Неуловимый Котовский

Напуганные помещики осаждали кишинёвского полицмейстера, требуя принять особые меры по поимке дерзкого грабителя Котовского, терроризировавшего Бессарабию. А помещичьи жёны и дочки были повально увлечены этим героем 1001 криминальной авантюры, в котором видели не меньше чем пушкинского «благородного разбойника» Дубровского…

В ресторане в Кишинёве гуляла развесёлая компания. «Представьте, господа, какой анекдот! — стал рассказывать один из собравшихся. — Сегодня поутру в дом магната Семиградова является статный брюнет. Барышня Семиградова говорит: «Папеньки нет дома, но вы можете подождать». Два часа они любезничают в гостиной, и тут приезжает папенька. Потолковав с ним наедине, душка-брюнет целует барышне ручку и на прощание пишет в альбом. На том и исчезает. А Семиградов выходит из кабинета белее простыни и кричит: «Караул! Зовите полицию! Меня ограбили!» Через полчаса господа полицейские читают в альбоме мадемуазель Семиградовой: «И дочь, и отец произвели очень милое впечатление. Котовский». Как вам это нравится, господа?!»

Сидевший за соседним столиком следователь Константин Хаджи-Коли — местный Шерлок Холмс, равного которому в области сыска не было во всем Кишинёве, — болезненно передернулся: невольно подслушанный рассказ — увы, совершенно правдивый! — был ему крайне неприятен. Уже два месяца, как за поимку Котовского отвечал лично он, и, к несчастью, безрезультатно. Что ни день случались ограбления одно неслыханней другого. То Котовский нагрянет к банкиру, только накануне в огромном секрете установившему у себя в кабинете на полу тайную кнопку. Стоило надавить на неё ногой — сигнал подавался непосредственно в полицейский участок. Но Котовский навёл на банкира револьвер, скомандовал: «Ноги вверх!» — и преспокойненько опустошил сейф. В другой раз он под видом херсонского предводителя дворянства явился на званый вечер к кишинёвскому помощнику полицмейстера и, уходя, прихватил с собой дорогой персидский ковер. А чего стоит такая история: к арестантскому вагону, в котором перевозились взбунтовавшиеся крестьяне, подвели новую партию арестованных. Офицер потребовал открыть дверь вагона, а потом вместе со своими жандармами и арестантами бросился на конвой. Крестьян вывели из вагона, посадили на подводы и увезли в разные стороны, а в журнале осталась расписка: «Арестованных освободил Григорий Котовский».

«Рост 174 см, сутуловат, волосы чёрные, редкие, с залысинами (вскоре он решит проблему плохих волос, побрившись  налысо — прим.СДГ). Слегка заикается. Левша. Обладает огромной физической силой, чудовищным аппетитом и прекрасными актёрскими способностями» — гласила полицейская ориентировка. За голову Котовского были обещаны 2 тысячи рублей, но выдать его желающих не находилось — Григорий Иванович прослыл защитником обездоленных: мол, награбленное он раздаёт бедноте. Хаджи-Коли имел сведения, что это не так: Котовский — эсер и деньги сдаёт в партийную кассу (что, конечно, тоже демонстрирует бескорыстие, но всё же где эсеры, а где обездоленные).

Про него было известно многое, но поймать Котовского никак не удавалось. Полиция устраивала облаву в лесу — в этот момент грабитель объявлялся в центре Кишинева. Хаджи-Коли обыскивал городские «малины» — Котовский нападал на путников верстах в семидесяти от города. Единственный случай, когда Хаджи-Коли, опустошив полицейскую казну на осведомителей, сумел-таки выяснить, где и когда в следующий раз объявится Котовский, закончился анекдотически. В операции было задействовано пятьдесят конных жандармов и сто солдат, по всем правилам оцепили лес. И что же? Двух бандитов из отряда Котовского удалось арестовать, а вот самого его и след простыл! Позже выяснилось, что к офицеру подошёл незнакомый господин в штатском и лихо отрапортовал: «В т-той стороне я все осмотрел! Все т-тихо, н-никого нет». «Да разве Котовского найдёшь! Только зря людей гоняют…» — кивнул офицер, даже не подумав поинтересоваться документами незнакомца.

Однажды Хаджи-Коли, наконец, довелось познакомиться с этим фантастически везучим и дерзким человеком. Правда, это произошло не совсем так, как хотелось следователю. Ранним утром ему позвонили в дверь, он открыл. «Я К-котовский, выслушайте меня, — сказал посетитель. — В городе распространяется ложь, будто я ограбил Костюженскую б-больницу. На больницу напала банда, работавшая заодно с полицией. Проведите обыск у п-помощника пристава, мой вам совет». Сказав всё это, Котовский вскочил на подножку пролётки и исчез. Полураздетый сыщик взревел от бешенства…

Впрочем, сколько веревочке ни виться, конец всё равно будет. Нагрянув с обыском в очередную эсеровскую конспиративную квартиру, Хаджи-Коли наткнулся на Котовского — тот успел, правда, выскочить в окно, но был ранен в ногу и далеко не убежал. Этот день — 18 февраля 1906 года — был счастливейшим в жизни лучшего кишинёвского сыщика! Казалось, он, так же как и вся Бессарабия, вздохнет теперь спокойно! Ан нет…

И графу Монте-Кристо не снилось…

Не прошло и трёх месяцев, как Котовский сбежал. Просто подговорил других заключенных во время прогулки броситься на часовых. Впрочем, этот побег-экспромт был так плохо продуман, что через три дня Хаджи-Коли поймал беглеца. Теперь Котовского содержали со всеми предосторожностями: в кандалах, высоко в тюремной башне, в одиночной камере с узким окошком. К дверям приставили надзирателя. Прогулки — по 15 минут в день, под строгим надзором. Котовский сбежал и оттуда.

Его спасла… популярность у светских дам. Жена одного влиятельного чиновника выбила разрешение посещать романтического разбойника в камере, и в одно из таких посещений принесла всё, что требовалось: начинённые опиумом папиросы, дамский браунинг, пилку и тугую шёлковую верёвку. Этот набор был запечён в хлебе, который принесла посетительница. Две недели арестант завязывал дружбу с надзирателями, наконец один из них соблазнился папироской…

Дождавшись, когда надзиратель крепко уснет, Котовский с помощью пилки избавился от кандалов, выбил дверь камеры вместе с косяком, поднялся на чердак, перепилил решётку окна и по верёвке спустился вниз с тридцатиметровой высоты. Внизу он нос к носу столкнулся с караульным.
— Григорий Иванович, это вы?
— Я. А это т-ты, Мос-скаленко?
— Так точно, Григорий Иваныч, только, ради Бога, не убивайте…
Москаленко и помог Котовскому перебраться через внешнюю ограду тюрьмы…

И вновь для Хаджи-Коли наступили горячие деньки. В то, что рано или поздно он возьмет Котовского, он теперь верил свято. А вот в то, что удастся посадить надолго, — не очень. Так и вышло. После очередного ареста Котовского приговорили к двенадцати годам каторжных работ. «Отсюда не сбежит», — уверяла администрация Нерчинского рудника. Сбежал через полгода! Из убогого пайка каторжника собрал на дорогу 20 фунтов сахара и три коробка спичек, перепрыгнул через широченный ров и был таков. Как он, без денег, без документов, прошёл через всю Сибирь, через Уральские горы — Бог знает. Где-то нанимался в подённые рабочие, где-то воровал… Меньше чем через год Григорий Иванович снова объявился в Бессарабии. И принялся за старое.

Удивительно, но осторожнее Котовский не стал. Он, которого теперь знал в лицо весь Кишинёв, мог открыто прийти в театр, сесть в партере… Однажды явился на воскресную службу в кафедральный собор, встал рядом с каким-то господином — когда их взгляды встретились, Котовский узнал Хаджи-Коли. Но тот не стал кричать «караул», суетиться, хватать беглого каторжника за руки — просто опустил глаза и продолжал молиться. Может, из набожности. А может, даже неутомимому сыщику надоело ловить Котовского…

И всё-таки Григорию было суждено попасть в тюрьму в четвертый, последний раз. Дал мужику-погорельцу денег, сказал: «На-ка, б-братец, постройся заново. Да брось кланяться, К-котовского не благодарят». Селянин обмер и побежал доносить… В перестрелке с полицией Григорий был тяжело ранен, потерял сознание. Очнулся в знакомом месте — кишинёвском тюремном замке. Теперь в его камере раз в сутки проводился обыск, посещения были категорически запрещены, так же как и переписка, охрана усилена. И всё же Котовский чуть было не сбежал. Подкоп в полу под кроватью обнаружили буквально в последний момент. В другой раз при обыске наткнулись на тайник в стене: там хранились финский нож и верёвка. Наконец, в один прекрасный день караульный заметил, что Котовский что-то царапает ложкой на клочке бумаги. Оказалось — чертёж воздушного шара… Все эти подробности попадали в газеты — публика зачитывалась приключениями Котовского, как романами Дюма. Ко дню суда популярность романтического разбойника достигла своего пика: дамы кричали от восторга, когда Григория ввели в зал.

На суде Котовский заявил: он, мол, никого не грабил, а осуществлял справедливую экспроприацию и жалеет лишь о том, что ещё так мало сделал для уничтожения ненавистной тирании… Адвокаты упирали на то, что награбленное Котовский раздавал бедным — это, впрочем, легко опровергли обвинители. Приговор был суров: «Подсудимого Григория Котовского, 35 лет, как уже лишённого всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение…»
Котовский и тут не дрогнул. В камере смертников он не изменил привычке делать гимнастику, вместо гирь используя кандалы. По каменному полу расхаживал босиком — закалялся. Он не терял надежды сбежать, нужно было просто потянуть время… Зная, что утвердить смертный приговор должен генерал Брусилов (шёл к концу 1916 год, суды в Кишинёве были сплошь военными), Григорий написал весьма трогательное письмо супруге командующего. И там, кроме прочего, намекнул, что перед смертью хочет написать автобиографию, но боится, что не хватит времени. Брусилова была польщена доверием, растрогана и… заинтригована будущей книгой. Кому же из дам не любопытно узнать правду о таком интересном человеке, как Котовский, да еще и из первых уст…

Как везунчику не везло

Григорий родился в местечке Ганчешты, неподалеку от Кишинёва, 24 июня 1881 года. Мать умерла от горя, когда утонул один из старших сыновей, — Грише было тогда всего два года. Отец, служивший начальником машинного отделения на заводе помещика Манук-бея, полез чинить испортившийся котёл, распарился, простудился и вскоре умер от чахотки. «Я в своей жизни не знал могучей, чарующей, сладкой, несравнимой и ничем не заменимой материнской ласки и любви. Суровая судьба и этого меня лишила», — писал в тюрьме, в обещанной автобиографии Котовский.

Судьба действительно поначалу обходилась с ним сурово. Когда Грише было семь лет, он упал с крыши, с десятиметровой высоты, и с тех пор страдал нервными припадками и заиканием. Его стали дразнить — он смастерил себе штангу, навесив на лом по пудовой гире, набрал силушки и стал колотить обидчиков.
Единственным человеком, который заботился о Грише и любил его с тех пор, как не стало отца, был помещик Манук-бей. Он пристроил юношу в сельскохозяйственное училище, где готовили агрономов. После обещал послать Григория в северную Германию, на высшие сельскохозяйственные курсы… «Жизнь широко открывала передо мной двери, и при моих природных способностях и энергии меня, казалось, ожидала блестящая будущность», — вспоминал Котовский. Да только благодетель тяжело заболел и перед смертью забыл распорядиться…
Так 19-летний Григорий вместо Германии оказался в управляющих у помещика Скоповского. Он провёл там всего два месяца, успев, впрочем, соблазнить молодую жену хозяина. За что и был изгнан на все четыре стороны. Нашёл новое место — у помещика Якунина — и тут же попал в очередную некрасивую историю: хозяин обвинил его в краже 200 рублей. Позже Котовский объяснял: якобы прежний, отставленный управляющий специально инсценировал пропажу хозяйских денег из сейфа. Дело тёмное, хорошо ещё, обошлось без полиции, но Котовский получил расчёт. Он снова нанялся к Скоповскому, уже выгнавшему неверную жену. Три месяца прошли тихо, а потом повторилась история с пропажей денег. Если верить Григорию Ивановичу, то в Скоповском проснулись противоестественные наклонности и объектом домогательств стал он, молодой управляющий. А получив отпор, мстительный помещик заявил в полицию о краже Котовским 77 рублей.

Но в тюрьму Григорий угодил даже не за это, а за подделку рекомендательных писем при устройстве на очередную работу. «Не буду описывать стыда и позора, когда мне первый раз в жизни пришлось быть арестантом», — вспоминал Котовский. На третий день заключения у него открылась нервная горячка, и тюремный врач потребовал освободить Григория до суда под надзор полиции, чтобы тот не сошёл с ума или не умер.

В Ганчештах тем временем шёл рекрутский набор, и Котовскому подумалось, не сочтут ли его уклоняющимся от воинской службы. Он отправился в полицию и попросил выдать бумагу, где было бы сказано, что он находится под следствием и потому не может быть рекрутирован. Но в полиции сказали, что это само собой разумеется, что такой формы не существует. А через три месяца к Котовскому пришёл урядник и пригрозил арестовать… за уклонение от воинской службы. Для биографии даже самого невезучего 22-летнего человека это был уже явный перебор.

И тут у Григория случилась судьбоносная встреча — с приятелем по сельскохозяйственному училищу, ныне состоявшим в боевой группе социал-революционеров. Эсеры ко времени описываемых событий (1903 году) успели показать, на что способны. Подхватив эстафету террора у народовольцев, они застрелили уфимского губернатора Богдановича и министра внутренних дел Сипягина. Чуть позже они упрочат свою известность, казнив следующего министра внутренних дел Плеве, а потом ещё какого-то пожилого французского торговца, которого они спутают с очередным министром внутренних дел Дурново. На их счету будет и заслуженный боевой генерал Козлов, который на свою беду оказался похож на генерал-губернатора Петербурга Трепова, и ещё десятка три случайных прохожих… Словом, эсеры мстили за народ, как умели. Не особенно опасаясь ошибок.

Их идеями Григорий, разобиженный и гонимый, проникся легко. Правда, природной жестокости для настоящего террориста в нем оказалось маловато. Зато добывать деньги для эсеровского комитета, осуществляя лихие, но почти всегда бескровные грабежи, — это ему подходило. «На моей совести нет ни одного убийства», — заявлял Котовский на суде. Что, впрочем, ничуть не смягчило судей. И вот смертный приговор, отсроченный благодаря стараниям Брусиловой, висел над Григорием Ивановичем, и неизвестно, чем кончилось бы дело, если бы в стране очень вовремя не грянула революция…

Маскарад продолжается

Февральский переворот внёс в умы большое смятение. Всем было ясно, что жизнь теперь совершенно изменится, но как именно — не знал никто. Стали происходить самые невообразимые вещи — например, одесская тюрьма, где в камере смертников сидел Котовский, вдруг почему-то вообще перестала охраняться. «В местной тюрьме царит теперь полный, но оригинальный порядок, — писали в те дни газеты. — Все камеры открыты, и арестованные сидят в них при незапертых дверях. Хозяйственная и продовольственная части — в руках самих арестантов. Котовский водит по камерам экскурсии». Впрочем, это ему быстро надоело, и Котовский просто взял да и ушёл. Свои ножные кандалы прихватил с собой и при случае продал на благотворительном аукционе за немалые деньги — 3100 рублей.
Вскоре он свёл знакомство с членами Одесского совета рабочих депутатов и стал участвовать в построении нового общества, то есть, в сущности, занялся тем же самым, чем раньше, — вламывался по ночам в квартиры состоятельных людей и, грозя револьвером, осуществлял «экспроприацию несправедливо нажитого». Так Котовский от эсеров примкнул к большевикам.

Сделавшись в Гражданскую красным командиром, Григорий Иванович не сразу оставил прежнюю «профессию». Накануне того дня, когда Одесса была взята красными, Котовский, переодевшись во вражескую форму, ограбил государственный банк, вывез три грузовика ценностей — кстати, документов, проливающих свет на их дальнейшую судьбу, не осталось, и под Одессой до сих пор ищут клад Котовского.

Ситуация, когда бывший уголовник занимал высокий пост в формирующейся Красной армии, была вполне нормальной. К примеру, 54-й полк имени Ленина, сформированный из амнистированных воров и убийц, возглавил знаменитый налетчик Мишка Япончик. Под его командованием полк торжественно проследовал в район Крыжополя, где при первой же атаке противника бросил позиции и разбежался. Котовский же оказался толковым военачальником и с успехом командовал сначала кавалерийским отрядом, потом бригадой, а потом и дивизией.

Его излюбленным тактическим приемом по-прежнему был маскарад. Только теперь Котовскому приходилось переодевать сотни бойцов. Именно так он отбил Одессу у деникинцев: переодетые в гражданскую одежду, бойцы Котовского не только беспрепятственно миновали белогвардейскую заставу, но и подвезли на подводах пару десятков господ офицеров, которым нужно было в штаб в Одессу. Маскарад был таким детальным, что за добрых полдня пути у бедняг-офицеров ни малейшего подозрения не возникло, зато потом их ждал пренеприятнейший сюрприз — так же, как и три тысячи других белогвардейцев, которых Котовский без шума и пыли взял в плен в Одессе! Кстати, одним из взятых в плен в тот раз был… бывший следователь Хаджи-Коли. Известно, что Котовский накормил давнего знакомца отменным ужином с шампанским, а вот куда потом его определил — история умалчивает.
Другим удивительным подвигом комдива был разгром штаба атамана Матюхина. Котовский проник туда, выдав себя за атамана Фролова, и даже прочитал на совещании штаба импровизированный доклад, прежде чем скомандовал своим ряженным в штаны с лампасами красноармейцам: «Довольно комедии, расстрелять эту сволочь!» Бой вышел славный, но досталось и котовцам. Ранен был и сам Григорий Иванович. По всем законам медицины его правая рука после такого ранения должна была потерять подвижность. Этого не произошло стараниями личного врача Котовского, по совместительству — жены.

Финал. Загадочный и нелепый

Котовский — большой любитель и любимец дам — жил так беспокойно, что долгое время просто не мог завести постоянную подругу. Что, конечно, не мешало ему иметь самые блестящие романы. Его любовницей была сама Вера Холодная — дивная звезда киноэкрана. А вот женился Григорий Иванович на обыкновенной женщине, враче из санитарного поезда — Ольге Петровне Шакиной. А потом у них родился сын Гриша. Григорий Иванович вечно сажал малыша перед собой в седло и возил повсюду.

К этому времени гражданская война закончилась, и Григорий Иванович с ратных дел переключился на совсем другие. Он неожиданно обнаружил в себе огромный предпринимательский талант (странно, что ему пришлось для этого дождаться социалистической революции). В конце 1922 года он создал при своем кавкорпусе «военное потребительское общество» — позже оно переросло в коммуну. Его животноводческая ферма в считаные месяцы обрушила цену на мясо на местных рынках в три раза! Хмеля, который выращивал Котовский (купив для этих целей три трактора «Фордзон»), одна только Чехия покупала на 1,5 миллиона золотых рублей в год! Кроме того, у Григория Ивановича было десятка три мельниц, сахарный завод и производство по «утилизации» бродячих собак, которых за годы Гражданской войны и голода на Украине развелось множество. Из их жира Котовский наварил десяток вагонов мыла, а кожа и мех шли на обувь, шапки и перчатки. Доход выходил колоссальный.

Кто бы мог подумать, что такой беспокойный и авантюрный человек всю жизнь стремился именно к этому — обзавестись хозяйством? Впрочем, именно с профессии управляющего Котовский и начинал. Теперь он, казалось, получил настоящую возможность развернуться. Вот только снова вмешалась злая судьба…
Летом 1925 года Григорий Иванович с сыном и женой, беременной вторым ребенком, поехал подлечиться от желудочных болей в дом отдыха под Одессой. В один из вечеров отдыхавшие по соседству красные командиры устроили застолье в его честь. Что там произошло — точно не известно. В третьем часу ночи Ольга Петровна, ожидавшая мужа в номере, услышала два револьверных выстрела. Выбежала на улицу — на земле вниз лицом лежал Котовский. В области сердца — маленькая ранка.

Обвиняемым в деле об убийстве Котовского проходил некий Зайдер. Когда-то он держал в Одессе публичный дом и не раз прятал Григория Ивановича на чердаке во время полицейских облав. После этот человек заведовал в бригаде Котовского фуражом, а ещё позже служил начальником охраны сахарного завода. Недоброжелатели поговаривали, что кроме всего прочего Зайдер поставлял комбригу смазливых девиц. Зачем ему понадобилось убивать Котовского — загадка!

Версий — весьма туманных и путаных — было множество. От ревности (якобы была на вечеринке какая-то дама, которая понравилась Котовскому) до личного приказа то ли Сталина, то ли Дзержинского. Зайдер, впрочем, на суде утверждал, что Котовский сам застрелился по неосторожности, — никто подсудимому не поверил, и его признали виновным. А через два года Зайдер был освобожден «за примерное поведение» по амнистии к 10-летию советской власти. Еще через три года его зарезали — это дело осталось нераскрытым…
…Как ни сомнительна вся эта история, похоронили Котовского так, словно он пал в бою. В городке Бирзула, переименованном в Котовск, возвели специальный мавзолей (позже, в Великую Отечественную, разрушенный румынами). Назвали его именем военный самолёт. «Пусть крылатый Котовский будет так же страшен для наших врагов, как был живой Котовский на своем коне…» — сказал Будённый в надгробной речи. Ольга Петровна на похоронах не присутствовала — как раз в тот день, 11 августа, в уманской больнице она родила дочь. Здоровенькую и крепенькую, похожую на отца.

Ирина Стрельникова #СовсемДругойГород экскурсии по Москве