Гиляровский как курьерский поезд. Остановка 5 минут. Буфет

Гиляровский был известный шутник. Как-то его попросили переслать в волость документы на паспорт популярного, но по сути бездарного актера Белова. И Гиляй в графе «особые приметы» взял да и приписал: «Плохо играет Гамлета». И в паспорте особые приметы были аккуратно зафиксированы. Артист Белов плакал. И с ним вместе — раскаивающийся Гиляровский, человек хоть и озорной, но удивительно добрый и отзывчивый.

Влас Дорошевич (король русского фельетона, в то время как Гиляровскому вскоре предстояло стать королем русского репортажа) так описывал их знакомство: сидит он, Дорошевич (человек внушительного роста и веса), за собственным столом в редакции, и тут его кто-то сзади поднимает в воздух вместе с креслом. И басит: «Не бойся, сейчас тебя поставлю! Будем знакомы, я Гиляровский».

Как-то, выйдя из ресторана с большой компанией, бедовый репортер ухватился одной рукой за фонарь, а другой — за извозчичью пролетку, и лошадь не смогла сдвинуться с места. На открытии выставки «Ослиный хвост» Гиляровский походил-походил, покрякал, глядя на модернистские  полотна под названиями вроде «Голубое в зеленом», а потом подкрался к одной картине и перевесил ее вверх ногами. И потом каждый день заходил посмотреть, не исправил ли кто «кощунства». Иногда встречал у картины автора. Но даже тот до конца выставки так ничего и не заметил.

Вот бы кому водить экскурсии по Москве!
Предтеча московских экскурсоводов — Гиляровский

Экскурсии по Хитровке

На всю Москву Гиляровский (друзья предпочитали называть его гимназическим прозвищем Гиляй) прославился своими очерками о жизни трущоб. Так что, когда Станиславский с Немировичем-Данченко задумали ставить «На дне», обратились за помощью именно к нему. И Гиляй повел их на экскурсию по московскому «дну» — на жуткую, разбойничью Хитровку. Взяли с собой художника Сомова, чтоб зарисовывал с натуры эскизы для декораций. Расположились в трактире «Каторга». Кругом смрад, пьяный хохот, забубенный мат. Немирович со Станиславским с любопытством рассматривают публику. Сомов рисует, пристроившись у единственной керосиновой лампы, кое-как освещающей тесное помещение. Какой-то долговязый, косноязычный, лицо в оспинах, заглядывает через плечо и принимается скандалить: мол, неверно рисуешь! Другой — кривой на один глаз — тем временем берется за керосиновую лампу. Мощный Гиляровский молча подходит и бьет пудовым кулаком по голове сначала одного, потом другого. «Что вы делаете?» — изумляется Станиславский. Но журналист не отвечает, а, повернувшись к третьему мужику — коренастому, приземистому, с наглыми черными глазами, — орет благим матом: «Болдоха, отступись! А то на всю «Каторгу» прокричу, где твои тайники с золотишком!»

На обратном пути Гиляровский объяснился: те двое, кого он вырубил ударом, — Дылда и Ванька Лошадь — «шестерки» авторитетного фартового Болдохи (это который третий, черноглазый). И по всему выходило, что собирались они «экскурсантов» грабить «втемную» — затем и лампу хотели потушить. А при свидетелях поостереглись, да и про тайники с золотишком небось засомневались: вдруг Гиляй и правда место знает? «Ну, Владимир Алексеевич, вы настоящий специалист! Не зря говорят: на Хитровку без вас ходить нельзя… По гроб жизни ваши должники!» — наперебой благодарили Гиляровского Станиславский с Немировичем. «А должники, так позвали бы, черти, хоть раз в вашем театре сыграть! Ведь не позовете, а я ж по сцене ох как тоскую…» — сокрушался «специалист» — лучший проводник на Хитровку, отличный журналист, смелый и сильный человек, но — увы! — никудышный актер…

Хитров рынок

Вор на Ярмарке

Актером Владимир Алексеевич сделался в 1871 году, в Тамбове. Там базарные торговцы стали бить за что-то гастролирующих актеров, а Гиляровский заступился. В благодарность был принят в труппу. Много лет ездил по городам. Играл, к примеру, сумасшедшую барыню в «Грозе». Свел полезнейшее знакомство с Мейерхольдом — правда, не с Всеволодом, а с его отцом, Эмилием (Гиляровский в тот день продавал билеты, а старик покупал и не стал брать сдачу с двадцати пяти рублей). И даже подружился с Чеховым — правда, не за кулисами, а в школе гимнастики и фехтования.

Гиляровский вообще с людьми сходился легко. Сразу со всеми был на «ты», демонстрировал мускулы, сгибал копейки, закручивал спиралью чайные ложки, шумно угощал табаком, показывал карточные фокусы. Чехова все это восхищало: «Не человек, курьерский поезд. Остановка пять минут. Буфет». Гиляй стал для Антона Павловича неисчерпаемым источником сюжетов. К примеру, рассказал как-то о собачке, сбежавшей в Тамбове от хозяев и попавшей в цирк, и родилась чеховская «Каштанка». В другой раз Гиляровский поведал о живущем по соседству крестьянине Никите, который ворует на железной дороге гайки для грузил, и Чехов написал «Злоумышленника». А уж сколько словечек и забористых выражений Гиляя вошли в знаменитую чеховскую записную книжку! «Человек ты талантливый, — говаривал Чехов другу. — Но на сцене не смотришься. Тебе бы писать!»

И в конце концов Гиляровский действительно стал писать. Оказалось, артистизм и в газетном деле необходим. «Я как вор на ярмарке. Репортерское дело такое», — бравировал новоиспеченный сотрудник «Московского листка» и «Русских ведомостей», мастер убедительного грима. Гиляровский мог, к примеру, облачиться в лохмотья, нарисовать на лице синяк и слиться с толпой хитрованцев. При этом он натуральнейшим образом косолапил, сплевывал сквозь зубы и сквернословил. В другой раз замаскируется под усача-пожарного — тут уж и шаг становится молодцеватым, и глаз загорается бравой исполнительностью.

В 1882 году, когда в Орехово-Зуево на фабрике Морозовых случился великий пожар, пострадали сотни рабочих, Гиляровского не устроила официальная версия причины возгорания. И тогда он переоделся рабочим, проник на фабрику и все выяснил. Виноваты были фабриканты, не соблюдавшие элементарных мер безопасности. Репортаж в «Московском листке» вызвал большое брожение среди рабочих и … твердое намерение московского генерал-губернатора выслать автора из Первопрестольной под надзор полиции. Впрочем, репортаж предусмотрительно напечатали без подписи, а под гримом Гиляровского узнать было невозможно, так что доказать его причастность не удалось. Благо издатель «Московского листка» Пастухов молчал, как рыба, несмотря ни на какие начальственные громы, молнии и угрозы.

Кстати, у Фандорина — героя исторических детективов Бориса Акунина – много общего с Гиляем. В том числе и талант к маскировке. Да что там общие черты: иной раз целые сюжетные линии для «Фандориады» взяты из биографии Гиляровского. Не поверив в официальную версию обстоятельств смерти прославленного белого генерала Скобелева в гостинице «Дюссо» (уж больно дело смахивало на политическое убийство – у прославившегося на Балканах героя были и большие политические амбиции, и горячие сторонники как в России, так и за ее пределами, и смертельные враги), Гиляровский сработал как профессиональный сыщик, сумев докопаться до правды про «Англетер» и мадам Ванду. И именно этот сюжет лег в основу акунинского романа «Смерть Ахиллесса».

Куда там сыскной полиции! Гиляй всегда знал гораздо больше. Как-то ночью ограбили Успенский собор Кремля. Ранним утром одновременно с полицией к месту прибыл вездесущий репортер. Осмотрев место происшествия, Гиляровский уверенно объявил: «Вор в храме». Начальник Московской сыскной полиции, легендарный Аркадий Францевич Кошко, ответил вежливо, но несколько раздраженно: «Владимир Алексеевич, мы просим не мешать вести следствие».  «Здесь не кошка нужна, а собака! — парировал Гиляй очередной шуточкой. — Сыскная собака! Говорю же вам, вор где-то здесь прячется». И точно, богохульника удалось взять. (1) Или еще случай — громилы похитили из фирмы Бордевиль несгораемый шкаф. Полиция тщетно металась в поисках каких-либо зацепок, а в «Русских ведомостях» уже появилась заметка, что шкаф надо искать в Егорьевском уезде, но он, увы, уже пуст.

Как он умудрялся каждый раз оказаться в нужный момент в нужном месте и получать информацию — загадка! Как говорил о нем Чехов: «Не человек, курьерский поезд. Остановка пять минут. Буфет». Прогуливаясь по Москве, он умел подмечать мельчайшие детали. Да и люди свои у Гиляя повсюду имелись. К примеру, брандмайор московской пожарной команды шел ради него на любые нарушения циркуляров, потому что сам был однажды спасен отважным журналистом, когда чуть не провалился на крыше горящего дома за Бутырской заставой. «Пожаришко так себе, на пятнадцать строк и семьдесят пять копеек, зря два рубля лихачу отдал», — сокрушался тогда Гиляровский. Видать, все же не зря!

экскурсия по ретро-Москве. Пожар.
Пожар Александровского пассажа и Малого театра. Фото с сайта www.pastvu.com

Бывало, ниточка для очередного репортажа подворачивалась совершенно случайно. Как-то на приеме у нефтяного короля Асадулаева услышал телефонный звонок из прихожей, не поленился ответить вместо куда-то запропастившейся горничной. Услышал: «Пригласите господина градоначальника». Немного выждав, Гиляровский начальственно забасил: «Градоначальник у телефона». Так он узнал, что на Лосиноостровской перестрелка, грабят банк. (2)

В другой раз ужинал Гиляровский у друзей, среди гостей случился и Константин Иванович Шестаков, управляющий Московско-Курской железной дороги. Ему-то лакей и шепнул: мол, получена телеграмма, под Орлом — страшное крушение. Гиляровский тут как тут — схватил шапку и на улицу, за извозчиком. На вокзале нырнул под пустой состав, добрался незамеченным до министерского вагона, влез в окно и спрятался в уборной, прикрутив дверную ручку ремнем. И что? Хотело начальство замять дело о катастрофе, смухлевать с подсчетом жертв, да не вышло! «Московский листок» две недели получал точнейшую информацию с места событий. И все эти две недели Гиляровский — обросший, нечесаный, немытый — без устали разбирал завалы, помогал, кому еще можно было помочь, вытаскивал трупы. Потом знакомый, увидев его и ужаснувшись кошмарному виду, повез его куда-то поблизости, привести себя в порядок и отдохнуть. И только наутро Гиляровский узнал, что отсыпается и моется не где-нибудь, а в Спасском-Лутовинове, в поместье Тургенева.

В 1896 году, в дни празднования коронации императора Николая II, Гиляровский оказался в самом центре Ходынского поля и — единственный из журналистов легальных газет — не побоялся описать происходящее: «Синие, потные лица, глаза умирающие, открытые рты ловят воздух, вдали гул, а около нас ни звука. Стоящий возле меня, через одного, высокий благообразный старик уже давно не дышал: он задохся молча, умер без звука, и похолодевший труп его колыхался с нами. Рядом со мной кого-то рвало. Он не мог даже опустить головы … Многие из людей задохлись, еще стоя в толпе, и упали уже мертвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли еще с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков и кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой. Многие сотни! А сколько еще было таких, кто не в силах был идти и умер по пути домой. Ведь после трупы находили на полях, в лесах, около дорог, за двадцать пять верст от Москвы, а сколько умерло в больницах и дома!» Он сам чуть не погиб в той давке: спас казачий патруль, перекрывший  доступ на Ходынку и хотя бы по краям сумевший разрядить толпу (Гиряровский, вопреки своему обыкновению, на этот раз оказался не в эпицентре, а с краю).

Итог: 1400 погибших в битве за бесплатные коронационные орехи-пряники. И царский праздник уже на следующий день — на месте гибели этих 1400 человек: с оркестром и хором. Коронационные приемы, банкеты, балы, которые никто и не думал отменять. И сенсационные материалы Гиляровского обо всем этом в «Русских ведомостях». Многие именно оттуда-то и узнали о том, что случилось (власти старательно это замалчивали).

Ходынское поле 30 мая 1896 года. Народ уже толпится. Трагедия случится вот-вот.
Ходынка, 30 мая 1896 г.
Трагедия на Ходынском поле. Убитые.
Там же, несколькими часами позже

Непутевый сын титулярного советника

Многое в биографии Гиляровского в пересказе звучит хоть и увлекательно, но неправдоподобно, будто это и не человеческая жизнь вовсе, а приключенческий роман. Он был сыном чиновника губернского правления и до некоторых пор жил, как все мальчики его круга. То есть в меру шалил и безмерно тосковал, когда ему прививали приличные манеры. Матери у мальчика очень рано не стало, и известным премудростям (причешись на пробор, вымой руки, салфеточку сюда, сиди не болтая ногами да не перепутай нож для рыбы с ножом для мяса!) его учили мачехины сестры-институтки — препротивнейшие и прескучнейшие барышни. Они же следили за тем, чтобы Володя поменьше носился по лесу с «этим ужасным Китаевым».

Китаев был чем-то вроде его гувернера, а попросту — дядькой. Он учил мальчика совсем другой науке: никогда не врать, но всегда помалкивать, скакать верхом, лазать по деревьям, плавать, стрелять, ходить на медведя с рогатиной и побеждать любого противника в кулачном бою.

А раньше Китаев был матросом, но после какой-то политически опасной шалости вынужден был бежать и каким-то чудом прибился к дому Гиляровских. Отец Володи долгие годы укрывал Китаева от полиции. Дело в том, что Володины предки издавна славились вольнодумством. Его дед по материнской линии — казак Петро Иванович Усатый, в любую погоду носивший черкесскую косматую папаху и свитку («такую широкую, что ею можно было покрыть лошадь с ногами и головой» — вспоминал Гиляровский), несмотря на то, что служил управляющим в имении графа Олсуфьева, крепостного права не признавал и за все время своего управления никого не наказал телесно и не отдал без очереди в солдаты. Ну а отец Гиляровского водил дружбу с масонами, почитывал запрещенного Рылеева и демонстрировал явное сочувствие к «политическим».

Но Володя Гиляровский по части вольнодумства (а может, идеализма?) далеко переплюнул своих родных. На тринадцатом году жизни, начитавшись Чернышевского да Некрасова, он взял и ушел из родительского дома, и вообще из города Вологды пешком, на Волгу, в Ярославль, оставив отцу записку: «Буду бурлаком». И действительно добрался, и был принят в ватагу по документам одного умершего от холеры бурлака. Через месяц сын титулярного советника сделался чернее араба, накачал мускулатуру, научился мастерски играть в орлянку и за неутомимость заслужил прозвище Бешеный: на отдыхе, когда даже матерые бурлаки сидели в тенечке, то на руках ходил, то на сосну влезал, а то и переплывал Волгу-матушку в два конца! «Да еще переборол всех с учетом уроков Китаева, — вспоминал Гиляровский. — Огромный эффект производило, когда я гнул на глазах монету».

молодой Гиляровский
В юнкерах

А потом его отыскал отец, сказал: «Поехали!» «Папа, я только зайду на постоялый двор, возьму вещи и заработанную сотню». — «К черту вещи, к черту сотню. Оставь ее товарищам на пропой души. Поехали, говорят тебе! Я договорился, послужишь годдва в полку, потом тебя возьмут в московское юнкерское училище».

Но вернуть Володю на подобающий дворянскому сыну путь так и не удалось — у судьбы были на мальчика иные виды. Иначе как объяснить тот причудливый случай, из-за которого Гиляровский вылетел из Лефортовского училища? Часы увольнительных юнкера любили проводить в Лефортовском парке: расстилали шинели под деревьями, пили водку. Однажды пятнадцатилетний Гиляровский нашел там в высокой траве… новорожденного младенца-подкидыша. Что делать? Нести в воспитательный дом на Солянку некогда — увольнительная истекает через несколько минут. Бросить жалко. Так и появился в училище, левой рукой прижимая к себе ребеночка, а правой отдавая честь: «Юнкер Гиляровский из отпуска прибыл!» «Эт-т-то что такое?! Да вы пьяны!!!» — гаркнул дежурный офицер. На другой день над сердобольным юнкером хохотало все училище. И начальство, до болезненности не любившее скандалов, отчислило Владимира от греха подальше в полк. А собственно, за что? Гиляровский почувствовал себя оскорбленным.

Ну, обиделся, так увольняйся, отправляйся домой, к папеньке! Но Володя Гиляровский — воспитанник Китаева, недоучка-гимназист и бывший бурлак — не из таких! Было в его характере нечто, препятствовавшее оседлой жизни! Словом, он сбежал, сменяв на рынке мундир на старое потрепанное пальто и видавшее виды кепи. Так сын титулярного советника окончательно сделался бродягой. Где-то колол дрова, где-то служил пожарным. Поднимался на Эльбрус, работал на белильном заводе, бывало, воровал в трактирах. Однажды поздним вечером, сильно замерзнув, попросился ночевать в небогатый дом. Не пустили, но Гиляровский заметил в сенях неработающие часы. Назвался часовщиком, обещал починить, но только не при лучине, а при дневном свете. А наутро тихо ушел, пока хозяева спали.

актриса Гаевская так не стала женой первого экскурсовода Москвы
Актриса Гаевская — первая любовь

В Казани он столкнулся с убегающим от полиции человеком и был по ошибке арестован вместо него и обвинен в распространении прокламаций. Ночью выломал решетку и бежал. По дороге нашел кошелек с 25 рублями, купил билет на пароход и там в буфете ложками ел белужью икру. И свел полезное знакомство — с донским коннозаводчиком. Поехал с ним в степь, сделался лучшим табунщиком. Просто покупатели лошадей и предположить не могли, что крепкий загорелый парень, ловко владеющий арканом, отлично понимает по-французски и пересказывает все их разговоры хозяину. Но и с Дона пришлось уйти: покупать лошадей приехал жандармский полковник из Казани — тот самый, от которого Гиляровский сбежал через окошко. Взять удалось только кафтан да 100 рублей, в нем зашитые. Но не накопленное оставлять было жаль, а пятнадцатилетнюю казачку Женю, с которой Владимир едва ли успел перемолвиться двумя-тремя фразами. Женя была первой женщиной, на которую загляделся Гиляровский за недолгие, но весьма насыщенные восемнадцать лет жизни. Впрочем, это еще не была любовь — первая любовь поджидала Владимира в театре…

Заплати мне любовью за волю

Сам он об этом предмете писал так: «В гимназии женщины для меня были «бабье». Презирал гимназистов, бегающих на свидания. У меня же была особая ненависть из-за тетушек-институток. В бурлаках мы и в глаза не видели женщин. В полку видели только гулящих девок по трактирам, которых юнкера просто боялись, наслушавшись увещеваний полкового доктора Глебова». Во второй раз Гиляровский почувствовал сердечное волнение уже в актерах, в Воронеже — служила у них в труппе такая Гаевская: красивая, изящная, из хорошей семьи. Однажды актер Симонов попытался ее обнять — Гиляровский надрал обидчику уши. Стал провожать ее, сам принарядился: завел пиджак и фетровую шляпу. Вот, собственно, и весь роман.

Впрочем, на этот раз помешала Русско-турецкая война: Гиляровский ушел волонтером. Воевал с азартом. «Каждую ночь в секретах, или часового надо бесшумно снять и доставить для допроса… Веселое дело, как охота, только пожутче.… Заключили мир. Но только в сентябре 1878 г. я получил отставку, так как башибузуки наводняли горы. Ползать за ними по скалам, лесным трущобам занятие было интереснее, чем война», — вспоминал Гиляй. Однажды в каком-то бою в качестве трофея ему достался брошенный турком белый плащ с широкой коричневой полосой. После войны в этом плаще актер Далматов играл в Пензе Отелло.

Гиляровский совершил прогулку на Шипку с ветеранами русско-турецкой войны
Гиляровский на праздновании 25-летия шипкинских боев. Болгария. 1902 г.

Демобилизовавшись, Гиляровский помчался в Воронеж к Гаевской. Они переписывались всю войну, и в дни, когда в отрядную канцелярию приходила почта, Владимир не мог утерпеть и бегал за письмом напрямую, через турецкую цепь… И вот долгожданная встреча. «С вокзала бегу на репетицию в театр. Ее вызывают ко мне. Конфузливо подходит знакомая худенькая фигурка. Посмотрели мы друг на друга, разговор как-то не клеился. Нас выручил окрик со сцены, позвавший ее. И переписка прекратилась. Впоследствии я узнал, что, когда я заезжал к ней, она была невестой».

Хорошо хоть третья попытка удалась. Мария Ивановна Мурзина, бесприданница-сирота, гимназическая учительница, увлекавшаяся любительским театром, — спокойная, терпеливая, с венком из колосьев и цветов и густой русой косой. Она встретилась Гиляровскому в 1879 году в Пензе, когда ему было двадцать шесть лет, а ей двадцать три. «Поручаю тебе, дорогая, мою жизнь и суровую долю. / И мечты, и надежды, и силы, и мою непокорную волю… / Все отдам я тебе не жалея, Что дано мне судьбою на долю. / Не отдам только воли я даром — Заплати мне любовью за волю», —сочинил ей в альбом Гиляй.

жена Гиляровского
Мария Ивановна, жена

Любовью она ему платила до самой смерти, но воли взамен не отнимала. И жизнь, которую Гиляй стал вести, женившись на ней, лишь отчасти можно было назвать оседлой. Из Москвы, где они поселились сразу после свадьбы, Владимир Алексеевич то и дело исчезал на неделю-другую, и Маруся толком не знала, где муж. После выяснялось, что он, к примеру, встретил на улице старого знакомого и уехал с ним в Грузию отведать доброго кавказского вина, какого в Москве не сыщешь.

Когда же Гиляровский бывал дома, его восьмикомнатная квартира в Столешниковом переулке ломилась от людей. Мария Ивановна заказывала для своей кухни у посудных дел мастеров какие-то неохватные кастрюли, гигантские чаны, небывалые сковороды, чтобы всех накормить. Бедой в доме были ложки — Гиляй сворачивал их винтом, развлекая вечные толпы гостей. Кроме приличной публики вроде Чехова, Шаляпина, Станиславского в доме  не переводилась и сомнительная. Одна из восьми комнат специально предназначалась для встречи с обитателями трущоб. Жена сокрушалась: «Ну кто ж хитрованцев в дом пускает! Ведь зарежут когда-нибудь!»

Зарезать не зарезали, а вот заразить — заразили. Сначала у самого Владимира Алексеевича пошла рожа на голове, сопровождавшаяся страшным жаром. Следом служившая в доме няня заболела сыпным тифом — вошь, конечно, была занесена то ли с Сухаревского, то ли с Хитрова рынка. А потом и того хуже — полуторагодовалый сын Гиляровских слег в скарлатине. Никаких других упоминаний об этом ребенке в архивах не обнаруживается (в отличие от свидетельств о дочери Гиляя Надежде, о которой известно очень много, например, что она занималась журналистикой, переводила, рисовала театральные декорации). Ясно только, что мальчик умер в детстве. Видимо, от той самой скарлатины…

Но, как бы там ни было, удивительная натура Владимира Алексеевича, столь многое дарившая его современникам, для близких часто оборачивалась великими муками. Стоит вспомнить хотя бы историю с книгой. Просто в один прекрасный день Владимир Алексеевич решил опубликовать свои хитровские очерки в виде сборника и назвал его «Трущобные люди». Печатать пришлось за свой счет. Но в последний момент тираж был изъят из типографии и сожжен в Сущевской полицейской части. Когда Гиляровский стал жаловаться Чехову, тот объяснил:

— Ну, конечно, нецензурно. Ты бы хоть мне показал, что печатать хочешь… Уж одно название — «Трущобные люди» — напугало цензуру. Ну и дальше заглавия: «Человек и собака», «Обреченные», «Каторга». Да разве это теперь возможно?

— Но ведь все эти очерки были раньше напечатаны!

— В отдельности могли проскочить и заглавия, и очерки, а когда все вместе собрано, действительно получается впечатление беспросветное…

Гиляровский и Чехов
Стоят слева-направо: Долженко, Гиляровский, Иван Чехов. Сидят: Антон Чехов и Михаил Чехов. Мелихово. 1892 г

В общем, ситуация сложилась аховая. Узнав о том, что Гиляровский в опале, газеты стали куда менее охотно сотрудничать с ним. А три тысячи рублей долга типографии за так и не выпущенную (и, соответственно, не приносящую дохода) книгу сильно превышали возможности Гиляя. На горизонте замаячили опись имущества, выселение из квартиры и тому подобные малоприятные перспективы. Выход нашла мужественная Мария Ивановна — открыть рекламную контору. И вскоре на пролетках, в витринах, даже на Царь-пушке запестрели объявления, составленные и напечатанные супругами Гиляровскими.

Прошло немало времени, прежде чем он разделался с долгом. Гиляровский, как обычно, не унывал.  И по-прежнему нет-нет, да исчезал куда-то из Москвы — ему до всего было дело. Однажды исчез особенно надолго. Объявился на Балканах, в Сербии. Разоблачал тамошнего короля Милана, подстроившего в политических целях покушение на самого себя.

Гиляровский на коне
На Кавказе

Пришлите пожевать!

После революции Гиляровский все же напечатал свою книгу и даже написал еще несколько: «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Записки москвича». Но это уже не были злободневные очерки, а лишь воспоминания с привкусом ностальгии. Ведь ни экзотической Хитровки, ни брандмейстерских команд, ни петухов в Столешниках, ни двухэтажных империалов, ни гамаш — словом, всего того, что наполняло его книги, уже не было и в помине. Все вокруг стремительно менялось — все, кроме ребяческой натуры Гиляровского.

Паустовский вспоминает, что, приходя в редакцию, старик Гиляй шумел, добродушно ругал всех без разбору молокососами, поднимал в воздух Александра Фадеева вместе с Борисом Губером…

И все же он стремительно старел. В 1926 году, готовя репортаж о зарытой реке Неглинке, Гиляй страшно простудился. В результате стал плохо слышать и потерял один глаз. А из-за чего, собственно? Ну провел несколько часов под землей… Раньше-то и не в таких передрягах доводилось бывать, и ничего, не болел! «Сколько было силищи, — грустил Владимир Алексеевич. — Думал, памятник Минину и Пожарскому раньше развалится»…

Под конец жизни Гиляй часто показывал на шкаф: «В нем хранится давнишняя бутылка замечательного шампанского «Аи». Когда мне станет еще хуже, я соберу всех друзей, налью шампанского, скажу каждому по экспромту и с поднятым искристым бокалом весело, радостно сойду на нет. Довольно было пожито!» Не успел… 2 октября 1935 года восьмидесятиоднолетний Гиляй умер, как говорится, скоропостижно.

За два года до этого, летом 1933-го, на дачу к Гиляровским ворвались грабители, заперли домашних в комнате. Владимира Алексеевича дома не было, он гулял. Возвращаясь к завтраку, увидел около дома человека с финкой в руках. Насупил седые брови: «Убери!» Как ни странно, стоявший «на шухере» бандит повиновался. После чего Гиляровский беспрепятственно вошел в дом. Где и столкнулся с грабителями. В восемьдесят лет, да еще полуслепым, не повоюешь. Гиляровский попытался, как когда-то на Хитровке, поговорить с грабителями, представился писателем, защитником хитрованцев. Те ответили равнодушно: «У каждого своя работа». Забрали из дома все, даже спички. Людей, к счастью, не тронули. На другой день шайка была арестована. И Гиляровский, узнав, где содержатся его обидчики, потребовал свидания, угостил табачком, передал теплые вещи. После, уже из лагеря, грабители прислали ему письмо с извинениями за причиненное «беспокойство». А в конце приписка: «…может статься, пожевать пришлете…» Владимир Алексеевич послал, объяснив: «Если с ними по-человечески, может быть, выйдут из тюрьмы людьми». Такой уж души был человек. Закоренелый идеалист, из тех, какие только в книжках встречаются…

Ирина Стрельникова #совсемдругойгород авторские экскурсии по Москве

Гиляровский проводит для дочери экскурсию по Волге
С дочерью на Волге
Гиляровский на Кавказе
На Кавказе

Гиляровский

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *