Чарльз Дарвин vs обезьяны

Всю жизнь Чарльза считали увальнем. Он плохо учился, медленно читал, косноязычно говорил, а уж писал с таким великим трудом, что на него просто мучительно было смотреть. Иностранные языки Чарльзу не давались. Рисовать он  не умел. Ни в одной области науки не мог похвастаться систематическими знаниями. Он утомлялся даже от небольшого усилия, и часами лежал на диване. С такими данными Дарвин не должен был добиться в жизни ровным счетом ничего. Но небольшая по объему книга, которую он писал ни много ни мало 20 лет, перевернула науку с ног на голову!

Книга была почти готова. Оставалось решить главное. Что делать с самым сенсационным, но и самым страшным вопросом? Дарвин писал друзьям: «Выставлять напоказ свою гипотезу о происхождении человека, не приведя достаточно веских доказательств, было вредно для успеха книги». Он лукавил, успех  здесь был не при чем. На самом деле Чарльз предчувствовал: заикнись он о своей догадке, и мир рухнет, потому что окажется без Бога, а как жить без Бога – один Бог и ведает… Чарльз и сам-то потерял покой с тех пор, как осознал: человек не создан творцом на шестой творения мира, как это сказано в Ветхом Завете, а произошел в силу того же закона, что и все остальные живые формы на Земле, то есть развился в процессе эволюции из одноклеточного организма и далее по цепочке преобразований. Ничего особенно хорошего это знание Чарльзу не принесло: муки совести, сомнения, душевный надлом и проблемы с женой. Так стоит ли обрушивать все это на миллионы ни в чем не повинных людей?!

А если скрыть, умолчать? Достояно ли это будет, ведь Дарвин как‑никак – ученый? В конце концов Чарльз принял компромиссное решение. И сделал маленькую приписку в последней главе: «сей труд может бросить свет на происхождение человека и его историю». И все, больше ни слова. Кому нужно, поймут.

Поняли все. Иначе чем объяснить такой бешеный интерес к книге. Небольшой зеленый томик: «Происхождение видов путем естественного отбора, или сохранение избранных пород в борьбе за жизнь. Сочинение Чарльза Дарвина» появился в книжных лавках 24 ноября 1859 года. 26 ноября тираж был раскуплен полностью, все 1250 экземпляров, и типография в срочном порядке уже допечатывала еще 3000. Во всех газетах, во всех клубах, во всех гостиных, только и разговоров, что о «дарвинизме», эволюции, естественном отборе. С чего бы это, спрашивается? Гипотезу об эволюции выдвинул не Дарвин, а Ламарк, и произошло это более полувека назад. Даже родной дед Чарльза, известный поэт и ученый Эразм Дарвин одну из своих книг («Зоологию») посвятил теории эволюции. Ну да, Чарльз первым привел по-настоящему убедительные доказательства, и объяснил механизм эволюции – естественный отбор. Но для такого читательского бума этого маловато. Нет, дело именно в этой опасной фразе! А во что бы все вылилось, намекни Дарвин, что в роли предка человеческого рода он видит обезьяну… Нет уж, как бы не интересна с точки зрения науки была гипотеза, Чарльз не станет поджигать фитиль этой бомбы.

Но это сделали и без него. Добрый знакомый по Линнеевскому биологическому обществу, молодой и чрезвычайно талантливый профессор-палеонтолог Томас Генри Гексли. Он давно знал, что Дарвин пишет книгу о происхождении видов, читал даже несколько разрозненных отрывков. Однако готовая книга Гаксли поразила: «Не додуматься до этого самому – какая неимоверная глупость с моей стороны!».

С тех пор Гексли сделался, по остроумному определению кого-то из газетчиков, «Бульдогом Дарвина» ‑ то есть принялся пропагандировать дарвинизм со всей присущей ему великой энергией, талантом и ораторским блеском. Завуалированность  Дарвиновского намека ни на секунду не  затруднила Гексли: сходство физиологического строения человека с человекообразной обезьяной просто бросалось в глаза. А сомнения 50-летнего Чарльза 34-летнему Томасу были неведомы.

Вселенский скандал разразился на съезде в Оксфорде. Гексли публично заявил, что человек произошел от обезьяны. Окфордский епископ   Вильберфорс попытался иронизировать: «Профессор Гексли, так по какой линии, мужской или женской, выводите вы лично свой род от обезьяны?» Зал захохотал, дамы принялись махать остроумному епископу платочками. Гексли не стушевался: «Если бы меня спросили, кого бы я выбрал для себя в качестве прадеда: честную и прямодушную обезьяну, или ученого мужа, использующего свой изощренный ум для шутовских выходок вместо того, чтобы всерьез вести научную дискуссию, я  без колебаний выбрал бы обезьяну».

Что тут началось! Шишки посыпались, разумеется, в первую очередь на Дарвина. В газетах на Чарльза рисовали шаржи: горилла с лицом Чарльза. С церковных кафедр его осыпали проклятиями. И даже большинство ученых отвернулось от него. Самым болезненным ударом было письмо профессора Седжвика, доброго друга и учителя Чарльза, у которого тот юношей увлеченно слушал лекции по геологии в Кембридже. Седжвик назвал теорию цепью мыльных пузырей, говорил о безнравственности, об опасности для человечества, а закончил письмо так: «В прошлом – ваш старый друг, ныне – один из потомков обезьяны».

Газетная карикатура на Дарвина
Газетная карикатура на Дарвина

«Что вы наделали? ‑ писал своему «бульдогу» Дарвин. – Горя и досады довольно на свете, чтобы стоило еще более обижать людей. Зачем вы оскорбили служителя религии?». «Дарвинизм для нас – новая религия!» ‑ гордо отвечал Гексли. С тех пор Дарвин махнул рукой на сомнения, принялся писать отдельную книгу о происхождении человека, а Гексли именовал «моим милым и добрым агентом для пропаганды евангелия сатаны». Вот только сам Гексли при всем его уме не угадывал за цинизмом шутки неподдельную горечь.

А тут еще одно германское психологическое общество попросило Дарвина прислать им его фотографию, и вскоре ознакомило его с протоколом публичного обсуждения … формы дарвиновской головы, из которого следовало, что  особенно сильно у него развита «шишка благоговения». Мол, вашей врожденной религиозности хватило бы на десяток священников. Возможно, немцы оказались и не далеко от истины. И неспроста Дарвин когда-то собирался стать сельским священником. Впрочем, в те времена у него была совсем другая форма головы – если верить его собственному отцу.

Пустой малый?

Отец Чарльза был совершенно особенным человеком. Потомственный врач, он, казалось, очень мало годился для своей профессии. Например, не выносил вида крови. Научными достижениями не интересовался совершенно, лечил по старинке, и часто совершенно неправильно. При этом был самым модным врачом в Шрусбери, потому что обладал уникальным талантом. Родись он на полтора-два века позже, его назвали бы семейным психологом. Женщины приходили к нему выплакаться и пожаловаться на бесчувственных мужей. Мужья – посетовать на истеричных и небережливых жен. И все уходили от  доктора Роберта Дарвина с утешением и бесценным советом.  Сколько семейных трагедий удалось ему потушить, сколько пар примирить! Впрочем, бывало, что Роберт Дарвин советовал развод. Он умел видеть людей насквозь.

Однажды к нему пришел незнакомый человек и попросил взаймы огромную сумму: 10 000 фунтов. Мол, эти деньги могут спасти его от банкротства, и, хотя никаких гарантий он представить не может, но он уверен, что дела поправятся и долг он скоро отдаст. Доктор по каким-то ему одному понятным признакам понял, что этому человеку можно доверять и без колебаний выдал чек на 10 000 фунтов – чуть ли не все свои деньги. И вскоре получил их обратно. Зато когда в Шрусбери приехал новый священник – очаровательный человек, очень общительный человек, быстро сумевший сделаться душой общества – проницательный доктор нанес ему единственный визит и не захотел больше водить знакомства, заявив, что новому священник очень подозрителен. И снова оказался прав: это был мошенник.

Единственный психологический ребус, который оказался доктору не под силу, задал ему его собственный сын Чарльз. Подумать только! Среди родни ‑ сплошь умники. Дед по отцу – автор «Зоологии». Дед по матери ‑ Джошуа Веджвуд, изобретатель знаменитого фарфора марки Веджвуд. Все братья  и кузены подают большие надежды (один из них, Фрэнсис Гальтон, со временем прославится своими исследованиями в области наследственности). Один Чарльз был не просто зауряден, а даже не дотягивал до среднего уровня. В школе он учился из рук вон плохо. Ни древние, ни иностранные языки, ни география, ни история, ни риторика, ни стихотворчество ему не давались. Его интересы ограничивались  глупейшим с точки зрения отца занятия – коллекционированием. Чарльз собирал монеты, печати, минералы, птичьи яйца и жуков.

Чарльз с сестрой Кэтрин
Чарльз с сестрой Кэтрин

Убедившись, что пребывание в школе для Чарльза бесполезно, отец забрал его оттуда раньше срока и отправил в Эдинбургский университет изучать медицину. Чтобы проникнуться к этой науке отвращением, Дарвину достаточно было посетить хирургический  зал: оперировали ребенка, о наркозе в те времена никто и не слыхивал. А чего стоили занятия в анатомическом театре! Дарвин был слишком брезглив для всего этого…  Впрочем, годы спустя сетовал: «То обстоятельство, что никто не побудил меня заняться анатомированием, оказалось величайшей бедой в моей жизни, ибо отвращение я бы вскоре преодолел, между тем как занятия эти были бы чрезвычайно полезны для всей моей будущей работы».

И снова Чарльз лоботрясничал. Убегая с лекций, он бродил по окрестностям Эдинбурга, разыскивая жуков для коллекции. Он их не изучал, не анатомировал, не старался описать, и даже не слишком усердно искал в справочниках их названия – он их просто собирал. Однажды, оторвав с дерева кусок коры, увидел сразу трех. Что было делать? Одного положил в рот, двух других зажал в кулаках. Но тут первый жук испустил какую-то чрезвычайно едкую, обжигающую язык жидкость – Дарвин принялся плеваться, и упустил две из трех находки. Зато единственный оставшийся жук принес Чарльзу  настоящую удачу.  Фотографии обоих (то есть и Чарльза, и жука) были напечатаны в книге Стивенса «Изображения британских насекомых». Дарвин вспоминал: «Никогда ни один поэт не испытывал при виде первого своего напечатанного стихотворения большего восторга, чем я, когда я увидал в книге магические слова: «Пойман Ч. Дарвином, эсквайром».

Отец пришел в отчаяние, узнав о том, чем гордится его сын. «Ты окончательно превращаешься в праздного коллекционера. Надежды на изменение твоей участи у меня почти не осталось» ‑ горевал Дарвин-старший. Но решил все-таки сделать еще одну попытку пристроить Чарльза к делу, определив его в Кембридж изучать … богословие. Ну а куда его было девать? К тому же, перспектива стать сельским священником Чарльзу нравилась, а в Бога он верил.

И снова ничего не вышло. «Время, проведенное в Кембридже, было даже хуже, чем просто потеряно, ‑ вспоминал Чарльз. ‑  Я попал в кружок молодых людей не очень высокой нравственности. По вечерам мы обычно порядочно выпивали, а затем весело пели и играли в карты. Родительские деньги мы тратили, не считая». К счастью, были у Дарвина в Кембридже и другие знакомства. К примеру, профессор геологии Седжвик, и еще профессор биологии Генсло. Их лекции, а, главное, экскурсии по окрестностям, пешком или на баркасе, были восхитительны. К тому же, оба профессора не видели ничего предосудительного в коллекционировании, и всячески поощряли Чарльза: один ‑ собирать образцы пород, другой ‑  червей, рачков и моллюсков.

Собственно, именно профессору Генсло Дарвин обязан тем, что не превратился в праздного и пустого человека, а нашел в жизни собственный путь. Просто профессор услыхал о том, что снаряжается кругосветная экспедиция для изучения побережья Южной Америки, и рекомендовал капитану Фиц-Рою юного Дарвина в качестве натуралиста. Правда, без жалования и без собственной каюты – Адмиралтейство не желало тратиться еще на натуралиста, ведь целью экспедиции были картографические исследования. Но Фиц-Рой ради науки готов был поделиться и своей каютой, и своим продуктовым довольствием.

Дарвин был страшно рад. Но тут возникло неожиданное препятствие: отец решительно возражал против этого путешествия. Аргументы были такими: хватит без конца менять направления деятельности! Решил стать священником – становись им. К тому же место натуралиста Чарльзу предлагают только потому, что никто  другой не согласится трудиться бесплатно. И вообще, это было бы бесполезной тратой времени. Закончил отец тем, что сказал: «Если найдется хоть один разумный человек, который одобрит твой план – я возражать не стану. Только – уверен — такого человека не найдется!» К счастью Чарльза, такой человек нашелся. Его дядя, брат покойной матери (она умерла, когда Чарльзу было 8 лет), Джосайа Веджвуд. Он заступился за племянника, убедив доктора Дарвина, что в подобных экспедициях приобретается опыт трудовой жизни, и уж чего-чего, а бездельничать, как в Кембридже, Чарльзу там не дадут. И еще, что не маловажно, на корабле не на что тратить деньги, и Чарльз за время экспедиции во всяком случае не промотается, как мог бы промотаться, оставаясь в Англии. Что же  касается карьеры священника – она от Чарльза не уйдет. А чем больше у священника жизненного опыта, тем пастве лучше.

Отец признал себя побежденным, и Чарльз отправился в Лондон для переговоров с Фиц-Роем. И тут возникло новое осложнение: капитану не понравилась … форма Дарвиновского носа. Наука определять характер по чертам лица – френология – была в те времена в большом почете, увлекался ей и Фиц-Рой. Так вот ему показалось, что человек с таким носом не может обладать энергией и решимостью, необходимыми для путешествия.  Но больше желающих не нашлось и капитану пришлось смириться с дарвиновским носом.

Путешествие на корабле «Бигль»
Путешествие на корабле «Бигль»

О людоедах и вьюрках

Пять лет путешествия на бриге «Бигль» Дарвин и Фиц-Рой вынуждены были уживаться в одной каюте, и порой это было непросто! В спорах капитан мгновенно раздражался и терял способность рассуждать. Например, зашла у них речь о Бразилии, Фиц-Рой стал рассказывать, как хорошо местные рабовладельцы обращаются там со своими рабами. Мол, он был однажды в гостях у одного богатого бразильца и спросил его слуг: «Не хотели бы вы получить свободу?», на что услышал в ответ: «А зачем нам свобода?». Дарвин резонно возразил, то ничего другого рабы хозяйскому приятелю и не скажут, да еще и в присутствии самого хозяина. Фиц-Рой смертельно обиделся, что ему не верят, и чуть не списал Чарльза на берег. Если б Фиц-Рой знал, чем через много лет обернутся полученные Дарвиным в этом путешествии научные данные – точно бы списал. Фиц-Рой станет одним из самых непримиримых противников эволюционной теории и в приступе бешенства разорвет экземпляр «Происхождения видов» на клочки. А вскоре вообще сойдет с ума – Дарвину останется только надеяться, что это несчастье случилось не из-за его теории.

Как бы то ни было, но путешествие на бриге «Бигль» Дарвин назовет самым важным событием своей жизни, определившим всю его последующую деятельность. Каких только экзотических приключений не хлебнул Дарвин за эти пять лет!  В Талькуто попал в эпицентр землетрясения. В Баия-Бланке стал свидетелем беспощадного сражения испанцев с местными индейцами. В Южной Патагонии чуть не умер с голоду – прошел 400 километров по реке Сант-Крус в поисках ее истока, питался какими-то кореньями. В Огненной Земле его самого чуть не съели.

Дело в том, что капитан Фиц-Рой бывал на Огненной Земле  несколькими годами раньше, и вывез оттуда троих медно-красных туземцев. Теперь он хотел отвезти их обратно. Один из них, совсем мальчик, был куплен у соплеменников за медную пуговицу, и оттого получил имя Джемми Баттон (batton по-английски – пуговица). Джимми был мил и отзывчив – он один жалел Чарльза, когда того одолевали приступы морской болезни: гладил его по голове и приговаривал: «Бедный, бедный малый». Еще Джемми был горячим патриотом и вечно расхваливал свое племя, на чем свет стоит ругая  соседние. Кроме прочего, Джемми рассказал, что в его племени заведен мудрый обычай в голодные зимы поедать не собак, как в других племенах, а старух, для чего их умерщвляют, держа над дымом костра. «Собачки ловят выдр, а старухи нет», ‑ объяснял юноша, смахивая пылинку со своего начищенного до блеска башмака и любуясь белоснежной перчаткой. В Англии Джемми приобрел привычку к щегольству. Другой огнеземелец был  угрюм, молчалив, очень мал ростом и при этом толст, так что казался совершенно квадратным. В цивилизации он получил имя Йорк. Этот своих соплеменников отнюдь не хвалил и упрекал в отсутствии понятия собственности. Сам Джемми в Англии к собственности пристрастился. Была еще девушка-огнеземка по имени Фуэгия, на которой Йорк намеревался жениться. Все трое туземцев приняли христианство стараниями миссионера Маттьюса – он тоже принял участие в экспедиции, намереваясь высадиться со своими подопечными на Огненной Земле и распространить Слово Божие по всем туземным племенам.

И вот «Биггль» достиг Огненной Земли. Навстречу экспедиции вышли люди  разрисованными лицами, абсолютно голые, не считая плащей из шкуры гуанако. «Прямо как черти на представлении оперы «Волшебный стрелок» ‑ восхитился Дарвин. Джемми Баттон подошел к самому старшему и отвесил ему три сильных шлепка по  груди и спине одновременно. Старик ответил Батону той же любезностью, и тут все загалдели, издавая хриплые гортанные звуки, словно полоща горло.

А через Джемми Баттон, совершенно разочаровавшись в соплеменниках, принялся с утра до ночи ругать их проклятыми дураками. Йорк с молодой женой сбежал из племени неизвестно куда, предварительно обворовав кого только можно (включая и незадачливого Джемми). А миссионера Маттьюса закидали камнями. Хуже всего было то, что, по сведениям Джемми, туземцы задумали убить кого-нибудь из команды и отведать мяса белого человека. Пора было уносить ноги.

Галапагосские вьюрки вовсем своем разнообразии
Галапагосские вьюрки вовсем своем разнообразии

Остаток путешествия прошел относительно спокойно. Если не считать того, что, сопоставив свои геологические, палеонтологические и зоологические наблюдения, Дарвин засомневался в правдивости Библии. Просто судя по геологии, никаких серьезных катаклизмов, вроде всемирного потопа, в этих краях не было, а ископаемые виды отнюдь не совпадали с ныне живущими. Так отчего же вымер древний гиганский токсодон, зубы которого так напоминают зубы грызунов? А верблюдообразный  макраухению, имеющий сходство с современной ламой? Первая мысль об изменении вида в борьбе за существование промелькнула у Чарльза, когда он наблюдал галапагосских вьюрков. На каждом острове вьюрки были особые. У одних клювы широкие и короткие, как у снегиря, у других – средние, как у воробьев, у третьих — тонкие, как у малиновки. Одни охотились за насекомыми, выдалбливая их из расщелин в скалах, другие питались зернами, третьи вытаскивали из земли червяков. Но все три вида явно были родственными. Капитан Фиц-Рой тоже обратил на разницу клювов внимание, и провозгласил: «Хвала Божественной Мудрости, благодаря которой каждое сотворенное создание приспособлено к месту, для которого оно предназначено». Дарвин с сомнением качал головой… Перспектива сделаться со временем сельским священником трещала по швам…

И вот «Бигль», наконец, пришвартовался в Фалмутском порту, и изрядно соскучившийся Чарльз сошел на английский берег. Грузчики тащили за ним ящики с образцами и бумагами – а их за 5 лет путешествия собралось немало: кости ископаемых животных, минералы, гербарии, банки с насекомыми, дневники натуралиста…  Этим коллекциям предстояло завоевать Дарвину высокое положение в научном мире Лондона, а дневникам – принести ему писательскую славу («Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль» сделалось бестселлером на несколько лет).

Дарвину не терпелось повидаться с отцом. Старик поразительно растолстел за это время. «Что, дороден я стал? – спросил с улыбкой доктор. – Я уж и взвешиваться бросил. В последний раз, когда вставал на весы, они показали 150 килограммов. Но с тех пор я еще прибавил. А ты, я смотрю, тоже изменился. Невероятно, совсем другая форма головы!  Видно, твой ум развился в путешествии!» О посвящении в духовный сан даже не заговаривали…

Чарльз с невестой Эммой
Чарльз с невестой Эммой

Кто такая миссис Дарвин?

Добившись определенного положения, Дарвин, как и подобало  достойному члену общества, задумал жениться. К этой мысли он, можно считать, пришел научным путем, набросав однажды на листе бумаги слева – преимущества холостой, а справа – семейной жизни. Последних оказалось существенно больше. Дарвин записал в дневнике: «Только представить себе: на диване милая, ласковая жена, жаркий огонь в камине, книги, быть может, когда-то и музыка.  Жениться, жениться и только жениться!»

С выбором невесты голову ломать особенно не приходилось. В их семье давно повелось, что Дарвины женятся на девицах из рода Веджвудов. Вот и у Чарльза имелось несколько двоюродных сестер – дочерей дядюшки Джосайи Веджвуда. Произведя нехитрые сравнения и вычисления, Чарльз остановился  на старшей – Эмме. Ей было уже под тридцать, она отличалась миловидностью, умом, твердой волей и веселым и легким характером. Вот только не умела со вкусом одеваться, вечно била посуду и устраивала вокруг себя хаос из книг, клубков шерсти, нотных тетрадей. В семье ее прозвали «мисс Кое-как». Зато Эмма была замечательной пианисткой, что для обожавшего музыку Дарвина было крайне важно.

Эмме давно по руке нагадали, что ей суждено выйти замуж за родственника. Все опасались, что это будет старший Эразм, отличавшийся большими чудачествами, заикавшийся и спотыкавшийся на каждом шагу. Но тут возник его брат Чарльз, и Эмма вздохнул с облегчением. Этот брак, словно сговорившись, старались устроить тетушки и двоюродные бабушки с обеих сторон. Чарльз чуть не каждый день бывал у Веджвудов, подолгу беседуя с Эммой. И все же, в одно прекрасное ноябрьское утро 1838 года, когда Чарльз отважился сделать предложение, все сказали: «О! Какая неожиданность!». Эмма удивлялась: «Я была уверена, что наша нежная дружба будет тянуться долгие годы, никак дальше не развиваясь». И в свою очередь изумила Чарльза, приняв его  предложение.

На следующий день после венчания Чарльз удивился в последний раз, когда к нему домой пришло письмо на имя миссис Дарвин – он не сразу понял, кто имеется в виду. Все-таки Чарльз был редким тугодумом! Зато в своих расчетах он, как оказалось, не ошибся: Эмма оказалась прекрасной женой, к тому же родила ему десятерых детей. Жизнь подчинилась мирному и неизменному распорядку. После завтрака муж с женой прогуливались в саду. После обеда играли в трик-трак. После ужина сидели в креслах-качалках, причем Чарльз, любивший плотно поесть на ночь, покачивался и  жаловался, что близок к удару.

С дочерью Энни
С дочерью Энни

Он вообще был серьезно нездоров. Все началось с экзотической лихорадки, подхваченной им в путешествии. Тогда его вылечила старуха-туземка, прижав к вискам по листу апельсинного дерева и по половинке черного боба, а в ноги положив безволосую собачку, якобы обладающую способностью забирать у человека хворь. Как бы то ни было, до самой Англии Чарльз чувствовал себя хорошо. А вот дома всерьез расклеился.  Его мучили мигрени, приступы дрожи, слабость и тошнота, онемение пальцев. «Невралгия» – считал отец. «Обыкновенная ипохондрия, если вообще не симуляция» ‑ отмахивался приглашенный им коллега. «Как бы не туберкулез кожи» ‑ озабочено качал головой третий врач. И никто не мог ничего сказать точно. Чарльзу просто прописали ежедневные конные прогулки и  водолечение. Не слишком-то это помогало!

И все же Чарльз понемногу работал. «Происхождение видов» хоть и медленно, но продвигалось вперед. Плохо было то, что Эмма догадалась, что книга, которую пишет ее муж, по сути антирелигиозна. Жена принялась с тревогой глядеть на мужа и все старалась затащить его по воскресеньям в храм. Впрочем, когда от скарлатины умерла их 10-летняя дочь Энни, и убитый горем Чарльз открыто заявил, что никакого Бога ему теперь не нужно, Эмма оставила мужа в покое и страдала молча, волнуясь о спасении его души.

Видимо, подобные мысли втайне посещали и самого Чарльза, потому что все затягивал и затягивал свой богохульный труд, рискуя вообще никогда его не окончить. Через 19 лет работы, в 1858 году Дарвин обнаружил, что у него есть конкурент. Молодой натуралист  Уоллес, путешествующий по Малайскому архипелагу, прислал Чарльзу очерк «О стремлении разновидностей бесконечно удалятся от первоначального типа». И в нем в общих чертах излагалась идея естественного отбора. Друзья убедили Дарвина, что ждать нечего. Он спешно написал небольшую статью, предваряющую содержание своей будущей книги, и опубликовал ее вместе с Уоллесовской в сборнике Линеевского общества. Впрочем, ни та, ни другая статья впечатления не произвели. Один профессор пренебрежительно  заметил, что все новое в изложенном неверно, а все верное ‑ не ново. Но отступать был некуда, и Дарвин, страшно торопясь, меньше чем за год дописал все-таки свою книгу. Интересно, что Уоллес ни на минуту не заподозрил Дарвина в плагиате, безоговорочно признал его первенство и даже озаглавил свой  следующий труд на эту тему: «Дарвинизм».

Сюрприз от римского папы

Ох и намучился Дарвин со своей книгой! И дело даже не в реакции общества. Просто некоторые ученые высказали соображения, на корню уничтожавшие все стройное здание дарвиновских построений. Например, физик Кельвин, высчитавший, что жизнь на Земле произошла лишь тридцать миллионов лет назад – для эволюции описанным Дарвином путем маловато. Или математик Дженкин,  возразивший Дарвину, что случайно возникший «полезный признак» при скрещивании его носителя с другими особями постепенно сойдет на нет. Мол, правнуки единственного белого человека, поселившегося на сплошь негритянском острове и женившегося на негритянке, будут неграми, а не белыми. Дарвин называл Кельвина и Дженкина своим кошмаром. И в каждом новом издании «Происхождения видов» (а их при жизни Чарльза было шесть) старался изменить формулировки с учетом столь мощной критики. В конце концов запутался окончательно и дошел даже до того, что заговорил о каком-то Творце, который запустил механизм естественного отбора… Он, впрочем, никогда не был вполне атеистом – лишь сомневающимся агностиком, утверждающим, что знает о сверхъестественном только то, что ничего не знает.

Отчасти сомнения, отчасти болезнь превратили Дарвина в совершеннейшего затворника. Он шутил, что быть автором «Происхождения видов» оказалось целой профессией, от которой он не знает теперь, как отвязаться. На самом деле все публичные выступления взял на себя Гексли. Дарвин лишь изредка принимал в своем загородном доме кого-то из учеников и последователей. Разговор с кем-либо, кроме жены и детей, длившийся больше часа, приводил его в изнеможение. Зато жена и выросшие дети (их у Дарвинов осталось семеро, трое до совершеннолетия не дожили) неизменно радовали старика. Кстати, дети, все как один, сделались ярыми дарвинистами. Хотя Чарльз и подозревал, что это скорее дань любви к нему и желание поддержать от нападок, чем серьезная научная позиция. Единственным сторонником версии о божественном происхождении человека в семье оставалась Эмма. Что идиллии в доме почти не портило.

С женой Эммой
С женой Эммой

Благодаря семейному согласию и размеренному образу жизни Чарльзу с его болячками удалось протянуть до 73 лет. Похоронить его в семейной усыпальнице не позволил парламент – в итоге Дарвин, как и подобает гордости английской науки, обрел покой в Вестминстерском аббатстве, рядом с Исааком Ньютоном.

Со смертью Дарвина споры вокруг его учения не утихли. Часть ученых с некоторыми оговорками поддерживает его теорию. В 1990-х годах удалось, например, установить, что кит произошел от  мелкого, размером с белку копытного млекопитающего, жившего на суше 65 миллионов лет назад. И таким образом кит состоит в близком родстве с бегемотом. Современная наука развеяла и оба «кошмара» Дарвина: возраст жизни на Земле оказался куда большим, а наследственность, как доказали генетики, работает по иным законам, чем представлял себе Дженкин.

С другой стороны, скопились у ученых и новые претензии к теории естественного отбора. Например, палеонтологи высказывают предположение, что изначально жизнь на Земле была почти столь же разнообразной, как и сейчас, и никакого единого предка у всего ныне сущего не было. И еще, что в процессе эволюции виды  сменяли друг друга не постепенно, как утверждают дарвинисты, а резко, внезапными и необъяснимыми скачками. И что питекантроп, которого во времена Дарвина считали промежуточным звеном между обезьяной и человеком, вовсе не наш предок, а побочная тупиковая ветвь развития. Словом, когда в 1996 году Римский папа Иоанн Павел II вдруг неожиданно для всех признал, что Дарвин, возможно, был прав, и человек, может быть, произошел  именно от обезьяны, многие ученые в этом уже сильно сомневались. Что ж! Спор, начатый полтора века назад, по-прежнему не закончен.

Ирина Стрельникова

#совсемдругойгород

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *