О ложных и настоящих традициях (очерк бытописателя Божерянова о том, как праздновалось Крещение)
В великой русской литературе XIX — начала ХХ века отражено всё. Вся тогдашняя жизнь: умонастроения, быт, нравы, мода, жизнь привилегированного класса, жизнь купечества, жизнь крестьянства, свадьбы, похороны, праздники, меню – словом, всё. Только одного вы не встретите в великой русской литературе: описания массовых крещенских погружений в проруби, считающихся у нас традиционными. А знаете, почему? Да потому, что никаких массовых крещенских погружений просто не существовало ни в XIX веке, ни раньше. По той же причине никаких таких крещенских купаний мы не увидим и на картинах, допустим, передвижников, тоже великих бытописателей жизни русской. Как эксцесс, как трюк, не имеющий особого отношения к православию, да ещё и не без некоторого мошенничества, купания в проруби, конечно, бывали. Так, у Ивана Шмелёва описано, как немец с двумя русскими на спор в крещенскую прорубь полезли, намазавшись гусиным жиром [1]. Ещё отдельные дремучие граждане, по некоторым свидетельствам, могли окрестить в проруби младенца в Крещение, но при тогдашнем уровне детской смертности младенцев не особо жалели – и так не факт, что выживут. Ещё в прорубь могли полезть рядившиеся (то есть наряжавшиеся под козлов и всякую нечисть) на Святках – в порядке логического завершения своих буйств и чудачеств требовалось что-то действительно экстремальное, опасное и очистительное, после чего период безумств считался законченным, и можно было приступать к нормальной жизни. И то власть не одобряла, не желая подвергать своих подданных совершенно лишнему риску (а тогда никто почему-то не сомневался, что купание в ледяной воде на морозе — это именно риск). Но чтобы вот так, просто, ̶о̶с̶т̶р̶ы̶й̶ ̶п̶р̶е̶д̶м̶е̶т̶ ̶н̶а̶ ̶д̶е̶с̶е̶р̶т̶ все подряд граждане в ледяную воду лезли – чего не было, того не было…
Нынешней «древней» традиции не больше тридцати лет, она постперестроечная. Этакий симбиоз изрядно забытого за годы советской власти и заново выдуманного православия и моржевания — особой культуры закаливания, сделавшейся модной в ХХ веке, на заре культуры ЗОЖ. С той только разницей, что у моржей купание в проруби сопряжено с баней, к тому же требует некоторой специальной подготовки и, следовательно, не настолько экстремально.
Так как же на самом деле праздновали Крещение? Читаем главу из книги очеркиста, издателя журнала «Художественный хроникер» Ивана Николаевича Божерянова «Как праздновал и празднует народ русский Рождество Христово, Новый год, Крещение и Масляницу». Написано в 1894 г.:
Крещение
«Исследователь быта Руси — Забелин говорит, что в древности, по словам иностранцев, в день Богоявления, стекался народ в Москву со всего государства, чтобы видеть освящение воды патриархом на Москве-реке.
В 12 часов утра, а тогдашнему—в 24 часу, как только начинал патриарх в Успенском соборе службу, звон колоколов на Иване-Великом возвещал народу, что Государь идет из своих палат к Красному крыльцу. При появлении Царя народ, увидев его пресветлые очи, бил челом. Государь шёл тихо, в обыкновенном выходном платье, опираясь на посох индийского дерева. Парадное царское платье он обыкновенно надевал в соборе, в пределе Димитрия Солунского. В собор, за Царем входили только высшие чины, а прочие, начиная со стольников, останавливались на рундуке или полосте от Успенского собора до Архангельского. Когда из западных врат собора начинался крестный ход, Царь выходил и останавливался в южных вратах; патриарх, проходя мимо, осенял его крестом, а духовные власти отдавали ему по два поклона.
Шествие открывал отряд стрельцов, от 400 до 600 человек, а также выборные из стремянного и других полков, по 200 от каждого. Все они в парадном платье, шли по четыре в ряд. Одни несли золочёные винтовки, ложи которых были украшены перламутровыми раковинами, другие — золочёные копья, а третьи — с золочёными партазанами, у которых древки были обтянуты жёлтым или червчатым атласом с золотым галуном. Кроме того, шли два пятидесятника с обоюдоострыми топорами на древках из чёрного дерева, украшенных серебряными кистями.
Затем следовал крестный ход, замыкавшийся шествием патриарха. Шествие Государя открывалось нижними чинами, по три в ряд. За ними шёл постельничий с царскою стряпнею; впереди его 12 стряпчих несли государево платье, которое Царь переменял на Иордани.
Пред Тайницкими воротами, над местом, где совершалось погружение креста в воду, устраивалась красивая Иорданская сень, карниз которой был расписан красками и украшен крестом наверху. По углам были изображены четыре евангелиста, а внутри — апостолы и самое крещение Спасителя. Зеленые листья шёлковых и жестяных цветов, а также вырезные из меди и раскрашенные птицы дополняли украшение Иордани. Царское место подле Иордани имело вид небольшого, круглого храма с 5-ю главами, сделанными из слюды с золочеными крестами. Оно утверждалось на пяти точёных столбах, расписанных по золоту виноградными ветвями, а на резном карнизе колонн помещались высеребряные доски, с «писаны стихи к ердани». Между столбами находились рамы с круглыми, слюдяными окнами, писанные по золоту и серебру красками. Одна такая рама служила дверью. Нижняя часть царского места, или самая тумба стояла на пяти точёных серебряных яблоках и украшалась сквозною золоченою решёткою. Внутри место задергивалось вокруг тафтою. Помост около иорданской сени и царского и патриаршеского мест огараживался перилами и устилался красным сукном. На Тайницкой башне, в виду всего войска, ставился капитан с ясачным знаменем, который давал знак бить в барабаны в честь праздника.
По погружении креста в воду, патриарх серебряным ведром черпал воду из Иордани и подавал келарю, потом он наполнял также государеву стопу, которую относили во дворец и здесь кропили святою водою иконы. Затем, трижды осенив Государя крестом, патриарх кропил его святою водою и поздравлял с торжеством. После того два архимандрита кропили знамена и войска, стоявшие по Москве-реке. Крестный ход возвращался тем же самым порядком в Успенский собор.
Петр Великий, уничтожив сан патриарха, тем самым положил конец многим обрядам, как, например, шествию на осляти и переодеванию Царя на Иордани, оставив только в этом торжестве кропление знамен, что делается и теперь.
Из записок Порошина, воспитателя Павла Петровича, можно видеть, как праздновался день Крещения в царствование Императрицы Екатерины II. Так, под 6 января 1765 г. записано: «Когда Ея Величество на сделанную против дворца Иордань за церковным собором шествовать изволила, Его Высочество также последовал, но, дошёл до дверей аванзалы, изволил пойти в оное, и там из окна смотрел на процессию. Все послы и чины, коим измокнуть не захотелось (так как шёл мокрый снег), смотрели тут же. От берега до построенной за Иорданью беседки по разостланному сукну и коврам стояли кавалергарды. Между их Ея Величество, в предшествии всего священного синклита, на Иордань проходить изволила. Войско стояло вокруг Иордани продолговатою фигурою. Всех с гвардиею в строю было 8900 человек; к Иордани снесены были знамена, кропили их освященною водою, и, при погружении святаго креста, был произведен троекратный беглый огонь. По окончании пальбы, Государыня, сев в сани, объезжала войска, а граф Григорий Григорьевич Орлов ехал возле саней в полном римско-российском уборе кавалергардов, как пожалованный шеф этого корпуса, в шишаке с белым пером, что весьма прекрасный и казистый вид делало».
Бывший в России в это время (в 1765— 66 гг.) известный авантюрист Казанова в своих записках пишет: «Я присутствовал зимою, в день Богоявления, при особенном обряде водосвятия на реке Неве, покрытой в это время толстым слоем льда. Церемония эта привлекает бездну народа, ибо после водосвятия крестят в реке новорожденных не посредством обливания, а чрез погружение нагих младенцев в прорубь на льду». В проруби до сих пор на Руси купаются иногда рядившиеся на святках, хотя это запрещал делать еще Петр I, которым издан был указ по этому поводу, от 17 апреля 1721 года.
Пушкарев в «Описании Петербурга» говорит, Император Павел I и Александр I любили присутствовать при крестных ходах из церкви Рождества Иоанна Предтечи, которая находится на Каменном острове при Инвалидном доме Императора Павла I для морских солдат. Павел Петрович иногда ранее торжественного освящения воды при Зимнем Дворце присутствовал на крестном ходе на Каменном острову при церкви Иоанна Предтечи, почему там была совершаема ранняя обедня.
Однажды Император Павел, подходя с церемонии к иорданскому подъезду Зимнего Дворца, после крещенского парада, заметил белый снег на треугольной шляпе поручика.
— У вас белый плюмаж!—сказал Государь.
Белый плюмаж составлял тогда отличие бригадиров, чин которых в армии, по табели о рангах, соответствовал статским советникам.
— По милости Божией, Ваше Величество!— ответил находчивый поручик.
— Я никогда против Бога не иду! Поздравляю тебя бригадиром!—сказал Государь, идя во Дворец.
Пятьдесят лет тому назад, всем парадом 6 января командовал, читаем в «Северной пчеле», Его Высочество Михаил Павлович, а всею пехотою Государь Наследник Цесаревич, в Бозе почивающий Император Александр II. С прибытием во дворец взводов военно-учебных заведений, Их Высочества Николай и Михаил Николаевичи изволили встать в ряды кадет II-го Корпуса и находиться в строю в продолжении всего парада. Его Высочество Константин Николаевич находился при карабинерном взводе л.-гв. Финляндского полка (которого впоследствии был шефом). По относе знамён во дворец, бывшие в параде воспитанники учебных заведений после того были угощены Государем, в Александровской зале, чаем.
Теперь эта церемония совершается почти также, но при 10 градусах мороза наружный парад войск отменяется».
И.Н.Божерянов
[1] Из Ивана Шмелёва, «Лето господне (Крещенские купания)»:
«За рогожкой раздевается Василь-Василич. Толстый и есть самый Ледовик Карлыч, немец. Лицо у него нестрашное, борода рыжая, как и у нашего Косого. Пашка несёт столик со счетами на плоты. Косой кряхтит что-то за рогожкой, — может быть, исхитряется? Ледовик спрашивает — «котофф?» Косой говорит — «готов-с», вылезает из-под рогожи и прикрывается. И он толстый, как Ледовик, только живот потоньше, и тоже, как Ледовик, блестит. Ледовик тычет его в живот и говорит удивленно-строго: «а-а… ти такой?!» А Василь-Василич ему смеется: «такой же, Ледовик Карлыч, как и вы-с!» И Ледовик смеется и говорит: «лядно, карашо». Тут подходит к отцу высокий, худой мужик в рваном полушубке и говорит: «дозвольте потягаться, как я солдат… на Балканах вымерз, это мне за привычку… без места хожу, может, чего добуду?» Отец говорит — валяй. Солдат вмиг раздевается, и все трое выходят на плоты. Пашка сидит за столиком, один палец вылез из варежки, лежит на счетах. Конторщик немца стоит с часами. Отец кричит — «раз, два, три… вали!» Прыгают трое враз. Я слышу, как Василь-Василич перекрестился — крикнул — «Господи, благослови!». Пашка начал пощёлкивать на счетах — раз, два, три… На чёрной дымящейся воде плавают головы, смотрят на нас и крякают. Неглубоко, по шейку. Косой отдувается, кряхтит: «ф-ух, ха-ра-шо… песочек…» Ледовик тоже говорит — «ф-о-шень карашо… сфешо». А солдат барахтается, хрипит: «больно тепла вода, пустите маненько похолодней!» Все смеются. Отец подбадривает — «держись, Василья, не удавай!». А Косой весело — «в пу… пуху сижу!». Ледовика немцы его подбадривают, лопочут, народ на плоты ломится, будочник прибежал, все ахают, понукают — «ну-ка, кто кого?». Пашка отщелкивает — «сорок одна, сорок две…» А они крякают и надувают щёки. У Косого волосы уж стеклянные, торчками. Слышится — ффу-у- у-ффу-у… «Что, Вася, — спрашивает отец, — вылезай лучше от греха, губы уж прыгают?» — «Будь-п-кой-ны-с, — хрипит Косой, — жгёт даже, чисто на по… полке па… п-парюсь…» А глаз выпучен на меня, и страшный. Солдат барахтается, будто полощет там, дрожит синими губами, сипит — «го… готовьте… деньги… ффу… немец-то по синел… А Пашка выщёлкивает — «сто пятнадцать, сто щишнадцать…». Кричат — «немец посинел!». А немец руку высунул и хрипит: «таскайте… тофольно ко-коледно…» Его выхватывают и тащат. Спина у него синяя, в полосках. А Пашка себе почокивает — «сто шишдесят одна…». На ста пятидесяти семи вытащили Ледовика, а солдат с Косым крякают. Отец уж топает и кричит: «сукин ты кот, говорю тебе, вылезай!..» — «Не-эт… до-дорвался… досижу до сорока костяшек…» Выволокли солдата, синего, потащили тереть мочалками. Пашка кричит — «сто девяносто восемь…». Тут уж выхватили и Василь-Василича. А он отпихнулся и крякает — «не махонький, сам могу…». И полез на карачках в дверку.
Крещенский вечер. … Горкин напился малинки и лежит укутанный, под шубой. Я читаю ему Евангелие, как крестился Господь во Иордане. Прочитал — он и говорит:
— Хорошо мне, косатик… будто и я со Христом крестился, все жилки разымаются. Вырастешь, тоже в ердани окунайся.
Я обещаю окунаться. Спрашиваю, как Василь-Василич исхитрился, что-то про гусиное сало говорили.
— Да вот, у лакея немцева вызнал, что свиным салом тот натирается, и надумал: натрусь гусиным! А гусиным уши натри — нипочем не отморозишь. Верней свиного и оказалось. А солдат телом вытерпел, папашенька его в сторожа взял и пятеркой наградил. А Вася водочкой своей отогрелся, Господь простит».