых остались одни полуразрушенные стены. Там всё погибло в огне: много живущих там и всё добро, всё имущество от подвалов до чердаков. И дома многоэтажные, с сотнями квартир.). В Кремле снаряды попали в Успенский Собор, в Чудов монастырь, в церковь 12-ти Апостолов, в Малый дворец и вообще, должно быть, пострадал наш Святой и седой Кремль больше, чем от нашествий иноплеменных. Пишут о многих разрушениях, пожарах, расстрелах, но Бог с ними! Лучше уж сказать сразу, что, в общем, надо бы хуже — да нельзя. Может быть, эти ужасные картины пробудят совесть восставших брат на брата и не доведут политическую борьбу до повторения таких ужасов. …
К вечеру ходил на Красную площадь. У самой кремлевской стены, напротив верхних рядов, погребены сегодня борцы за власть большевиков. Похороны были гражданские. Музыка и песни революции. Могилы вырыты на площади торжественно, а не где-нибудь в тиши кладбищ. Все это как-то не идёт простому русскому человеку. В народе, окружающем могилы, было какое-то мстительное настроение: из-за буржуев погибли, вот мы им покажем! Я не без опаски крестился и шептал «царствие им небесное!» Может, такое мое настроение контрреволюционно? … На Красной площади без церковной обрядности похоронено более 400 человек. Погода стоит тоже мятежная. Чего-чего не было за эти дни: и мороз, и снег, и дождь, и снежный ураган, и буря, как летом!»…
#СовсемДругойГород экскурсии по Москве
P.S. Об отречении царя Николая II можно почитать здесь, о бегстве Керенского здесь, о штурме Зимнего дворца восставшими здесь.
