Лидия Русланова: мать и мачеха
«И кто его знает» в исполнении Руслановой
История одних крестин
Русланова расслышала этот негромкий звук сквозь рев многотысячной толпы. «Вот и снова мне мерещится детский плач, — испугалась она. — Давно уже не случалось, с самой войны». Дело было в конце пятидесятых, 7 ноября. В те времена приглашений на концерты у Руслановой было много, особенно в праздники, так что пришлось договориться с Институтом им. Склифосовского — Лидия Андреевна выступает перед врачами бесплатно, но за это ей по праздникам предоставляют «скорую помощь» с мигалкой — только так можно было везде успеть.
В этот день Русланова выступала на ЗИЛе, потом на ткацкой фабрике на Варшавском шоссе. Оттуда нужно ехать на Второй московский часовой завод, что в начале Ленинградского проспекта. На Большом Каменном мосту — гулянье. Шофер Витя включает мигалку и — во всю мощь — сирену, и все равно дорога от моста до Моссовета заняла целых сорок минут. «Опаздываем», — нервничала Русланова. И тут чуть не под колеса «скорой» бросился человек: «Доктор, скорее, женщине плохо!» Тем временем какие-то люди открыли двери, вытащили носилки, погрузили в «рафик» молодую женщину. Лидия Андреевна сидела впереди, рядом с водителем, и только смутно слышала, что там, в салоне сзади творилось что-то невообразимое. Вроде бы ее аккомпаниатор кричал: «Ребята, никакие мы не врачи, а артисты. Вон сидит Лидия Русланова!» А толпа все густела, теперь «скорой» и с места было не сдвинуться. Вот тут-то Лидия Андреевна и услышала младенческий плач. «Пацан родился!» — улыбаясь, сказал Витя. «Какой еще пацан?» — удивилась Русланова. «Да ведь женщина-то беременная была! Рожать ей, видишь ли, вздумалось, прямо здесь! Эх, хорошо бы их теперь в больницу — мало ли что!».
«Значит, на этот раз не послышалось, — обрадовалась Лидия Андреевна. — Но что сказал Витя? Новорожденному нужно в больницу?» Лидия Андреевна велела аккомпаниатору доставать баян из футляра. Наспех накинула прямо поверх жакета свой концертный сарафан, на голову — платок, вышла к толпе дакак рявкнет со всей силы: «Вааа-ленки даааа вааа-ленки-и-и-и! Э-эх да не подшиты, стареньки!» Толпа зашикала, заулыбалась и стала затихать. Два куплета спела и руку на баян положила. Народ молчит, ждет продолжения. А певица во всю свою луженую глотку как закричит: «Люди добрые! Я вам еще много песен спою, но в другой раз. Женщина у нас в машине родила. Мальчика! В больницу надо! Вы уж расступитесь, будьте добреньки, пропустите нас!» И — случилось чудо! Толпа потеснилась, образовав коридор. Как раз такой, какой был нужен.
Через месяц в одной церкви при закрытых дверях (тогда, в 50-е, за участие в церковном таинстве могло ох как влететь!) крестили младенца — того самого мальчика, родившегося 7 ноября в машине Руслановой. Лидия Андреевна была крестной матерью. В честь нее ребенка назвали Русланом. Она держала на руках живое крохотное тельце и думала, что эта женщина — его мать — очень счастливая. Что она сама отдала бы весь свой талант, всю свою славу, все свои богатства, чтобы хоть на минуту прикоснуться к собственному сыну. Чтобы посмотреть на его лицо — теперь уже, конечно, совсем взрослое, ведь ее сыну уже около сорока… Но жизнь никогда не соглашается даже на самый выгодный обмен! «Теперь уж я его не найду. Знать, так Господь судил», — вздохнула Лидия Андреевна, вдруг ощутив себя не прославленной артисткой Руслановой, а горемычной девочкой Агафьей Лейкиной, которой мать на все вопросы отвечала одними и теми же словами: «Так Господь судил».
«Очаровательные глазки» в исполнении Руслановой
Сума
На Волге, под Саратовом, с конца XVII века жила община староверов, их была целая деревня Чернавка. Песни, которые бабы пели в деревне, и песнями-то назвать трудно: насвадьбах там «причитали», на похоронах — «вопили», а в обычные дни «стонали». И, накладывая истовый двуперстный крест, шептали опасливо: «Времена пошли смутные, скоро быть беде». А беду староверы всегда нутром чуяли.
В семью Лейкиных беда пришла под именем русско-японской войны. «Настоящая песня, которую я впервые услышала, был плач, — вспоминала через полвека Лидия Андреевна. — Отца моего в солдаты увозили, бабушка цеплялась за телегу и голосила. Потом я часто забиралась к ней под бок и просила: «Повопи, баба, по тятеньке!» И она вопила: «На кого ж ты нас, сокол ясный, покинул?» Бабушка не зря убивалась. Вскоре пришло извещение, что Андрей Маркелович Лейкин пропал без вести. Единственный кормилец семьи! Его жена Татьяна, помаявшись некоторое время с троими малыми детьми, слепой свекровью и больным, не встающим с печи свекром, устроилась на кирпичный завод в Саратов, где быстро надорвалась, и скоро Лейкины завыли над ней самой.
Агафья была старшей дочерью в семье — некрасивой, коренастой, с жиденькими волосами, зато здоровенькой. Такие жизни нужны, такие всегда прочно на ногах стоят! Вместе со слепой бабкой дети ходили побираться, Агаша пела частушки, кричала зайцем и лягушкой. Причем делала это так мастерски, что, когда и бабку снесли на погост, одна чиновница вспомнила о нищей певунье и решила за свой счет пристроить ее в приют — самый лучший в Саратове, где был организован детский церковный хор. Туда детей крестьянского сословия вообще-то не принимали, вот и пришлось Агашу Лейкину записать Лидией Руслановой, чтоб звучало поблагороднее.
Скоро на клиросе Лидия стояла впереди всех. Весь Саратов знал ее под именем Сироты-певуньи. В 1908 году Сироту услышал будущий писатель Иосиф Прут, вот что он рассказывал о впечатлении: «В полной тишине на угасающем фоне взрослого хора возник голос. Он звучал все сильнее, и было в нем что-то мистическое, нечто такое непонятное… я услышал шепот стоящей рядом монашки: «Ангел! Ангел небесный!»
После службы Иосиф незаметно протянул девочке серебряный полтинничек (приютским строго-настрого запрещалось брать подаяние), но через минуту с досадой заметил, как она, выйдя на паперть, положила денежку в протянутую руку безногого солдата с Георгиевским крестом. Через много лет, познакомившись со взрослой Лидией Андреевной, Прут узнал, что тот солдат был ее отец. «Он втайне вернулся в Саратов, — объяснила Русланова. — Решил: детям будет лучше, если его будут считать погибшим. Ведь в приюте держали только сирот. А если б меня отдали отцу, я бы пропала — какой из него, безногого, кормилец!»
«Валенки» в исполнении Руслановой
Богачество
«Спи, касатик мой, усни, угомон тебя возьми», — поет семнадцатилетняя Русланова, качая зыбку. Теперь она — сестра милосердия, с шестнадцатого года кочует с санитарным поездом по фронтам (Россия снова воюет, теперь — с немцами). И вот уже год как мужняя жена. Интендант Виталий Степанов — белокурый высокий красавец, из благородных. На венчании Руслановой казалось, что такого огромного счастья ни у кого из людей с самого сотворения мира не бывало, но, когда родился сынок, оказалось, что счастья бывает еще в два раза больше! Малыш — Лидушкин касатик, волосики белые, шелковые, ножки-ручки крепенькие, щечки нежные, глазки серо-синие, веселые, как у отца, голосок — звонкий, как у матери… Каждую рубашечку, каждую пеленочку Русланова перецеловала раз по сто.
А потом счастье вдруг кончилось. Сначала исчез муж — говорили, какая-то цыганка его околдовала, да так, что он на нее казенные деньги растратил… А потом из дома пропал и грудной сын. Лидия раненой птицей металась по улицам, кричала, звала, и все ей чудилось, что слышит она плач своего сыночка. Бегала и на квартиру к цыганке — увы! Съехала разлучница, исчезла, прихватив с собой все Лидочкино счастье. И пожаловаться нельзя — ведь родной отец первенца увез! Да и куда жаловаться, когда на дворе 1917 год, революция, неразбериха!
Люди думали — не переживет Лидия такой беды, а она со временем отплакала по двум своим самым любимым людям, препоручила их заботам Господа и… стала жить дальше. Только вот крик младенческий с тех пор чудился ей, надрывал сердце…
1919 год. Снова война — на этот раз Гражданская. Лидия вспомнила о пении. Теперь она — эстрадная певица: ездит по городам, поет для солдат перед отправкой на фронт. Совсем не красавица, ширококостная, с обычным деревенским лицом. Ее наряд не похож на сценический костюм — Русланова одета в точности так, как в те времена еще не перестали одеваться крестьянки: цветастая панева, душегрейка. На ногах — лапти (позже их сменят сапожки, в остальном костюм останется неизменным на всю ее жизнь). Волосы скрывает платок — непременная деталь одежды замужней женщины. Ведь Русланова снова замужем! Ее муж — чекист Наум Наумин, прямолинейный, фанатичный, для которого мир делился на черное и белое, на товарищей и врагов. Они прожили 10 лет, пока Лидия его не разлюбила.
Почему разлюбила? Наверное, просто ушло время комиссаров в кожаных куртках, начиналась мирная жизнь, со всеми ее полутонами. А еще потому, что в 1929 году она встретила свою новую любовь — конферансье Михаила Гаркави. Невероятно толстый, невероятно обаятельный, невероятно легкий, Гаркави любил поесть, хорошие сигары, любил соврать что-нибудь остроумное. И, конечно, любил красивых, тонких, изысканных женщин. А женился на крестьянке Руслановой — было в ней нечто такое, что проявлялось не с первого взгляда, но цепляло всерьез…
Гаркави знал толк в книгах, в картинах да в драгоценностях, и жену пристрастил. При нем Лидия Андреевна увлеклась коллекционированием, благо концертов да гастролей было много и заработки позволяли. Пожалуй, стала Лидия Андреевна и жадновата (если не считать двух батарей «катюш», изготовленных на ее деньги во время войны). Почти двадцать лет она копила богатство, пока все не изъяли при аресте: две дачи, три квартиры, четыре автомобиля, антикварная «павловская» мебель, кровать карельской березы, принадлежавшая Екатерине Второй, километры дорогих тканей, сотни шкурок каракуля и соболя, рояли, сервизы, шкатулка с 208 бриллиантами общей стоимостью два миллиона рублей и… 4 картины Нестерова, 5 — Кустодиева, 7 — Маковского, 5 — Шишкина, 4 — Репина, 3 — Поленова, 2 — Серова, 2 — Врубеля, 3 — Сомова, 3 — Айвазовского и по одной Верещагина, Васнецова, Сурикова, Федотова, Тропинина, Левитана, Крамского, Брюллова и так далее.
Дворник дома, понятой при описании квартиры, будет восклицать: «Во где богачество!» Потом его же — в целях ограничения круга информированных лиц — приглашали на опись дач, и дворник переменил свое мнение: «На той квартире было говно. На дачах — во где богачество-то несметное! Во богачество!» Но это случится еще не скоро, лет через пятнадцать, а пока Русланова смело вешает на себя музейные бриллианты прямо поверх крестьянского сарафана: ей все позволено, пришло ее время, она — королева! Сам Шаляпин про нее написал в одном письме: «Вчера вечером слушал радио. Поймал Москву. Пела русская баба. Пела по-нашему, по-волжскому. И голос сам деревенский. Песня окончилась, я только тогда заметил, что реву белугой. Все детство передо мной встало. Кто она? Крестьянка, наверное. Уж очень правдиво пела. Талантливая».
Ее побаивались, она могла без застенчивости отбрить. Однажды Русланова попала на концерт некой певички. Девица, закутанная в цыганскую шаль, выводила своим отнюдь не выдающимся голоском что-то томное, с придыханием. В антракте Русланова ее разыскала: «Если голоса нет — садись в зал, слушай других. И потом, что же ты объявляешь, любезная моя: народная песня Сибири! Да когда это в Сибири такое пели?» Однажды Русланова выступала на дипломатическом приеме. Жена посла, прощаясь с ней, преподнесла пакет с шелковыми чулками. Русланова сказала: «Мадам, русской актрисе эдаких подарков не дарят», — и отдала пакет горничной, что принесла ее норковую шубу, прибавив от себя еще и сторублевку «на чай». Трудно было с ней «большим людям». Никакого такта, никакого этикета! Одно слово: солдатская барыня! На фронтах, перед солдатами, она выступала охотнее всего. Ее пропавший сын был ребенком войны, и где же ей было его искать, как не на войне? Жила в Руслановой сумасшедшая надежда узнать его повзрослевшее лицо среди тысяч других лиц!
На финской войне Русланова с Гаркави дали 101 концерт, большинство из них — под открытым небом, да в легких сценических костюмах, да в тридцатиградусный мороз! Русланова пела, а изо рта у нее валил пар. Ну как тут не простудиться! Но Лидия Андреевна глотала по нескольку раз в день красный стрептоцид — лекарство, в те времена популярное, но уже тогда признанное вредным. Коллеги прозвали ее Лидка-стрептоцид — прозвище Руслановой нравилось.
Вода, огонь и медные трубы
Великая Отечественная стала четвертой войной Лидии Руслановой. Она пела на всех фронтах, прячась от проливных дождей где-нибудь под самолетным крылом. Впрочем, сыпалось на ее голову с неба и коечто пострашнее воды, например, под Ельней, когда во время концерта прилетели мессершмиты и стали бомбить.
Однажды под Вязьмой она пела в землянке для троих солдат — им предстояло идти в разведку. Ночью одного из них принесли с тяжелым ранением. Он стонал в беспамятстве и все звал маму. Русланова села возле него, взяла за руку и запела тихонечко колыбельную: «Спи, касатик мой, усни, угомон тебя возьми». Пела и слез не сдерживала, думала: может, вот он, ее сын, умирает. Вскоре его увезли, уехала и Русланова, так и не дознавшись — жив ли? Прошли месяцы. Уже на другом участке фронта актерская бригада выступала на открытой поляне. К Руслановой кинулся боец с Золотой Звездой на гимнастерке — это был тот самый юноша: «Помните, вы мне пели, когда я умирал?» «У тебя есть мать?» — с затаенной надеждой спросила Лидия Андреевна. «Есть, конечно, она дома, в деревне!» — радостно ответил парень, не замечая горького разочарования в глазах певицы.
В мае 42-го Лидия Андреевна приехала во Второй гвардейский кавалерийский корпус. Командовал им Герой Советского Союза генерал-лейтенант Владимир Викторович Крюков, еще с Ленинградской высшей кавалерийской школы близкий друг Георгия Константиновича Жукова. Незадолго до войны Крюков перенес страшный удар: во время одной его командировки пошел слух, что он арестован как «враг народа» (шли массовые аресты среди комсостава), и его жена отравилась уксусной эссенцией. Генерал не думал, что когда-нибудь сможет еще кого-нибудь полюбить, но Русланова, едва вошла (сильная, порывистая, пальто нараспашку), его сразила. После концерта они гуляли вдвоем. Вдруг Крюков стал к чему-то прислушиваться: «Ребенок плачет. Девочка. Показалось, наверное. Нет, правда плачет! Где-то за линией фронта». Лидия Андреевна была как громом поражена. А генерал продолжил: «У меня дочь в Ташкенте. Совсем маленькая. Так тоскую по ней… И очень волнуюсь — ведь без матери осталась!» Русланова новым взглядом окинула невысокую, нестатную фигуру Владимира Викторовича. Спросила: «Хотите, я выйду за вас замуж?» «Неужели правда выйдете?» — поразился Крюков.
Ее четвертый брак стал самым счастливым. Как и полагается хорошей жене, Лидия Андреевна, несмотря ни на какое богатство, сама до блеска вымывала полы, пекла пироги, стирала белье, то и дело прижимая намыленное мужнино исподнее к груди — такое простое, такое деревенское выражение супружеской любви… И мачехой Лидия Андреевна стала образцовой. Сразу после свадьбы поехала в Ташкент, забрала маленькую Маргариту, устроила в Москве, а после воспитывала в любви и строгости — в точности так, как написано в педагогических книгах, которых Русланова никогда не читала. И — о чудо! — с тех пор, как в жизни Лидии Андреевны появилась падчерица, детский плач перестал преследовать ее. Когда Маргоше исполнилось шестнадцать и пришла пора получать паспорт, она попросила записать ее Крюковой-Руслановой…
Когда генерал Крюков со своим гвардейским кавалерийским корпусом, входившим в Первый Белорусский фронт (им командовал маршал Жуков), сражался в Берлине, в городе появилась и Русланова. Рассказывают, как на подъезде к Берлину ее пытались не пустить, но откуда-то вдруг прорвались немцы, и нашим постам стало не до артистов — так Лидия Андреевна проехала буквально сквозь огонь и подоспела к рейхстагу через считаные часы после его покорения. И дала прямо на ступеньках свой тысяча сто двадцатый фронтовой концерт. После него Жуков наградил Лидию Андреевну орденом Отечественной войны 1-й степени. В 1947 году Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) его как «незаконно присвоенный» у нее отобрали…
В субботу 18 сентября 1948 года в пять часов утра в собственной квартире арестовали Владимира Викторовича Крюкова — Лидию Андреевну взяли через 10 дней, в Казани, когда она выходила из гостиницы. Официальным обвинением было в числе прочего «грабеж и присвоение трофейного имущества в больших масштабах». Но состояние Крюкова — Руслановой, при всей его громадности, было все же не большим, чем у Антонины Неждановой, Владимира Хенкина, Леонида Утесова, Валерии Барсовой, Исаака Дунаевского… Настоящей причиной ареста, как стало ясно позже, была ревность Сталина к славе Жукова, про которого что-то часто стали говорить как о победителе в войне. А подбираясь к самому маршалу, Генералиссимус уничтожал его окружение. Жуков, хоть и попал в опалу, но от тюрьмы чудом спасся. А вот Крюкову дали 25 лет исправительных работ (повезло, что незадолго до этого Сталин вдруг ненадолго отменил смертную казнь). Руслановой — 10. Оба были отправлены в Тайшет, в Озерлаг. Лидия Андреевна вошла в барак в обезьяньей шубе с манжетами из чернобурки, в сапогах из тончайшего шевро. Села за стол, закрыла руками лицо: «Боже мой, как стыдно!»
Среди зэков Озерлага было много актеров, певцов, музыкантов. Им выписали максимально возможный паек, окружили относительным комфортом. И… разрешили выступать перед другими осужденными. Концерт как концерт, только вот аплодисменты запрещены. Впрочем, когда пела Русланова, лагерное начальство первое не выдерживало и начинало бить в ладоши. Будь Лидия Андреевна посговорчивее, ее заключение было бы сравнительно сносным. Но однажды в барак явился капитан Меркулов и гаркнул: «Русланова! В воскресенье будешь петь в Тайшете!» — «Для кого?» — «Для участников совещания по особым лагерям. Из самой Москвы кто-то будет!» — «Не буду петь. Им нужно было слушать меня в Москве».
По ходатайству капитана Меркулова Лидии Андреевне заменили исправительно-трудовые работы на тюремное заключение в печально знаменитом Владимирском централе. И уж там-то Русланова хлебнула горя полной ложкой. Достаточно сказать, что она перенесла 12 воспалений легких (каждый раз — после ледяного карцера шириной в один метр и длиной в два).
После смерти Сталина и ареста Берия маршал Жуков быстро вернул себе утраченные позиции и заставил пересмотреть дело Крюкова и Руслановой, хотя после тех показаний, которые под пыткой все-таки дал против него Владимир Викторович, видеться со старыми друзьями больше никогда не пожелал. 5 августа 1953 года 52-летняя Лидия Андреевна появилась в Москве.
Идти ей было некуда — вся недвижимость была конфискована. Она отправилась по первому адресу, пришедшему ей на ум, — к давнему другу, писателю Виктору Ардову. «А, Лида! Заходи скорей! Есть потрясающий анекдот!» — сказал Ардов, едва открыв дверь. В конце августа вернулся и Владимир Викторович. Вместе с Маргошей поселились в съемной квартире. Снова выходить на сцену Русланова боялась — думала, что люди считают ее, бывшую зэчку, настоящей антисоветчицей. Но однажды, выглянув в окно, увидела Русланова своего мужа — спина согнута, плечи остренькие, бредет к метро, натыкаясь на прохожих. А ведь он — герой, генерал! Проглотив злые слезы, решила: «Жива не буду, но станешь ты, Крюков, на машине ездить, на даче жить. Никто тебя больше не толкнет!» Пришлось возвращаться на эстраду.
За два часа до начала Концертный зал имени Чайковского был окружен многотысячной толпой. Перед тем, как спеть первую песню, Русланова никак не могла подавить дрожь. Но — обошлось. Возвращение на сцену вышло триумфальным. А скоро у семьи появилась машина и каменный дом в Переделкине — с колоннами, с гаражом, с террасой, выходящей к пруду. Удалось даже вернуть часть конфискованного имущества — во всяком случае, картины, 103 из 132.
В сентябре 73-го года тяжелая, счастливая, необыкновенная жизнь великой русской певицы оборвалась (Лидия Андреевна пережила своего мужа на 14 лет). На ее сердце нашли следы нескольких инфарктов, что, в общем, неудивительно. Похоронена певица на Новодевичьем кладбище. Соболезнования Маргарите Владимировне Крюковой-Руслановой принесла тогда, кажется, вся Россия. Во время похорон многие слышали детский плач, доносившийся непонятно откуда.
Ирина Стрельникова #совсемдругойгород экскурсии по Москве
«Ах ты, степь широкая» в исполнении Руслановой
«По диким степям Забайкалья» в исполнении Руслановой